Сержант Каро - Мкртич Саркисян

— Началось!..

Ребята смотрят в сторону вражеских позиций. Там уже выросла плотная стена огня и земли. Кажется, что наступил конец всему. Смерть шагает по полю, визжа, взрываясь, подстерегая неосторожных. Впрочем, никто не обращает на нее внимания, она потеряла цену, подешевела…

Смотрю на солдат: лица напряжены, словно по морю прошелся холодный ветер, покрыл его рябью. Так бывает перед бурей.

Я впервые должен подняться в атаку. Со мной происходит что-то странное. Взволнован я? Да, но не только это. Проверяю себя: готов ли я к бою. Только бы выдержать. Кажется, что в этой атаке я должен найти что-то дорогое — самого себя — или потерять самое дорогое — самого себя… Ровно в десять…

Скоро ряды поднимутся в атаку. Дневник продолжу после боя, если…

— Вы неосторожны, товарищ лейтенант, очень неосторожны. Не стесняйтесь продвигаться ползком. Здесь не бальный зал. Вот смотрите, левый рукав вашей шинели продырявлен: немного правее, и сердце было бы пробито, как ваш рукав. Неосторожно…

Я смотрю на левый рукав. Действительно, он продырявлен с двух сторон. Не знаю почему, мне кажется, что я ранен. Но командир роты продолжает:

— Вы не ранены, рана заявила б о себе, — и он отходит.

Я начинаю вспоминать все увиденное и пережитое за день. Наша атака была отбита. Когда артиллерия открыла огонь, мне казалось, что у немцев не останется ни одной живой души. Но я жестоко ошибся. Свинцовый ливень пулеметов и автоматов, взрывы снарядов прижали нас к земле. Все попытки возобновить атаку кончились неудачей. Только под прикрытием артиллерии удалось отойти к нашим позициям.

Голова трещит от боли и стыда. Словно я виновен за неудачу и смерть трех своих солдат…

Я видел, как бегущий передо мной солдат вдруг взмахнул руками и упал. Я думал, что он поднимется, но когда подошел, глаза его были уже безжизненны.

Свистят и воют пули, визжат снаряды, а на замерзшую землю надеяться нельзя. Не сон ли это?.. Чего бы только я не дал, чтобы это оказалось сном… Я видел, как убивают человека: я видел самое страшное.

… У ребят опять мирный вид, они даже шутят.

— Послушай, Сергей, — говорит сероглазый солдат, с засохшей на носу кровью. — Ты представляешь себе, если бы я остался без носа?.. Ведь моя Настенька умерла бы от страха, увидев меня.

Перед глазами все время тот мертвый солдат. Может быть, несколько часов назад он шутил так же, как эти парни. И кто знает, как тосковал и он по своей далекой Настеньке?..

Кто-то кладет мне на плечо руку. Вскакиваю с места.

— Да, товарищ лейтенант, вы умеете забывать о себе, это и хорошо и плохо. Но не умеете сражаться. Будьте осторожны и учитесь воевать. Нам это теперь нужнее всего.

Это был командир полка, подполковник Жданов.

2 февраля 1943 года

Вчера мы прорвали оборону противника. После яростных атак повсюду разбросаны трупы, трупы и трупы. Замерзшие, почерневшие и окаменелые. Усталые от боев и ходьбы, бойцы лежат где попало и закручивают замерзшими пальцами самокрутки.

Пожилой солдат негромко говорит сидящему рядом молодому солдату:

— Брось ты это, Степан, чего доброго, пожалуется командиру, припекут тебя.

— За что?

— Силой можно только воевать, а любят по охоте.

— Что же она мне голову морочила?

— Таков уж бабий нрав.

— Учить легко, старик, а сердце-то горит…

Умолкают. Пар, идущий изо рта и носа, инеем садится на брови, ресницы и усы, словно в груди молодого солдата действительно пылает огонь.

Немного поодаль бойцы атакуют снежками полненькую шумливую медсестру. Она взвизгивает и хохочет, и кажется: от ее смеха вот-вот проснутся тысячи убитых.

— Ну и парни, — ха-ха-ха!..

От немецкой воинской части почти ничего не осталось. Мой связной Сергей говорит:

— Как же так, товарищ лейтенант, выходит, даже для захоронения земли не хватит.

— Не тужи, Сергей, — вставляет Захарченко, — земля наша велика, места хватит, а вот их она не выносит…

Я так потрясен всем увиденным за эти дни, что мне трудно говорить. Сергей это чувствует.

— Действует, знаю, я и сам был такой, товарищ лейтенант. Когда моего дружка убило, я чуть с ума не сошел. А теперь…

Входим в городок К. Обескровленный неприятель, видно, не хочет ввязываться в бой. Утренние атаки проучили его, и он стал менее самоуверенным.

