Тайна в его глазах - Эдуардо Сачери

Я повернул голову. Гомес заговорил! Выражение его лица стало жестким, рот скривился в пренебрежительной усмешке. Он не сводил взгляда с Сандоваля.

— Конечно, этот придурок, за которого она вышла замуж, наверное, был настоящий мачо, ну конечно!

Сандоваль посмотрел на него, потом посмотрел на меня и слегка кивнул головой в сторону Гомеса:

— Бесполезно. Парень не понимает. Помнишь? Вчера ты мне сказал, что жертва знала убийцу, потому что входная дверь не была взломана?

«Гениально», — сказал я про себя. Эту информацию я приберегал как последний козырь, чтобы разыграть при наилучшей возможности, а этот баран вот так взял и протрепался.

— И что?

Ну разве можно быть настолько пьяным, чтобы не заметить мою интонацию уже почти состоявшегося убийцы?

— Именно так, именно так. — Самым ужасным было то, что Сандоваль выглядел так живенько, так бодро, что казалось невозможным, чтобы он не замечал, что творит. — И ты думаешь, что у такой женщины было время, было место в голове, чтобы помнить всех тукуманских соседей и открывать им двери вот так запросто во вторник с утра, не видя их уже хрен знает сколько времени и даже не вспоминая о них? Да даже не думай, Бенжамин.

Сандоваль швырнул дело на стол и развел руками, словно подведя черту под успешным доказательством своей теоремы.

— А этот? Он кто? — Свой вопрос Гомес обращал ко мне, и тон был агрессивным. Я ему не ответил, потому что до меня стало доходить, что делает Сандоваль, и я понял, что из нас двоих не в себе был я, а не он.

— Но тогда нам нужно совершенно поменять направление расследования… — обратился я к Сандовалю, и сомнения, наполнявшие мой голос, не были поддельными.

— Вот именно. — Сандоваль, довольный, посмотрел на меня. — Мы должны искать высокого мужчину. Добавим — красавца. Кого-то, скажем, способного оставить след в жизни такой женщины. — И уже сдержанным голосом: — Наверное, надо проверить ее… друзей?

— Кончай нести ерунду. — Гомес покраснел и не отрывал глаз от Сандоваля. Синяк над бровью, казалось, вмиг опух. — Чтоб ты знал, Лилиана отлично помнила, кто я такой!

Я вздрогнул. Сандоваль посмотрел на него с нетерпеливым выражением неприязни, так, словно когда тебе позвонили в дверь, открываешь, а там разносчик листовок, который просит помочь его картелю к Рождеству. Сандоваль стал серьезным:

— Не шути, парень. — И развернулся ко мне: — И вот еще что: по данным вскрытия, этот тип, который на нее накинулся, был здоровяк… этакий жеребец. — Он открыл дело и зачитал, а вернее, сделал вид, что зачитывает: — «По глубине вагинальных повреждений можно судить о том, что атаковавший — мужчина… хм… одаренный природой. Точно так же гематомы на шее говорят о геркулесовой силе рук нападавшего».

— Сейчас я тебе покажу, козел! Как я ее отымел, эту шлюху!

За секунду Гомес вскочил и уже орал в сантиметре от лица Сандоваля. Охранник, быстро среагировав, одним движением усадил его обратно на стул и надел наручники. Сандоваль фыркнул, неизвестно, из-за ругани или из-за зловонного дыхания задержанного. И опять обратился к нему:

— Парень, — на лице Сандоваля было выражение сострадания, смешанного с сожалением по поводу того, что ему так сильно докучают, словно напротив него сидел ребенок, который продолжал себя плохо вести, но ему не хотелось его наказывать, хотя терпение уже подходило к концу, — не выпрашивай карамелек, смотри, ведь сегодня не твой день рождения.

А потом он развернулся, словно продолжая выкладывать свои гипотезы, но теперь уже мне.

— Придурок. Ты и не представляешь, что я с ней делал, с этой грязной потаскухой.

Сандоваль снова посмотрел на него. Теперь его лицо говорило о том, что терпение его находится на грани.

— Ну-ка. И что ты можешь рассказать? Давай. Отважься, жеребец.

21

Исидоро Антонио Гомес говорил без перерыва в течение последующих семидесяти минут. Когда он закончил, у меня болели пальцы, из-за усталости я перепутал только порядок букв в паре слов, но все остальное зафиксировал без ошибок. Я спрашивал, а Гомес отвечал, смотря на Сандоваля, словно ожидая, что тот переломится и рассыплется перед ним, осыпется на деревянный пол. А Сандоваль вел свою игру: постепенно его скучающее и недоверчивое выражение лица становилось все более заинтересованным, а к концу показаний он надел маску удивленного уважения, чуть украшенную налетом восхищения. Гомес заканчивал почти тоном лектора, перечисляя предосторожности, к которым прибегал после того, как позвонил матери и узнал, что отец Лилианы расспрашивал о его местонахождении.

— Прораб со стройки прямо убивался, когда я ему сказал, что ухожу, — высказывал он Сандовалю тоном опытного и терпеливого педагога. Он уже успокоился, но было видно, что и не собирается брать свои слова назад. — Он предложил мне рекомендации своим знакомым. Я конечно же отказался, а то бы полиция меня выследила.

Сандоваль кивнул. Поднялся со вздохом. Все это время он сидел на краю стола, скрестив руки на груди.

— Ну правда, парень, что я могу сказать… Я и не думал… — Он скривил губы так, как мы все обычно делаем, когда поступаем нечестно перед лицом очевидности. — Как скажете…

— Вот так! — Это было полное, решительное, победоносное заключение Гомеса.

Я сделал последние удары по клавишам. Закончил показания обычными формальностями. Сложил листы и протянул их ему вместе со своей ручкой:

— Прочтите перед тем, как подписать. Пожалуйста. — Я тоже, уж сам не знаю почему, скопировал этот сердечный и спокойный тон, с которым Сандоваль ушел со сцены.

Это были длиннющие показания, которые начинались как простой сбор сведений и почти сразу же превратились в чистосердечное признание со всеми необходимыми подробностями. Я вставил фразу о том, что на момент дачи показаний проходящий по делу отказывается от своего права хранить молчание до консультации с адвокатом. По странному стечению обстоятельств дежурным официальным защитником сегодня был Перес, непроходимый тупица. Гомес подписал листы один за другим, едва взглянув на них. Я посмотрел на него, и он ответил мне взглядом глаза в глаза, пока протягивал мне листы. «А вот теперь ты спекся, — подумал я. — Теперь ты готов, кукленок».

В этот момент открылась дверь. Это был не кто иной, как Хулио Карлос Перес, наш бывший секретарь, ставший теперь официальным защитником. К счастью, у меня было больше опыта в общении с придурками, чем с психопатами.

— Что скажешь, Хулио? — Я вышел ему навстречу, разыгрывая облегчение. — Слава богу, ты пришел. Здесь у нас сбор сведений, которые пришлось переделать в дачу показаний. Квалифицированное убийство, знаешь ли. Старое дело, еще когда ты был секретарем.

— Аххх… вот проблема… я задержался с допросом в третьем. Вы уже начали?

— Ну… на самом деле мы уже закончили, — сказал я, словно извиняя и нас, и его.

— Ох…

— В любом случае, мы проконсультировались с Фортуной, и он приказал нам двигать дело вперед, а он, если что, введет тебя в курс дела, — соврал я.

Перес, как и при любых обстоятельствах, непривычных для него, не знал, что делать. В каком-то уголке его мозга, может, и зародилось подозрение, что следовало бы взять на себя хоть какую-то инициативу. Момент показался мне подходящим, чтобы подкинуть ему достойное решение.

— Сделаем так, — предложил я, — я допишу в конце, что ты присоединился к нам после начала дачи показаний. Вот и все. А… конечно, — добавил я, — в случае, если твой подзащитный не будет возражать.

— А… — Перес сомневался, — ведь начать заново с показаниями уже не получится, да?

Я вытаращил глаза, посмотрел на Сандоваля, который тоже вытаращил глаза, и мы оба в конце концов уставились на охранника.

— Смотрите, доктора, — охранник на всякий случай возвел нас всех в адвокатскую братию, — мне кажется, что уже поздно. Если хотите направить заключенного в тюремное заведение, то грузовики уже отходят… Не знаю. Вам решать.

— Еще один день здесь, в участке? И без права на звонок? Хулио, мне кажется, что это уже совсем не по правилам. — Сандоваль, обращаясь к Пересу, вдруг стал крайне чувствительным к гражданским правам задержанного.

— Конечно, конечно. — Перес чувствовал себя комфортно, делая то, что он умел делать лучше всего, то есть признавать правоту другого. — Это… ну… если проходящий по делу считает, что все прошло нормально…

— Никаких проблем. — Гомес продолжал говорить высокомерным тоном, словно мы были недостойны его общества.

Я протянул Пересу листы и ручку. Он взял только листы и предпочел завизировать их хорошеньким «Паркером», который был его самым ценным сокровищем.

— Отведи его в участок, — приказал я охраннику. — Сейчас пришлю с помощником распоряжение для тюремной службы о его переводе в Девото.