Мир человека в слове Древней Руси - Владимир Колесов

Страдающему человеку говорили, что он болен, что он болеет, и называли его самого словом боль. Корень этого слова передавал значение силы, мощи, а значит, и здоровья. У слова здоровье еще не было известного нам значения; в далекие времена оно произносилось иначе (съдорвъ) и значило "крепкий как дерево"; употребление его по отношению к человеку было не более чем метафорой. Древним казалось, что если в ритуальном действе назвать человека сильным — он станет сильным. До сих пор в русском языке корень боль- сохранил первоначальное значение в словах большой, больше; большенький — говорит женщина о старшем сыне, указывая на то, что он самый сильный и крепкий из ее детей; болярин — говорил князь о старшем своем помощнике, подчеркивая его особую роль в дружинной среде (ср. другую этимологию; Фасмер, I, с. 203). Когда-то этот корень был в составе многих слов: больма "больше, сильнее", больство "превосходство, преимущество", болеждь или боледина наряду с равнозначным им больной, а в другой форме и балий "врач", бальство "лекарство".

Но вот болѣти выражает уже какое-то новое качество: этот глагол образован от прилагательного и выражает побуждение к действию, в результате которого и приобретается здоровье. Лингвисты называют такие глаголы фактитивными. Поэтому у слова болѣти мы можем определить и тот смысл его, который был связан со значением корня, и тот, который стал обобщенно грамматическим: болѣти значит "получать силу, выздоравливать". И само прилагательное боль, обозначавшее сильного, здорового, впоследствии породило два слова с усложнившимся морфемным составом, но прямо противоположных значений — сильного (большой) и слабого (больной). В переводах Кирилла и Мефодия (во второй половине IX в.) боль еще сохраняется как синоним слова больной. Но древняя магия слова уже исчезла, «внушение словом» получило иные формы. На пути к IX в. славяне в ходе дальнейшего общественного развития получили новые термины для обозначения болезни; нерасчлененность синкреты «боль» сменилась двумя самостоятельными понятиями.

Появились слова недугъ, а вслед за ним и немощь (в русском произношении немочь). В старославянских переводах немощь отмечается позже слова недугъ. Эти слова, и особенно недугъ, постепенно входили в древнейший ряд именных образований с приставкой-отрицанием не-. Ср.: неклен — это клен, но маленький (не дерево, а куст), так же различаются ель и негла, вод и невод отрицанием тождества при наличии сходства (Марков, 1972). Таково и значение слова недуг: недужный сохраняет силу (он тоже сильный, могучий, на что и указывает корень -дуг-, который сохраняется в современном слове дюжий), но не всю, не полностью, а отчасти. Поэтому в древних текстах мы и отмечаем близость значения слова недугъ к «малосилию», а не к «бессилию»; ср., например: греческое adynamía переводят словом бессилие, а не недуг. «Недуг» — малосилие, но все-таки сила. Когда в 971 г. князь Святослав одолел в бою греческое войско, греки прислали послов и сказали: «Мы недужи противу вам стати, но возьми дань на насъ и на дружину свою: и поведайте нам, сколько вас» (Лавр. лет., л. 21); они говорили о своем малосилии, но не о полном бессилии. На это намекает и летописец, добавив еще от себя: «Так сказали греки, льстя русичам». Впоследствии обманом же и одолели греки Святослава. В летописном тексте недугъ, недужь можно понимать и как «бессилие», потому что к X в. старое значение уменьшительного не- совпало уже с новым значением отрицательного не-, которое до этого употреблялось только с глагольным корнем.

Особенно ясно такое развитие значения можно проследить на судьбе другого слова — немощь. Сначала оно значило то же, что и недугъ, — "маломощье". Но к X в. наряду с немощь появляются и другие слова с тем же значением: маломогы, маломощь, маломочи "немощен". Слова малодужный в этом ряду нет. К данному времени слово недугъ стало соотноситься с понятием «болезнь», а не «малосилие», и потому никаких замен на сходные с последним слова уже не допускало. Одновременно и боль стало обозначать больного и боль, и болѣти— "страдать от болезни", а не "выздоравливать".

