Императрица Елизавета Петровна. Ее недруги и фавориты - Нина Соротокина

Всё имущество Лестока было конфисковано в пользу казны. Валишевский пишет: «Напрасно жена уговаривала его сознаться, обещая милосердие императрицы. Он показал ей свои руки, изуродованные пыткой, и сказал: “У меня уже нет ничего общего с императрицей; она отдала меня палачу”. Местом ссылки супругов стал Углич, где они жили под крепким караулом. Затем их перевели в Великий Устюг. И вот ведь насмешка судьбы! Здесь же в Устюге после наказания кнутом отбывал ссылку бывший соратник Грюнштейн. Вспомнили старые времена, как сажали на трон матушку Елизавету Петровну. Воистину, “революция пожирает своих детей”».

Жили супруги в Устюге в большой нужде, но Лесток не унывал. При своем оптимизме он перезнакомился с охраной, играл с ними в карты, выигрывал, чем облегчал себе жизнь. Рядом всегда есть больные, и хирург пускал кровь для облегчения страданий, и больные платили ему за услуги. Заключение и ссылка длились 13 лет. Освободил их Петр III. Лесток приехал в столицу в жалкой одежде, без рубля в кармане, но полный сил и надежд на будущее. Ему было 69 лет. Дом и конфискованное имущество были ему возращены. Ему удалось встретить на престоле Екатерину, которая была к нему милостива. Умер Лесток в 1767 году в возрасте 75 лет.

Императрица Елизавета Петровна

Строгий князь Щербатов так пишет об императрице: «Сия государыня из женского полу в молодости своей была отменной красоты, набожна, милосердна, сострадательна и щедра, от природы одарена довольным разумом, но никакого просвещения не имела, так что меня уверял Дмитрий Васильевич Волков, бывший конференц-секретарь, что она не знала, что Великобритания есть остров; с природы веселого нрава и жадно ищущая веселий; чувствовала свою красоту и страстна украшать себя разными украшениями; ленива и недокучлива к всякому требующему некого прилежания делу, так что за леность ее не токмо внутренние дела Государственные многие иногда леты без подписания ее лежали, но даже и внешние государственные дела, яко трактаты по несколько месяцев, за леностью ее подписать имя у нее лежали; роскошна и любострастна, дающая многую поверенность своим любимцам, но однако такова, что всегда над ними власть монаршу сохраняла».

Так вот откуда эти сведения о Великобритании – от Волкова. Каждый пишущий о Елизавете, даже если текст умещается на одной странице, с удовольствием отмечает, что императрица считала, что до Англии можно добраться по суше. Каждый также упоминает об осе, которая села на перо во время подписания императрицей важнейшего документа – договора с Австрией в 1747 году. Оса! …Крик, ужас, сейчас укусит, не дай Бог лицо… Подписание договора было отложено.

Елизавета была красавицей в юности, осталась таковой и в тридцать два года, когда заняла трон, и в старости – а старость в XVIII веке приходила рано – она была хороша, полная фигура ее была величественна, как у богини, а лицу помогали сохранить красоту ухищрения гримеров и парикмахеров. Но не хочется начинать рассказ о Елизавете с ее гардероба, с тысячи платьев, о которых осуждающе пишет любой, кто рассказывает об императрице.

Начнем с политической роли Елизаветы. Соловьев сообщает, что в 1743 году Сенату, «неизвестно по какому поводу, было запрещено начинать дела по предложениям, письменным или словесным, без письменного указа за рукой императрицы». Очень опрометчивое приказание. Думаю, со временем этот указ был отменен. Заниматься делами, вникать в их суть императрица не любила. Первое время, ощущая свою высокую роль, она старалась: ей присылали доклады и депеши, она их читала, делала пометки, давала распоряжения. Правда, заседать в Сенате и слушать прения не любила. В 1741 и 1742 годах она была в Сенате семь раз, в 1743 году – четыре раза, потом и того меньше. Со временем все эти политические игры ей наскучили. У нее на все было собственное мнение, поэтому прежде, чем подписать ту или иную бумагу, она долго размышляла, а иногда и забывала об этой бумаге. Со временем она поняла, что активное участие ее в управлении государством ничего не меняет, и позволила себе быть менее активной.

Документы готовили Бестужев, Воронцов и другие важные министры, ей только подпись надо было поставить, но и от этого она увиливала всеми возможными способами. Почему? А вот так…Ее обвиняли в патологической лени. Валишевский, пытаясь разобраться в ситуации, пишет, что у нее просто не хватало на работу времени. Она бы рада заняться государственными делами, но с утра туалет – часа три, не меньше, а там, смотришь, уже охота, а там в церковь, как же без этого, а вечером бал или свадьба кого-то из родственников или приближенных, и потом у нас, кажется, было намечено ехать с утра в Петергоф… или в Гостилицы… или в Ораниенбаум…

Позднее, где-то в 1750 году, как мы знаем из депеши, Бестужев жаловался графу Бернесу, посланнику Марии-Терезии: «Вы находите, что дела моей коллегии идут плохо, – говорит Бестужев. – Если бы вы видели остальные! Благодаря доверию, которым меня облекает государыня, у меня зло, может быть, до некоторой степени и поправимо. В других областях империя положительно приходит в упадок. Если бы ее величество посвящала управлению страны сотую долю времени, отдаваемую вашей повелительницей (т. е. Марией-Терезией) управлению государства, я был бы счастливейшим из смертных. При настоящем же положении вещей терпение мое истощается, и я решил выйти в отставку через несколько месяцев».

