Повседневная жизнь древнегреческих женщин в классическую эпоху - Пьер Брюле

Привычные к неполноценности, к социальной подчиненности женщин, мы рискуем здесь упустить повод восстановить на этот раз симметрию ролей, подчеркнутых извлечением прибыли из женского родства. Кроме того, система приданого представляет для женщин огромный интерес. Факт сохранения за ними состояния гарантирует им поиск, а возможно, и повторный поиск какого-то «дома». Разумеется, эта уверенность не является абсолютной и, очевидно, зависит от суммы приданого. Но женятсяне только из-за приданого. Хотя деньги играют главную роль при выборе супруги, существуют и другие аргументы: дружеские отношения с kyrios невесты, его репутация и репутация его «дома» и, самое главное, желание породниться с таким «домом». Для женщины это все или ничего. Брак дает ей крышу, статус, пищу. Женщины без «дома» находятся в городе в большой опасности. Конечно, забота о старых родителях ложится на детей, и это одно из главных оснований их иметь. Но дети могут умереть... Тогда для женщины все ограничивается ее возрастом, пока она способна рожать. Напротив, правила передачи приданого представляют собой узду в социальном устройстве мужчин. В самом деле, отцы вынуждены иногда дожидаться смерти собственной матери, чтобы иметь возможность дать приданое за дочерью.

Власть отца и мужа

История, произошедшая с женой Алсибиада, дает нам новые факты. «[Алсибиад] женился на [Гиппарете], сестре Каллия[70] с приданым в 10 талантов». Гигантское приданое! Согласно договору он должен был получить еще «другие 10 талантов по смерти Гиппоника». Словом, жениться на дочери Гиппоника означало обрести огромное приданое. Андоцид, современник (и соперник, оппонент), уточняет, что Алсибиад требовал, чтобы Гиппоник «обещал добавить эту сумму, когда его дочь подарит Алсибиаду ребенка [несомненно сына]». Эта история раскрывает истинную причину, по которой отец выдает замуж дочь: отец согласен, чтобы какой-то мужчина дал ему внуков. Но вернемся к Гиппарете, теперь матери.

«[Она] была послушной женой и любила мужа (Плутарх); очень честной (Андоцид). Но, несчастливая в супружестве, видя, что Алсибиад посещает чужестранных и афинских куртизанок ("гетер") (Плут.); принимает под супружеской крышей куртизанок, рабынь или свободных женщин (Анд.), она покинула его "дом" и вернулась к своему отцу»

Итак, в один прекрасный день она покинула его «дом», чтобы вернуться к своему природному защитнику.

«Поскольку Алсибиад этим не обеспокоился и продолжал распутничать, ей пришлось обратиться с просьбой о разводе к архонту, и не через посредника, а лично».

История вполне последовательна: эту любящую и покинутую жену ничто больше не удерживает и, согласно закону, она подает архонту прошение о разводе, без посредства какого-либо мужчины. Перед нами пример мужского лицемерия. Мужчины, с одной стороны, дают супругам возможность освободиться от нетерпимого мужа, а с другой — ставят условия, противоречащие всем ценностям, которые предположительно воплощают женщины. И вот Гиппарета вынуждена идти через весь город, чтобы явиться на суд. Она замужняя женщина, проходит под взглядами мужчин. Поскольку Алсибиад «пригласил друзей», коих у него много по причине его большого состояния.

«Едва Гиппарета исполнила эту законную формальность, Алсибиад бросился к ней, схватил в охапку и унес к себе через площадь, в то время как никто не решался ни противостоять ему, ни остановить».

Алсибиад поступил так потому, что, во-первых, хотел продемонстрировать несвоевременную, но, несомненно, признаваемую афинянами власть мужа, а во-вторых, избежать возвращения приданого Гиппареты... Можно, конечно, вместе с Плутархом утверждать, что в этом нет ничего «незаконного», что это нечто вроде «процедуры примирения» перед судом, с большой долей лицемерия, но тот же Плутарх проявляет себя совсем не пристрастным, когда добавляет, что в этом не было тем более ничего «нечеловеческого». Остаток супружеской жизни Гиппареты был не слишком веселым: «Она жила в "доме" своего мужа до самой смерти, последовавшей короткое время спустя».