Осмысление болезни как нездоровья уже завершено, и случилось это таким образом: сначала говорили о болезни, подразумевая, что человек выздоравливает, набирает силу; затем, употребляя те же или сходные с ними слова, стали иметь в виду, что человек малосилен; наконец, прямо признали, что больной человек страдает от боли и в данный момент является бессильным.

Так постепенно освобождались от суеверных представлений о самом страшном — о болезни. Она объективировалась в сознании. Признать реальность болезни значило, между прочим, утратить веру в волшебную силу шамана, который помогал больным набирать силу, значило усомниться в лекарских возможностях колдуна, который способствовал устранению малосилья, и обратиться к врачу, способному лечить, а не целить (делать целым); ведь и шаман и колдун всего лишь исцеляли, т. е. словом доводили малосилье до полной (целой) силы, тогда как «лѣкаˊ лечит» — это лекарство.

Легко обнаружить соответствие между состоянием хворого и действием над ним. В одном из «Слов» Кирилла Туровского (Кирил. Тур., с. 40) окружающие спрашивают Лазаря, воскресшего по воле Иисуса: «Почто въстал еси от немощи? Почто ицѣлѣл еси от недуга? Почто прѣмѣнился еси от болѣзни?» Ни разу не смешиваются эти слова, так и дальше: «ицѣлѣвый от недуга», «господь поможеть мнѣ на одрѣ болѣзни моея и весь недуг мой обратилъ въ съдравие» — «кто же он, иже тя створи цѣла?». Из немощи поднимаются, недуг исцеляют до «съдравия» (очевидно, цѣлити недугъ — основное выражение для XII в.), но о болезни говорят как о чем-то, что находится вне человека. Прѣмѣнился — переменился, принял иной вид, стал другим. Болезнь — это тот предел, за которым начинается нечто новое, бесповоротно изменяющее человека; так же вот и Владимир Красно Солнышко «бяше болестью одержимъ, в той же болѣзни предасть душю свою въ руцѣ божии» (Похв. Влад., с. 151). «Немощь», «недуг», «болезнь» воспринимались как степени усиления одного и того же состояния, и, в зависимости от точки зрения на них, одновременно изменялись и значения слов: слово недугъ стало обозначать болезнь, немощь — также болезнь, но чаще слабость — от старости ли, болезни, переживаний, раны, тяжелой работы. В одной рукописи XI в. немощьный значит "трудный"; трудное дело — такое, которое ты бессилен выполнить.

Но, в свою очередь, изменялся и старый корень: появились два новых слова — болесть и болезнь. Первое образовано от имени боль и связано с отвлеченным значением качества-состояния: болесть от боль (как и горесть от горе). Значение корня в этом образовании — "болезненное состояние". Это как бы внешняя примета болезни: болит — значит болен. Никакой связи с исходным значением "набирать силу" уже нет, ведь и само слово боль стало обозначать всего лишь больного. Болесть — общее для славян слово, в древнерусском языке именно оно чаще всего употреблялось для обозначения болезни. В русских народных говорах оно встречалось до самого недавнего времени и обозначает либо "огорчение, неприятность" (как горесть), либо "ощущение боли" — т. е. нравственную и физическую боль, не обязательно связанную с болезненным состоянием. В древнерусских текстах мы часто находим выражение и тотчасъ принялъ страсть и болесть, т. е. страдание и боль; здесь четкое отстранение представлений о физической боли от нравственного мучения; это различие представлено уже в памятниках XII в.

У южных славян появилось и другое слово, еще более абстрактного значения, образованное от глагольного корня болѣти, — болѣзнь. Сначала оно также могло обозначать и нравственные, и физические страдания от боли, от тяжелого труда. Болезнь житья сего в житиях значит "труды земного существования" (муки творчества или утомление от физического труда). «В болезни сердца своего», — говорит игумен Даниил в XII в. и при этом, конечно, не имеет в виду сердечные заболевания; болезнь сердца — нравственные мучения, это можно было обозначить и более древним словом сердоболя "тот, у которого внутри (в середине) болит".