На подступах к городу К. неожиданно завязываются горячие бои. На главной улице внезапно навстречу нам выходят два танка. Мы быстро вбегаем в двухэтажный дом, и начинается поединок между нами и танками.

Танки поливают огнем окна и двери нашего здания. Но целый сноп гранат с крыши дома падает и взрывается над задней частью первого танка. Он загорается и как вспугнутая лошадь начинает кружиться на месте.

— Эх, ну и парень же наш сержант! — восторгается Сергей. — Вот уже третий подбил…

Второй танк поворачивается к нам задом, и это становится причиной его гибели. Ребята стреляют из противотанкового ружья прямо по бензобаку. Танки горят, но и наших пять человек убито на месте прямым попаданием. Раненых еще больше.

Хочу подойти к первому танку, но Сергей хватает меня за рукав:

— Куда?.. Не подходите, вдруг еще взорвется…

Танк действительно взрывается с ужасным грохотом, рассыпая по улице стальные обломки. Башню отбрасывает в сторону, а сам танк оседает набок.

Личный состав пытается выйти из горящей машины. Немцы друг за другом выпрыгивают на землю и бегут к противоположному зданию. Но убежать нелегко. Последний немец головой вниз свисает с танка, остальные становятся жертвами автоматных очередей. Командир танка, молодой офицер, беспорядочным огнем из пистолета прокладывает себе дорогу к подъезду. Вот он стреляет — раз, два, три… восемь, и… пистолет пуст. Ребята молча, с угрожающим видом медленно подходят к нему.

— Офицеров прикладами! Не стрелять! Добивать, как собак!

Офицер нажимает курок. Напрасно. Он со страхом смотрит на приближающихся солдат. Ему не больше двадцати двух. Голова его не покрыта, кудрявые волосы падают на высокий лоб. Красив, проклятый, ничего не скажешь. Револьвер падает, и он отворачивается к стене. Трудно встречать смерть с открытыми глазами. И я отворачиваюсь, чтобы не видеть его мучений. Раздается сухой треск. Когда я снова смотрю на него, офицер уже на земле с проломленным черепом.

Подходит ротный командир Попов.

— У вас мягкое сердце. С таким сердцем вам с ними не справиться. — Он смотрит на мертвого офицера и качает головой. — Красив, сукин сын… — Попов умолкает и больше не смотрит на убитого. — Пойдем, — глухим голосом обращается он ко мне.

Наступление продолжается.

… По небольшой площади разрушенного города тяжело двигается отряд пленных. Впереди шагает командир фашистского полка. Во взгляде презрение, походка парадная.

Его вид раздражает ребят, провожающих офицера крепкой руганью. Внезапно офицер бросается к разбитому танку и как драчливый бык ударяется головой о сталь машины. Безжизненное тело медленно сползает к ногам растерянных солдат. Каменное молчание.

Надо мной раздается глухой взрыв. Я бросаюсь в окоп, а через мгновение взрывается граната. Никто не пострадал, но Сергей испугался за меня.

— Товарищ лейтенант!.. — кричит он рядом, не замечая меня.

— Успокойся, — говорю я.

Недалеко от окопа лежит толстомордый офицер и собирается бросить вторую гранату. Я нажимаю курок автомата, раздается короткая очередь.

— Вот так, — радуется Сергей.

Я начинаю сражаться…

5 февраля 1943 года

Из-за изгороди летит камень. Я бегу в сад. Лилит стоит на стене.

— Зачем ты бросила камень?

— Хорошо сделала… Бросила, чтобы ты вышел.

— Что тебе надо?

— Помоги спуститься, хочу нарвать роз…

Обняв ее, спускаю со стены. В моих руках ее тонкий стан, прикосновение ее груди волнует.

— Лилит, милая…

— Что?

У меня захватывает дыхание, и я молчу.

— Пойдем, нарви мне роз, а то «милая»… — насмешливо тянет она.

Я прохожу вперед.

Лилит приехала из Тбилиси. Летом их семья снимает дачу у наших соседей.

В этом году Лилит как-то сразу выросла и вошла в мои бессонные ночи и беспокойные дни.

Сегодня она не хочет уходить из нашего сада. Она тащит меня за кусты сирени. Я молча повинуюсь. Трава мягкая и теплая. Я обнимаю Лилит.

— Ты ведь любишь меня, да? — шепотом спрашивает она.

Вместо ответа я целую ее, обезумевший от счастья, лицо, губы, плечи…

Не знаю, как долго остаемся мы с ней под охраной сиреневого куста, но вот из соседнего сада доносится голос ее матери: