Отцы-командиры Часть 2 - Юрий Мухин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что из штатной артиллерии сохранилось в 1135 сп, Лебединцев не пишет, но, наверное, в полку сохранилось до десятка 45-мм противотанковых пушек, пара десятков минометов калибра 82—120 мм и штуки четыре полковых 76-мм пушек. Кроме этого, атакующим придавались восемь 82-мм миномета и около 12 орудий калибра не менее 76 мм. То есть и по артиллерии на этом участке перевес был за нашими войсками. А каков результат?
Дивизионное начальство спряталось в глубоком тылу. полковые командиры тоже в тылу заложили окна в хате саманом и из прокопченной комнаты к месту боя не выходили. А батальонные и ротные командиры — они что, дураки? По сигналу атаки они из окопов вышли и при первых немецких выстрелах залегли. И лежали весь световой день. Но поскольку немцы их и лежащих доставали минометами, то были и потери. Если хотите, то паразиты лежали и ждали, когда же начальство найдет добросовестных, чтобы те сделали их работу.
А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. Первые двое суток мы, разведчики, слышали перестрелку и слухи о наступлении мелких подразделений на Кучерово и на высоту 73.1. Эти оба объекта были нам хорошо знакомы.
На высоту почти ежедневно делали налеты наши самолеты с ростовских аэродромов. Это были знаменитые на Халхин-Голе «чаечки» или «И-153», считавшиеся истребителями. Они далеко уступали в скорости немецким истребителям «Мессершмит-109» и «Фокке-Вульфам» — «раме», как его все именовали на фронте. Был знаком еще один вражеский самолет — «Хеншель-126», или «костыль», как его называли наши воины. Это был самолет-разведчик, и он одновременно использовался артиллеристами для корректировки с него огня наземной артиллерии. Там, где он появлялся, всегда можно было ожидать массированный налет артиллерии по тыловым целям. Скорость его была невысокой, и к лету 1942 года он был окончательно заменен «рамой». В ясные дни наши «ястребки», как правило, делали вылет на бомбежку этой пресловутой высоты 73.1. В чем ее было стратегическое или оперативное значение, сейчас никто не назовет. Возможно, что и не было вовсе. Гораздо важнее было бы подавлять артиллерию и танки в глубине вражеской обороны и расположение резервов. Но летчики боялись глубоких вылетов, где в случае выброски с парашютом можно было оказаться в плену у немцев. Пехота и мы, разведчики, всегда с интересом наблюдали, как эти «чаечки» сбрасывали по две бомбы на эту высоту и, выстроившись в круг, строчили из своих пулеметов по окопам противника, потом улетали на свой аэродром, покачивая нам своими крылышками.
Но не всегда эти полеты заканчивались благополучно. Однажды пулеметным огнем немецкой пехоты была подбита одна наша крылатая машина. Загорелась нижняя плоскость, и летчик вывел машину из круга и повел на посадку почему-то не на нашей территории, а в тыл противника, где и приземлился. Летчик вылез из кабины и принялся гасить свою одежду, барахтаясь в снегу. Немцы бросились из окопов для захвата пилота. Но друзья не оставили в беде своего товарища, и весь пулеметный огонь перенесли на пехоту, а один из пилотов совершил посадку рядом и помог другу, втащив его в одноместную кабину, и взлетел. На следующий день во время полета наших самолетов к этой высоте в небе внезапно объявился «Фокке-Вульф» и двумя очередями сумел сбить две наши «чайки». Высота полета была малой, и оба летчика погибли. Пять наших «чаек» били со всех своих пулеметов по одной этой «раме», но не смогли сбить. Немец так и ушел на бреющем полете в свою сторону, оставляя дымовой след, видимо, от форсажа двигателя.
Высота 73.1 в это время года была заснеженной, и атака ее с восточной стороны становилась практически невозможной из-за обледенения, тогда как немцы могли обороняться с этой стороны со своих глубоких окопов одними гранатами. Не знаю, кому принадлежала идея привлечь на третий день боев роту истребителей танков и взводы разведки полка. Мы и так не сидели без дела эти два дня, но 19 января нас, всех четырех командиров взводов, собрал в нашей хате капитан Татаринцев, объявив, что во второй половине ночи мы должны атаковать Кучерово и разгромить немецкое боевое охранение.
Помню, что в этот день мои разведчики принесли с мельницы муки, раздобыли квашеной капусты и картошки в покинутых домах. Хозяйка дома согласилась приготовить вареники из этих припасов, и разведчики весь день помогали ей в этой затее. Вечером за большим артельным столом мы ужинали и впервые решили выпить на ночь положенные «наркомовские» сто граммов. Присутствовали все четыре взводных командира и сам начальник разведки капитан Татаринцев. Как непосредственный начальник, он ничего не сказал о предстоящей боевой задаче, кроме того, что все группы будут атаковать Кучерово с фронта (я со своим взводом на самом левом фланге, потом все остальные в порядке своих номеров). Выпитые им более чем сто граммов раззадорили его, и он заявил, что «погибать» будет вместе с нами и даже назначил разведчиков, кто его будет выносить из боя раненым или погибшим. Этот наказ я особенно хорошо запомнил.