Врет Бестужев, а скорей всего, хитрит, никуда он не ушел и не собирался, а когда канцлерство его хотели отнять силой, он защищался как лев. Бестужеву вторит Воронцов (взято из донесения маркиза Лопиталя): «Вы не поверите, сколько хлопот доставляет мне нерешительность и медлительность ее величества… Хотя бы я и думал, что какое-нибудь дело окончательно слажено в тот вечер, когда я вас вижу, я все же не смею вам это сказать, зная по опыту, что на следующий день все может измениться».

Читаешь эти жалобы, и на ум приходит притча о добром и злом хозяине. «Я бы все сделал для вас, – говорит добрый хозяин просителю, в нашем случае иностранному посланнику, – но я работаю не один, поэтому дождемся лучших дней». Вряд ли Елизавета мыслила таким образом, но что ее ближайшие подчиненные использовали в своих видах эту ситуацию, видно невооруженным глазом. А «плохим хозяином» всегда был Бестужев.

Елизавета была умна, и это ее увиливание от государственных дел происходило не только от скуки, возникающей при виде деловых бумаг, и не от немедленного желания броситься в омут развлечений. Очень может быть, что она не любила быстрых решений, не хотела рисковать – пусть бумага отлежится, а там посмотрим. Вдруг завтра будет во вред государству то, что она сделала сегодня.

Екатерина II пишет: «У нее (Елизаветы) была такая привычка, когда она должна была подписать что-нибудь особенно важное, класть такую бумагу, прежде, чем подписать, под изображение плащаницы, которую она особенно почитала; оставивши ее там некоторое время, она подписывала или не подписывала ее, смотря по тому, что ей скажет сердце».

Я думаю, что она подсознательно хотела задержать время. Не надо ничего менять, господа! Будем веселиться, пока молоды! Вот ужо когда совсем в Европе будет плохо, тогда и ввяжемся в их дела, а сейчас не надо торопиться. Во всем этом была, конечно, беспечность, но и женская мудрость, все ведь как-то само собой идет, катится в нужном направлении, и чем меньше она будет вмешиваться, тем лучше. Жизнь сама выведет.

Ключевский пишет: «Ленивая и капризная, пугавшаяся всякой серьезной мысли, питавшая отвращение ко всякому деловому занятию, Елизавета не могла войти в сложные международные отношения тогдашней Европы и понять дипломатические хитросплетения своего канцлера Бестужева-Рюмина». Все правильно, но у нее хватило ума терпеть этого канцлера 17 лет, хотя сам он, как личность, был ей очень несимпатичен. И с этим канцлером она победила величайшего стратега Фридриха Великого, взяла (пусть ненадолго) Берлин и умудрилась при всех ее недостатках «стать вершительницей европейских судеб».

Все свое царствование она ощущала себя дочерью Великого Петра, который оставил ей в наследство великую империю. Перед отцом она преклонялась, и именно при ней был создан культ Петра как Преобразователя. Само имя его, несколько полинявшее при Анне Иоанновне, было теперь окружено сиянием и священным трепетом. Но она помнила, как заняла трон, и слово «народ» тоже не было для нее пустым звуком. Она искренне любила Россию, гордилась ею и старалась, как умела, был ей полезной. Мне очень нравится оценка Елизаветы французским послом д’Альоном: «У нее был только женский ум, но его было у нее много».

В делах, которые она считала своими кровными, она была и внимательна, и работоспособна. Одним из неоконченных дел Петра I было издание Библии на русском языке. Удивительное дело, но в домашнем обиходе в России ходила только Псалтирь польского происхождения «для чтения и пения во славу Бога». Священные тексты – то есть Библия, изданная на греческом или славянском языках, – и читались только в церкви. Вряд ли Петр в 1703 году помышлял о переводе Библии на русский разговорный язык, но помог случай. Переводом Библии на русский занимался известный пастор Эрнст Глюк, тот самый пастор, в доме которого Шереметьев заприметил красивую девушку, ставшую со временем императрицей Екатериной I. Глюк изучил русский, поскольку в Лифляндии жило много русских, особенно бежавших от притеснения староверов. Глюк перевел Новый Завет, но перевод погиб в 1703 году при взятии нашими войсками Мариенбурга. Пастор с семьей переехал в Москву, там, по поручению Петра, основал гимназию и опять стал переводить Библию на русский язык с подлинного текста. В 1705 году Глюк умер. Мы не знаем, завершил ли он свой труд или нет, бумаги его исчезли. Тогда же дело с переводом Библии на русский язык заглохло, Петру было не до этого.