Клятва королевы - К. У. Гортнер

Его невозможно было переубедить, даже когда Каррильо, потея и злясь в зале советов алькасара, разразился тирадой о том, на какие лишения пришлось пойти ему ради того, чтобы всецело посвятить себя Альфонсо.

— В таком случае вам более не придется подвергать себя лишениям, — ответил мой брат. — Займитесь делами епархии в Толедо и прочими, какими считаете нужным. Встретимся в Авиле после Богоявления.

Оставив Каррильо сидеть с открытым ртом, он схватил меня за руку и вывел из зала, пробормотав:

— Обойдемся пока без него. Это настоящий тиран.

Впервые за долгое время я рассмеялась.

Лишь одно омрачило наш отъезд из Сеговии. Ко мне прибежала Беатрис, и я бросилась в сад, пытаясь помешать, но было уже поздно. Прекрасные леопарды Энрике, ослабшие за годы войны, несмотря на все старания Кабреры, лежали мертвые в своем вольере, пронзенные стрелами. Над ними с луком в руке стоял Альфонсо; когда я, задыхаясь, подбежала к ограде и увидела у его ног окровавленные пятнистые тела, он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, от которого мне стало не по себе.

Рядом стоял побледневший Кабрера, потрясенный бессмысленной гибелью зверей; однако в ответ на мои протесты он лишь покачал головой. Без единого слова я поняла, что то был акт мести со стороны моего брата, единственный для него способ выплеснуть гнев и тоску по отроческим годам, проведенным в борьбе за принадлежавший ему по праву престол. Несмотря на проявленную к Энрике милость, посредством леопардов он послал ему намек, которым наш единокровный брат пренебречь никак не мог.

Я отвернулась. Еще несколько недель каждый раз, закрывая глаза, я видела мертвых леопардов и чувствовала боль, побудившую Альфонсо к подобному поступку.

Но теперь мы снова были дома. Аревало вновь принадлежал матери, вернувшейся из монастыря Санта-Ана. Когда мы въехали в ворота, навстречу нам со слезами радости на глазах вышли измученные неизвестностью слуги.

Я сама едва не расплакалась, когда донья Клара прижала меня к себе.

— Mi querida nina,[23] — сказала она, — какая же ты стала красивая — совсем взрослая и так похожа на мать.

Донья Клара взялась сухими узловатыми ладонями за мои щеки. Она заметно постарела, став намного более хрупкой, чем та властная няня, которую я помнила с детства.

— Как мама? — спросила я.

Она печально покачала головой:

— Пока мы были в Санта-Ане, умерла донья Эльвира. Бедняжка подхватила лихорадку. Ушла без страданий, но твоя мать была вне себя от горя и до сих пор еще не вполне оправилась, хотя ей и не терпится тебя увидеть. Она ждет в зале.

К горлу подступил комок.

— Проводите меня к ней, — сказала я.

Оставив Беатрис в объятиях ее отца, дона Бобадильи, и Альфонсо перед его любимым псом Аларконом, который подпрыгивал, пытаясь лизнуть хозяина в лицо, я вошла в замок, где, несмотря на недавнее нашествие вассалов Энрике, ничего, похоже, не изменилось.

Увидев мать, стоящую перед украшенным зеленью камином, я живо вспомнила те времена, когда приближалась к ней в страхе перед ее припадками, и по спине у меня пробежал невольный холодок. Но в шафрановых лучах сентябрьского солнца, падавших в окна зала, мать выглядела настоящей красавицей в старомодном бархатном придворном платье и потускневших драгоценностях. Лишь приблизившись к ней, я заметила лихорадочный блеск в глазах — знак, что ей требуется успокоительное снадобье, — и чрезмерную худобу. Под сорочкой отчетливо проступали ключицы, а рубиновые браслеты болтались на хрупких запястьях.

— Hija mia, — проговорила мать с отсутствующей улыбкой, когда я поцеловала ее в щеку. Похоже, она не слышала моего приветствия, глядела мимо меня в сторону порога, откуда доносился смех Альфонсо и присматривающих за его собаками слуг. — Вот видишь? — сказала она. — Разве я тебе не говорила, что Альфонсо за нас отомстит? Взгляни на него — мой сын теперь король Кастилии. Наконец-то мы вновь заняли подобающее нам место. Вскоре вернемся во дворец и навсегда покинем этот ужасный замок.

Голос ее был полон гордости, а когда Альфонсо подошел к ней и она горячо его обняла, он не стал упоминать о каких-либо тяготах. После ужина мы сели у камина — я возле матери, а Беатрис рядом со своим отцом. Донья Клара вязала где-то сзади, а Альфонсо развлекал нас рыцарскими повествованиями, достойными Эль-Сида, описывал, как он один на один сражался с Энрике, превращая их столкновения в эпическую битву. Мать наклонилась в кресле, хлопала в ладоши и наслаждалась победой над человеком, которого считала ответственным за наши несчастья. Когда на Аревало опустилась ночь, она начала уставать, и Альфонсо проводил ее в спальню. Мать цеплялась за его руку, словно ребенок.