Мы еще имели время уснуть до полуночи. Проснулись без напоминаний. Я приказал всем вынуть противогазные коробки и маски и заполнить сумки ручными гранатами. Запалы к ним все вложили за передний клапан шапки-ушанки, на манер газырей на черкеске. Половина разведчиков имела белые маскхалаты, которые мы надели на ватные штаны и телогрейки. Как мне тогда хотелось иметь автомат! Но их в войсках еще не было. А на трофейный «Шмайсер» закончились патроны. Я вооружился запасной самозарядкой с двумя снаряженными магазинами «на ремень, за спину». Примерно в два часа ночи собрались все четыре взвода у переправы по льду через реку Миус. Лед был усилен положенными на него досками. Наш бравый капитан безучастно толкался среди других подразделений полка. Появилась рота истребителей танков под командованием лейтенанта Чернявского, и я решил держаться рядом с этим волевым командиром. (Татаринцев так ничего мне не сказал о том, как держать с ним связь.) За речкой была рощица — очень редкое в этой безлесной стороне явление природы. Ни одного человека из числа командования, штаба или политработников не было — пять подразделений шли в бой отдельно. Мела поземка с севера, и мы вышли на восточную опушку. Где-то в полукилометре должен был находиться хутор Кучерово, в котором располагалось вражеское боевое охранение силой до одного пехотного взвода, усиленного пулеметами. Нейтральная полоса в этом районе была более одного километра, а хутор располагался примерно посредине этой полосы. Двое суток боев должны были насторожить вражеское охранение немцев, а возможно, привело и к благодушию, так как один пехотный взвод выдержал и сумел отбить несколько наших атак более превосходящих сил. Правда, тогда-то я так не рассуждал с вершины моих девятнадцати лет. Одним словом, стрельбы с их стороны не было. При выходе на опушку на меня нарвался Чернявский и увидел, как я настраиваю азимут моего компаса в восточном направлении. Это ему понравилось, и он похвалил меня за находчивость. Тут же предложил наступать вместе. Других разведвзводов я рядом не видел и охотно согласился действовать вместе, полагаясь на его больший опыт и находчивость.
В его роте было не более двадцати пяти человек. С ним был его заместитель лейтенант Ищенко. Он вполголоса подавал команды, выстраивая в цепь своих людей. Я выделил трех разведчиков и послал их вперед. У одного из них тоже был компас. Расчет мой был прост: вывести людей не на вражеские пулеметы с фронта, а прикрываясь снегопадом и темнотой, обойти хутор и ударить с тыла без шума, внезапно. Шли мы тихо и не спеша. Дозорные доложили, что мы уже прошли западную окраину хутора. Вскоре мой взвод и рота противотанкистов подошли к восточной окраине. Здесь мы разделились, так как хутор имел всего одну улицу с двумя порядками домов и Т-образный перекресток в районе переднего края. Рота прочесывала северный порядок домов, а я со взводом — южный. Все дома были пустыми. Я это знал из прежних наблюдений за хутором, как знал и то, что все немецкое охранение располагается в подвалах и погребах последнего переулка. К переулку мы вышли одновременно. Люди залегли за каменной изгородью. Все понимали, что впереди враг, нас разделяло 50 метров переулка. Недалеко от нас колодец с журавлем. Из одной хаты напротив выходит солдат с пустым ведром и направляется к колодцу. Чувствую, что сердце стучит не в груди, а где-то у гортани. Справа от меня Телеков Таджимукан показывает мне нож и кивком головы показывает на солдата. Я даю понять, что согласен. Но в этот момент слева поднимается во весь рост лейтенант Ищенко Ефим Парфенович и говорит:
— Фриц, ком, ком.
Немец в свою очередь спрашивает:
— Пароле?
— Какое там пароле, иди сдавайся в плен, — отвечает Ищенко и бросается на солдата, сбивает его с ног и пытается заткнуть ему рот своей солдатской варежкой. Немец кусает ему руку, вскакивает и, делая два шага, получает выстрел из ракетного пистолета в самый затылок. Тут настигает его Таджимукан и наносит удар ножом. Все это длилось не более пяти-семи секунд. Вскакивает Чернявский и сбрасывает с ушанки немецкую каску, которая задребезжала как пустое ведро по мерзлому грунту, и во весь голос кричит: «За Родину! За Сталина! Ура!» Поразительно, но факт, что на его призыв откликнулся только я один, пропев своим фальцетом: «Ура-а-а!»