Знаменитые авантюристы XVIII века - Автор неизвестен Биографии и мемуары

В тот же день после полудня привели нового арестанта. Его молча втолкнули в камеру и молча ушли. Новичок, молодой человек небольшого роста, довольно свободно стоял в каморке во весь рост, не сгибаясь. Казанова ясно видел его; он сам лежал в это время на кровати, и новоприбывший, за темнотою, не мог его видеть, не мог и слышать, потому что Казанова лежал тихо и неподвижно. Новый обыватель каморки огляделся, увидел кресло, стол и, вероятно, подумал, что все это тут поставлено для него. Увидел потом книгу, взял в руки, но с досадой бросил, она была латинская, а он не знал по-латыни. Потом он ощупью пошел кругом каморки и, разумеется, в конце-концов добрался до Казановы, нащупав его в постели. Юноша тотчас почтительно извинился. Невольные сожители познакомились, и молодой человек сейчас же рассказал Казанове свою историю.

Он был родом из Виченцы; звали его Маджорино. Он был сын кучера графов Поджана; учился сначала в школе, затем был отдан отцом в ученики к парикмахеру, потом поступил в камердинеры к какому-то графу X. У графа была дочь, которую юный куафер ежедневно причесывал; причесывал да причесывал и кончил тем, что влюбился в красавицу графиню. В этом, конечно, нет ничего удивительного, но весьма загадочно то, что и девушка тоже влюбилась в своего куафера, сына простого кучера. Взаимный пыл завел молодых людей слишком далеко за пределы… парикмахерского искусства. Чрезвычайное положение молодой графини не ускользнуло от наблюдательного ока ее служанки. Эта особа, преданная душою и телом интересам графской семьи, порешила сообщить обо всем самому графу. Барышня, однако, на некоторое время сумела оттянуть катастрофу, уговорив или подкупив служанку. Влюбленным оставалось одно — бежать.

Они так и порешили. Барышня взяла с собой деньги и драгоценные вещи своей покойной матери. Бежать решили как раз в ночь, предшествовавшую заточению. Но пришлось отказаться из-за того, что старый граф внезапно возложил на своего камердинера некое экстренное поручение, от которого тот не мог уклониться. Поручение же это состояло в том, чтобы нимало не медля отвезти в Венецию письмо графа, адресованное одному важному венецианскому патрицию. Камердинер взял письмо, примчался в Венецию, отыскал адресата и передал ему послание. Адресат прочел послание и… распорядился немедленно заточить подателя его под гостеприимную кровлю «свинчатки». Граф заставил его (конечно, предварительно узнав всю историю его романа с дочерью) отвезти в Венецию пространный донос на самого себя.

Юноша рыдал, повествуя Казанове эту плачевную историю.

— Не правда ли, милостивый государь, ведь я же могу, я имею право считать ее своею женою? — вопил он, осаждаемый воспоминаниями о своем счастии.

— Напрасно вы так мечтаете, — урезонивал его умудренный опытом Казанова.

— Но ведь сама натура требовала… — начинал возражать бедняга.

— Натура, — перебивал его Казанова, — когда человек ее слишком усердно слушается, ведет его к глупостям, а глупости приводят его под свинцовую кровлю. — Да разве я в «свинчатке»? — Как и я, — отвечал Казанова.

Итак, юноша водворился вместе с Казановою. Он понравился нашему герою; это был очень милый и неглупый мальчик и дебошир. Казанова, конечно, охотно прощал ему его проступок и в душе осуждал сурового графа, который сам же первый был виноват, допустив известную близость между своею дочкою и хорошеньким куафером.

Скоро после того Казанове и его сожителю позволила ежедневно выходить ненадолго в соседнюю камеру. Там в одном углу Казанова увидал какой-то ящик и около него обломки разной мебели. Тут же валялась куча каких-то бумаг. Казанова от скуки начал перебирать эти бумаги; это были старые дела инквизиции, и многие из них оказались чрезвычайно любопытными, так что Казанова был рад своей находке как источнику развлечения: а то ему давно уже нечего было читать.

В куче старого хлама, валявшегося в углу, Казанова нашел грелку, котелок, кочергу, каминные щипцы, подсвечники, горшки и т. п. домашние вещи. Он заключил, что тут когда-то содержался какой-нибудь знатный патриций, которому, не в пример прочим, дозволили держать в камере все эти вещи. Тут же в куче валялся громадный, в полтора фута длиною, замок. Казанова заметил все эти вещи, но сделал пока, до поры до времени, вид, что не обращает на них никакого внимания.

В конце ноября пришли за компаньоном Казановы и перевели его в другую тюрьму. Впоследствии он узнал, что несчастный Маджорино просидел в ней пять лет, а потом отсидел в другой тюрьме еще десять лет. После перевода куафера в другую камеру Казанова вновь почувствовал всю тоску одиночества, но зато он с тем большим рвением принялся размышлять над планами бегства. Ему по-прежнему позволяли гулять каждый день полчаса в соседней каморке. На этот раз он с большим вниманием пересмотрел все, что в ней было свалено в виде ненужного хлама. Он заглянул в стоявшие там ящики. В одном из них нашлись кипы бумаги, неочиненные перья и мотки ниток. Другой ящик был заколочен. Рядом с ящиками лежал кусок черного мрамора, толщиною в дюйм, длиною в шесть и шириною в три дюйма. Казанова захватил этот кусок в свою келью, хотя и не знал еще, какое употребление сделает из него.

Скоро после того Лоренцо известил Казанову, что скоро у него будет новый компаньон. Этот Лоренцо был большой болтун и, по-видимому, очень удивлялся и даже раздражался тем, что Казанова не пристает к нему ни с какими расспросами. Казанова сразу принял с ним эту систему молчания, и хотя не имел в виду никакой определенной цели (просто противен ему был этот верный страж инквизиции), система принесла свои плоды. Лоренцо подумал: узник с ним молчит в уверенности, что все равно ничего от него не добьется, — он ничего не знает. Такая мысль обидела Лоренцо; он захотел показать Казанове, что ему, напротив, известны чуть не все государственные тайны. Он становился все болтливее, и Казанова прислушался к его болтовне на всякий случай.

На другой день привели нового компаньона. Так как у вновь прибывающих в первые дни ничего еще не припасено, то Казанове приходилось разыгрывать как бы роль хозяина и относиться к новоприбывшим как к своим гостям. Новый знакомец отвесил Казанове глубокий поклон; наш герой все время не брился, и его борода выросла дюйма на четыре, придавая ему весьма почтенный вид. Лоренцо иногда давал ему ножницы, чтобы остричь ногти, но к бороде не дозволял прикоснуться, ссылаясь на приказ инквизиции, который Бог весть чем был мотивирован.

Новоприбывший был мужчина лет пятидесяти, почти одного роста с Казановою, тощий, болезненного вида; он носил черный парик и серое платье из грубой материи. Он принял обед, предложенный ему Казановою, но оказался ужасно молчаливым, целый день не промолвив почти ни слова. Впрочем, это молчание было просто результатом первого впечатления тюрьмы. На другой же день новичок разомкнул уста.