Я продолжала задумчиво сидеть в кресле, вспоминая, как в свое время брат старался держаться от матери подальше. Беатрис и Бобадилья пожелали мне спокойной ночи, оставив меня наедине с няней.

— Альфонсо ее осчастливил, — наконец сказала донья Клара. — Что еще нужно матери, кроме сына, на которого она может положиться?

— Он не сказал ей правду, — ответила я. — Не сказал, что на самом деле случилось или что еще может случиться. Альфонсо пока еще не король Кастилии.

— Мы с тобой это знаем, но ей это ни к чему; ей все равно не понять, что делать с правдой. — Донья Клара отложила вязание. — Зато ты, похоже, стала еще сильнее духом, чем в детстве. Теперь матери на тебя уже не повлиять, и радуйся, что тебе наконец удалось от нее уйти. Пусть лучше ищет утешения, в котором она столь нуждается в этой юдоли слез, у твоего брата.

С трудом поднявшись на ноги, она подошла к шкафу, отперла дверцу, достала отделанную кожей и медью шкатулку, которую поставила мне на колени. Несмотря на внешний вид, шкатулка оказалась удивительно легкой.

— Их делают евреи для хранения важных документов и денег, — объяснила она. — Я купила ее для тебя в Авиле, когда начали приходить письма.

— Письма? — Моя ладонь застыла на крышке.

— Да. — Она посмотрела мне в глаза. — Открой, посмотри сама.

Я не удержалась от удивленного возгласа, увидев внутри перевязанную ленточкой стопку.

— Их там по крайней мере десяток!

— Если быть точным — двадцать четыре; я все пересчитала. Что бы ты ему ни говорила, похоже, ты его весьма впечатлила. Письма шли одно за другим — он посылал их с курьером в Санта-Ану. — Она усмехнулась. — Вероятно, личный гонец через всю Кастилию стоил ему целого состояния. Он весьма решителен, этот арагонский принц. Я пойду, а ты читай. Наверняка он много чего хотел тебе сказать.

Оставшись одна, я сломала печать на первом письме из стопки. В мерцающем пламени свечи передо мной возникли написанные неровным почерком строчки:

Милая моя сеньорита, получив ваше письмо, я с трудом удержался от желания оставить мою страну и борьбу моего отца против французских волков, чтобы бежать к вам. Я не могу ни спать, ни есть; думаю только о вас и о том, как вы сражаетесь с собственными волками при дворе вашего брата, которые пытаются подавить ваш дух. Но поскольку я не могу быть с вами, чтобы пронзить мечом сердца всех тех, кто желает вам зла, скажу лишь одно: в глубине души я знаю — вы намного храбрее, чем даже сами полагаете. Вы должны противостоять браку, который вам предлагают, ибо милостью Божьей мы с вами вновь встретимся, чтобы понять, связаны ли мы одной и той же судьбой…

Я замерла, не в силах пошевелиться.

Фернандо меня не забыл. То был ответ на мое полное страданий письмо, отправленное больше года назад из Мадрида, когда я ждала приезда Хирона. Каким-то образом Фернандо понял, что не стоит рисковать, посылая письмо напрямую, и отправил его в монастырь матери. И останавливаться на этом он не стал. Я продолжала читать другие его письма при тусклом свете свечей в сгущающейся ночи, в обществе лишь дремлющего у ног пса Альфонсо. Меня потрясло, сколь многое знал принц Арагона обо мне, находясь столь далеко. Его извещали обо всех событиях моей жизни с тех пор, как мы виделись в последний раз, даже в дни сто собственных испытаний, о которых он повествовал откровенно и без прикрас, что лишь свидетельствовало о силе духа.

Мать его в конце концов умерла после долгой и страшной болезни. Едва они с отцом успели ее оплакать, им снова пришлось отправиться на войну с вероломными французами. Хотя тогда Фернандо не исполнилось еще и четырнадцати, он возглавил войско против короля Луи, защищал спорные пограничные графства Руссильон и Сердань и поднимал солдат на отважную борьбу против захватчиков. Оказавшись в серьезном меньшинстве, он проиграл сражение. Теперь же, когда казна Арагона была разорена, народ близок к мятежу, а французы вгрызались в королевство подобно алчным волкам, каковыми они в душе и являлись, Фернандо приходилось укреплять границы, обороняясь от дальнейших нашествий и все это время борясь с нарастающей слепотой отца, которая если не по титулу, то по сути делала принца правителем сражающегося королевства.