Призраки Черного леса - Евгений Васильевич Шалашов

— А какой скандал? Мне наш, как там его — Дыр-Тыр говорил, что девки от него убегают. У него это… — замялся я.

— Хозяйство, что ли? — засмеялась Курдула. — Хозяйство-то у него славное! — мечтательно вздохнула старуха. — Так не для девок оно, а для баб. Вон, будут бабы к нему каждый вечер бегать, а мужики рассердятся. А хуже всего, что какая от него понесет — помрет при родах.

— Почему? — не понял я. Потом догадался: — Младенец большой, выйти не сможет?

— Вот-вот, — кивнула стряпуха. — Так что узнавай, господин Артакс, сколько ему денег на приданое нужно, сразу отдай, да пусть твой шойзель идет да на своей шойзелихе женится. Шойзели, если женаты, один раз в месяц к бабе своей сбегают и потом на человеческих баб не глядят.

— Узнаю и отдам, — кивнул я.

— А что шойзеля наняли, так вы молодец! — еще раз похвалила меня кухарка.

Ну хоть что-то нужное сделал для хозяйства. А как с межой-то быть? Я вяло ковырял жаркое двузубой вилкой (сам покупал!), но ничего толкового в голову не приходило. Не хотелось выглядеть глупым. Это для меня земля — так, средство вложения денег, а для крестьян земля — это все. И тут меня осенило. Земля — это все? Пусть поклянутся землей, а еще лучше — пусть в знак своей правоты съедят по горсти. Тот, кто не прав, наверняка испугается! Где-то я о таком уже слышал, но не важно. Я — молодец!

Жаркое было сметено мгновенно, я был готов решить непосильную задачу. А тут как раз и мальчонка-проводник прибежал.

Жеребец относился к детям хорошо, поэтому я усадил мальчишку перед собой и поскакал в поле, где меня уже ждали. Кажется, собрались не только из ближних деревень, но и с дальних хуторов — летом много работы, но развлечься немножко очень хочется.

Оставив Гневко на попечении счастливого мальчишки (он теперь долго останется героем в глазах сверстников), я подошел к крестьянам.

— Показывай, где межа была, — кивнул я старому Киферу.

Старик повел меня к узкой полоске — пара ярдов, не больше, — зажатой между посадками пшеницы. А может, ячменя. Нет, ячмень в здешних местах не выращивают, значит, пшеница. Или рожь. Эх, сколько нами было потоптано и сожжено полей, мог бы и научиться различать. Ан нет. До сих пор не сумею отличить ржаной колос от ячменного.

— Как только Хейко и Гюнтер спорить стали, то порешили мы, что пока хозяин спор не разрешит, оставить между ними зазор, — пояснил старик. — Мы уж и к господину Мантизу обращались, а он в городе безотлучно сидит. Говорит — разбирайтесь сами.

— А почему сами не разобрались? — поинтересовался я.

— Пытались, — виновато вздохнул старик. — Мы уж и так и эдак. А Хейко с Гюнтером каждый на своем стоит, клянутся и землю на этом ели.

«Твою мать! — выругался я про себя. — Они уже и землю поели! Ну, что же теперь делать?»

Но показывать собственную беспомощность нельзя. Изображая глубокое раздумье, я встал на «границе», уставился вдаль. Совершенно не представляя, что делать дальше, кивнул мужикам:

— Хейко, возьми длинную палку и прочерти границу. Покажи, как твоя межа должна идти.

След, проведенный Хейко, был хорошо заметен. Когда он закончил, я кивнул второму спорщику:

— Твоя очередь.

Пока Гюнтер рисовал собственную черту, я тихонечко недоумевал — какого черта? Если и была нестыковка, то дюйма в два от силы. Где-то черта Гюнтера заступала черту Хейко, а где-то, наоборот, — отступала. Чего тут спорить? Сколько колосьев взойдет с одного дюйма, пусть даже и вытянутого на югер? А ведь сотня, не меньше. Сотня колосьев — это сколько зерна? А если перемолоть в муку и испечь хлеб? Один каравай? Булка? Или ломоть? По моим меркам — не очень много, но кого-то это спасет от голодной смерти.

Наверное, надо взять палку да самому провести границу. Хотя зачем самому? Среди крестьян стояла молодая, но довольно дородная фрау с ребеночком на руках — славным таким, толстоморденьким, с белыми волосами. Мальчик ли, девочка, кто их разберет в этом возрасте?

— Сколько ребеночку лет? — поинтересовался я.

— На Святого Георгия два годика исполнилось, — гордо заявила мамаша.

— Как звать-то чудо такое?

— Гетти она, Генриетта, — застенчиво сказала крестьянка, целуя ребенка в щечку.

— Можно? — спросил я согласия у мамаши и, получив разрешение, попытался взять ребеночка на руки. — Ну, не бойся, хорошая моя, иди к дяде.

Девчушка немного поупрямилась, прижимаясь к мамке, но в конце концов пошла, не испугавшись чужого дядьки. Я нянчился с Гетти, говоря, какая она красивая, славная, а народ взирал. Вначале — молча, а потом кто-то предположил громким шепотом, что хозяин решил перед свадьбой проверить — каково оно, деток в руках держать? Кто-то засомневался — а рыцарское ли это дело? Мол, сейчас как описает хозяина да припозорит! Но другой голос уверил, что если дите кого и описает, так это к счастью, а господин Артакс хочет счастливым стать с молодой женой.

Голоса, осуждавшие меня за тетешканье, были мужскими, зато я увидел восторженные глаза женщин, удивляясь — а как они таких тяжеленьких деток на руках носят? Сам-то я, если честно, первый раз в жизни держал ребенка.

— Ты ножками умеешь ходить? — спросил я у девочки, посматривая при этом на мать.

— Конечно! — отозвалась та. — Мы уже и бегать умеем!

— Вот и славно. Давай-ка, лапка, я тебя наземь спущу (ух, наконец-то!), мы с мамкой тебя за ручки возьмем. Вот, умничка, а теперь пошли…

Гетти доверчиво протянула мне одну ручонку, другую подала маме, и мы пошли.

— Гетти, ты тверже ступай, чтобы следы остались, — попросил я, и девчушка старательно принялась бить ножками о землю, проминая мягкую землю.

Идти втроем по узкой полоске, не задевая пшеницу, было трудно, но мы старались. Мы шли, а за нами полз недоуменный шепоток, сменившийся возгласами восхищения.

— Чё это хозяин-то?

— Дураки, он же межу намечает!

— Ох ты, господи!

— Вона, межа-то где будет!