От повседневной жизни к демографии: дочериЮношам легче живется на свете, чем нам, горемычным,Женщинам, кротким душой. Нет недостатка у нихВ сверстниках верных, которым они в откровенной беседеМогут тревоги свои, боли души поверять,Или устраивать игры, дающие сердцу утеху,Или, гуляя, глаза красками тешить картин.Нам же нельзя и на свет поглядеть, но должны мы скрыватьсяВечно под кровом жилищ, жертвы унылых забот.

Оставим в стороне повторные браки и познакомимся с новобрачной, которую называют нимфой. Портрет ее легко набросать. Очень юная, часто pais, она вынуждена в один миг оставить игрушки своего детства. Parthenos, разумеется. Кто возьмет лишенную девственности девушку? Довольно дикая. Первое время после свадьбы станет для нее периодом одомашнивания. Обязательно thygater-своего-отца Благонравная korè, она знает о мире только со слов своих близких (в идеале — ничего не знает); она несовершеннолетняя, зависимая, не владеющая собой. Она целиком зависит от отца, которому вдвойне обязана жизнью, поскольку он мог отказаться от нее в момент рождения. Мать особенно требовала от нее быть благоразумной. Юная. Но что имеется в виду? Навсикая подобно «ростку», то есть еще растет. Девушка, которую Гесиод рекомендует брату в жены, должна быть невинна, чтобы внушить ей мудрые принципы. Жене Исхомаха (глава 4) не было пятнадцати, когда она вошла в его «дом». Нет пятнадцати, значит, четырнадцать? По нашим сегодняшним понятиям это весьма юная девушка, скорее девочка. Если следовать советам тех, кто размышляет об идеальном устройстве общества, — Аристотеля и Платона, — подобный возраст является несколько преждевременным для брака: девушки созревают от шестнадцати до двадцати лет. Аристотель рассуждает как врач и опасается любых повреждений, могущих повлиять на потомство будущей матери в слишком скороспелом браке (но когда начинается созревание, если в брак рекомендуют вступать с шестнадцати лет?): слишком молодые (и слишком старые) родители рожают, по его словам, дебильных детей, к тому же он полагает, что слишком юная нимфа может излишне пристраститься к коитусу. В отрывке из «Политики», посвященном этому вопросу, он приводит ответ оракула жителям Трезена, обеспокоенным гибелью детей младшего возраста и их матерей. Оракул, очевидно, знакомый с брачными обычаями, ответил трезенцам в своей обычной манере, то есть двусмысленно: «Не вспахивайте молодое поле», — что Аристотель комментирует так:

«Оттого некоторые связывают с этим данное трезенцам предсказание оракула, которое нужно относить именно к тому, что у них много молодых женщин погибало вследствие их раннего замужества, а не к собиранию плодов».

«Вспахивать» — мы уже слышали этот глагол из уст отца новобрачной, когда тот советовал будущему зятю: «Отдаю тебе эту девушку, чтобы "вспахать" ее законными детьми», — а также в комедии о любовных приключениях женщин. И мы уже указывали на параллель, которую комедия проводит между сельскохозяйственными терминами и мужской сексуальностью, между женскими половыми органами и полем или садом. Итак, выслушав ответ оракула, трезенцы поняли, что им не только запрещено «вспахивать», но и «ранить юных дев» (совокупляясь с ними), в том смысле, что они не принесут больше плодов. Следовательно, надо прекратить брать в жены слишком юных девушек. Если сегодня известно, что крайнее понижение детородного возраста отнюдь не способствует плодовитости женщины, то каков же возраст тех девушек, которым вредит сексуальный акт?

Каков возраст девственницы  Гиппе, для которой ее родители просили покровительства Артемиды, «чтобы день ее свадьбы [ее gamos — брачная ночь] мог стать днем ее материнства», и которая «любит еще играть в бабки»? Каков возраст Тимареты, посвящавшей той же Артемиде

В день свадьбы своей [...] тимпаны и мячик любимый,Сетку, что кудри держала, и сами кудри девичьи,И девственные одежды?..

Бабки, тимпан, мячик, детские игрушки, волосы, одежды... Эти девственницы посвящают Артемиде, богине детства, предметы, символизирующие их состояние. У греческой нимфы нет отрочества, она покидает мир детства ради мира взрослой сексуальности и делает это, все еще оглядываясь назад, потому что знает только мир детства. Нигде в греческой литературе этот переход не описан лучше, чем у поэтессы Эринны: