Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай-ламы XIV - Тензин Гьяцо

Именно на приеме во время визита Неру ко мне подошел представитель индийской прессы с китайским переводчиком, чтобы взять у меня интервью. Он спросил меня, что я думаю о визите Неру в Китай. Я сказал, что надеюсь, что две великие страны смогут сблизиться и дать таким образом пример Азии и миру. Затем он спросил меня, готов ли я к реформам в Тибете. Я ответил, что с тех пор, как я пришел к власти в Тибете, я изо всех сил стараюсь реформировать нашу политическую и общественную жизнь и надеюсь, что мои попытки будут успешными и что не пройдет много времени, как он услышит о некоторых из них.

На этом месте китайский чиновник прервал нас и увел меня. Я был удивлен, заметив, что китайский переводчик быстро записывает детали нашей беседы, и впоследствии он сообщил мне, что ему было приказано записывать все, что я сказал, и передавать начальству.

Я тоже дал обед в Пекине по случаю тибетского Нового года. Это был ответный жест признательности за гостеприимство, с которым меня принимали. Все было сделано согласно традициям и обычаям Тибета. На пригласительных билетах, которые мы разослали, были изображения "четырех друзей" - слона, обезьяны, зайца и птицы. Птица - символ блага подразумевает Будду, а вся картинка, по нашему замыслу, должна была символизировать единство наций, о котором так настойчиво говорили китайцы. Я имел удовольствие встретиться по этому случаю с многими китайскими деятелями, включая Мао Цзе-дуна, и опять-таки был поражен их приятными манерами, вежливостью и культурой.

Во время этого приема у нас не было религиозных церемоний, но были обычные новогодние украшения и цампа, обжаренная ячменная мука. По нашему обычаю, мы берем немного цампы и бросаем её к потолку в качестве подношения Будде. Когда Мао Цзе-дуну сказали об этом обычае, он бросил щепотку цампы к потолку, а затем, с озорной гримасой, бросил еще одну вниз, на пол.

В промежутках между такого рода встречами шли долгие заседания Национальной ассамблеи. Это были мои первые опыты политических собраний, и меня поразило, что многие из присутствовавших выказывали столь мало интереса к происходящему. Должен признаться, что и сам я немного интереса проявлял: во-первых, был утомлен после долгого путешествия в Китай, а, во вторых, слушания были на китайском языке, которого я не понимал. Но я ожидал, что сами китайцы будут более оживленными. Я сидел среди пожилых делегатов, и они казались еще более усталыми и скучающими, чем я. Выражение их лиц показывало, что они не способны следить за обсуждением текущего вопроса. Они всегда смотрели на часы, ожидая, когда начнется перерыв на чай. И, если перерыв был короче, чем обычно, они жаловались. Я посещал много других собраний в Китае, и мое впечатление всегда было одно и то же. Когда выступали из зала, то зачастую эти выступления не относились к сути дела, а, как правило, были просто восхвалениями коммунистических достижений. Когда делегаты действительно выражали свое собственное мнение, ничего не менялось.

Старшие члены партии вставали и излагали официальную позицию, и председатель принимал ее без какого-либо обсуждения. В комитетах бывали и настоящие обсуждения, но и они никак не влияли на партийные решения. Короче говоря, все эти долгие собрания и конференции были пустой формальностью, поскольку ни один делегат не имел возможности привнести какие либо изменения, даже если бы ему и хотелось это сделать.

Когда в следующем году я посетил индийский парламент, я нашел совершенно иную атмосферу. После моего опыта китайских политических дискуссий было очень приятным сюрпризом слышать, как обычные члены индийского парламента говорят свободно и искренне, критикуя правительство в самых сильных выражениях. Меня это так поразило, что я сказал об этом Чжоу Энь-лаю, поскольку он в это же время был в Дели. Он ответил лишь, что со времени моего визита в Пекин все совершенно изменилось.

У меня осталось еще только одно впечатление о китайских политических собраниях. Невероятная длина речи лидеров. Все руководители казались страстными любителями ораторского искусства и никогда не упускали шанса поделиться с окружающими своим мнением. Я особенно запомнил речь, которую произнес Чжоу Эньлай после своего возвращения с Бандунгской конференции. Это случилось, когда я был на обратном пути в Тибет и задержался в районе Чэнгду из-за того, что впереди по дороге произошло землетрясение. Чжоу Эньлай и маршал Чэн И, вице-председатель партии, также остановились там на своем пути с конференции. Мне сообщили, что они прибывают, и я приехал в аэропорт их встречать. Чжоу Энь-лай зашел в дом, где я жил, и мы несколько минут разговаривали, затем мы отправились в армейский клуб. Там было 300 или 400 человек, и он начал речь об успехах китайской делегации на конференции. Он говорил о важности изучения международных дел, рассказал аудитории, что, когда он был на конференции, он встречался с представителями государств, о которых никогда не слышал, и что он вынужден был искать их на атласе. Эта речь продолжалась добрых пять часов, пока мы дошли до обычного конца - восхваления достижений коммунистического режима.

Но рекордсменом в речах, вероятно, был Чэн И. Начав, он обычно не останавливался часов семь. Слушая этот поток речи, я часто раздумывал, что же происходило в умах слушателей? Но в основном это были молодые коммунисты, а не остатки представителей старого образа жизни, которых я встречал в Национальной ассамблее. Оглядываясь вокруг, я почти не замечал признаков скуки и усталости. Терпение большинства этих людей казалось мне знаком того, что их умы уже совершенно деформированы и перестроены по коммунистическим моделям.

То же самое сильное впечатление однородности нации, умов, сложилось у меня, когда я путешествовал в различные части Китая. Я путешествовал семь месяцев по стране, посещал монастыри, заводы, рабочие организации, колхозы, школы и университеты. Я должен сказать, что познакомился со многими официальными лицами и о некоторых из них у меня до сих пор сохранились очень приятные воспоминания. Лучшие были способными и доброжелательными, а также хорошо образованными дипломатами.

Государственные департаменты и администрация были хорошо организованы и работали эффективно. Я также должен сказать, что неграмотные рабочие казались удовлетворенными, и общие условия их жизни в то время казались неплохими. Только среди образованной публики можно было иногда заметить чувство скрытого неудовольствия. Также невозможно было отрицать и колоссальный промышленный прогресс, совершённый Китаем при коммунизме.

Но даже преимущества эффективного прогресса должны соответствовать цене, которую за них платят. И мне показалось, что и в Китае цена была ужасающей. Прогресс стоил людям их индивидуальности. Они становились простой, однородной человеческой массой. Везде, куда бы я ни пошел, я находил, что они хорошо организованы, дисциплинированы и контролируемы. Так, что они не только все были одинаково одеты, и мужчины и женщины в однотонные хлопчатобумажные френчи, но также все говорили и вели себя одинаково. Наверное, и думали одно и то же. Вряд ли они могли поступать иначе, поскольку все они имели только один источник информации - газеты и радио, которые распространяли исключительно правительственную версию новостей. Иностранные газеты и радио были запрещены.