На языке пламени - Виктор Каннинг

– Тогда убивай. Ведь я же тебя убил бы, – произнес Гаррисон с вызовом, а потом, когда бравада уступила место искренности и осознанию происшедшего, сказал:

– Черт, если бы ты ударил меня чуть пониже, ты бы оборвал все мои связи с женщинами.

– Помимо всего прочего, – добавил Гримстер.

– Нет, Джонни. Дело не в тебе и даже не во мне. Хочешь убить меня – валяй! Я дал тебе поймать рыбу. Может, разрешишь мне закурить?

Гримстер отступил, Гаррисон не спеша повернулся и полез в карман за сигаретами и спичками. Закурив, взглянул на лосося – во время схватки крючок вырвался из его тела, – а потом на удочку, лежавшую поодаль, и сказал:

– Классная штука. Такие в порядочных семьях передаются от отца к сыну. Значит, Вальду все-таки убили?

– Ты же всегда это знал.

– Догадывался, не более. Но ты только что получил доказательства. Так зачем же мне бояться тебя? – Гаррисон пожал плечами и переступил с ноги на ногу. – Я бы тебя убил, но ты-то хочешь уничтожить другого. Для него одного ты бережешь пулю. Не для меня. Ты настоящий убийца, Джонни, но у тебя сентиментальная привязанность к порядку. По-твоему, начинать надо сверху, так? А я в самом конце списка.

Гаррисон повернулся и пошел прочь, пробрался по кустам боярышника у хижины, прошагал по высокой полевой траве, не признавая тропок, оставляя за собой полоску примятых стеблей. И Гримстер отпустил его. Он глядел, как Гаррисон подошел к железнодорожной насыпи, перелез через белые ворота, вечно закрытые, чтобы не подпустить скот к полотну, и наконец исчез за дальним склоном. Ничто не шевельнулось у Гримстера в душе. Ни к Гаррисону, ни к тем, кто подослал его. Он повернулся, бросил пистолет в воду и стал собирать снасти. Потом продел свернутый носовой платок сквозь жабры лосося, чтобы легче было нести, и зашагал через лес к машине.

Усевшись за руль, он снял с пальца перстень. Никто, даже Гаррисон, не пошел бы на убийство просто так. Гаррисон хотел прикончить его, чтобы снять что-то с трупа. Что?

Гримстер стал внимательно разглядывать перстень.

Копплстоун вышел к завтраку с крошечным порезом на подбородке – единственным свидетельством вчерашней попойки. За столом сидел один Гримстер. Анджела Пилч и Лили редко спускались в столовую по утрам, предпочитая завтракать у себя. Кранстон еще не выходил из своего кабинета.

Насколько мог судить Гримстер, Копплстоун пока вел себя как обычно. Очевидно, о вчерашней беседе он не помнил.

– Сегодня утром ты, наверное, чувствуешь себя ужасно, – высказал предположение Гримстер.

– Я встаю с похмелья каждый день, но голова не болит никогда, – улыбнулся Копплстоун. – Извини, что я вчера отключился при тебе. Я, видишь ли, не привык к собеседникам. А ты, говорят, рыбачил сегодня?

– И поймал лосося на десять фунтов. Благодаря Гаррисону.

– Гаррисону?

Гримстер рассказал Копплстоуну о случившемся, не упомянув лишь о Вальде, а потом спросил:

– Зачем Гаррисону понадобилось меня убивать?

– Понятия не имею. Хочешь, мы возьмемся за него?

– Это пусть сэр Джон решает. Для себя я сделал такой вывод: от меня Гаррисон не отступится, посему надо быть начеку. – Гримстер откинулся на спинку стула и повертел в руках кофейную ложечку. – Беда Ведомства в том, что оно стремится запутать все, даже самое простое и очевидное.

– Да, этого ему не занимать. И грязных фокусов. Ведомство не подчиняется никому. Оно хуже дьявола, хотя сэр Джон воображает себя скорее папой римским. Цель оправдывает средства, все грехи заранее отпускаются, хотя премьер-министр и его кабинет до потолка бы подпрыгнули, узнай они хоть половину того, что у нас творится. Впрочем, они не узнают. Да и не хотят узнавать. Мы, ведомство грязных дел, скопидомничаем, обманываем предприимчивых и талантливых, чтобы защитить и взлелеять пресловутое чудовище, именуемое национальной безопасностью. Ведомство могло бы обойтись с Диллингом по-честному, изучить его изобретение и дать за него хорошую цену. Но будь Ведомство таким, мы бы здесь сейчас не сидели, а сэр Джон довольствовался бы должностью провинциального судьи, вымещая свой садизм на водителях-лихачах. Беда государственных учреждений, особенно служащих целям обороны или безопасности, состоит в том, что рано или поздно они становятся неподсудными, начинают считать себя непогрешимыми. Нам с тобой, конечно, все это известно.

– Изредка полезно и напомнить. Приедет ли сэр Джон в этом году сюда, как обычно, на две недели?

– Конечно. В начале следующего месяца. А что?

– Если удастся вовремя разобраться с Диллингом, я бы хотел еще недельку здесь порыбачить, не попадаясь шефу на глаза.

Гримстер сидел напротив Копплстоуна, говорил легко и спокойно. Нет, Гримстер не изменился, он лишь как бы всплыл, освободившись от тяжкого груза на душе. Сперва нужно было утрясти кое-какие мелочи, но впереди уже маячило удовольствие от убийства-мести. Любопытно, что мысль о нем была для Гримстера столь же невинной и чарующей, как желание ребенка поскорее дождаться рождественского утра и получить обещанный подарок. Мать дарила Джонни только то, что он хотел, никогда его не разочаровывала.

После завтрака он пошел к Лили. Она сидела у окна, читала «Дейли Мейл». Улыбнувшись, поздоровалась и спросила:

– Ваш начальник вчера приезжал?

– Да, ненадолго.

– И не захотел встретиться со мной?

– Нет. Вы огорчены?

– Этого требовала простая вежливость.

– Согласен.

Она бросила на него быстрый взгляд и спросила:

– Что с вами?

– Ничего.

– Не может быть. У вас улыбка до ушей, Джонни. Мне это нравится. Но почему – ведь никто не сказал ничего смешного? Или вы дождались приятного сюрприза?

– Наоборот. Я, кажется, пропустил его недавно.

– О чем вы?

– Вчера вечером вы приходили ко мне, верно?

– Джонни! – Она покраснела и поспешно отвернулась, чтобы скрыть смущение.

– Разве нет?

– Конечно, нет. За кого вы меня принимаете? – Лили повернулась к нему.

– А если бы пришла, вы бы меня выгнали?

Гримстер уже разобрался в романтическом характере Лили и понимал, что простое желание отдаться мужчине ни за что не привело бы ее к нему. Причина, заставившая ее сделать это, должна быть достаточно веской. И еще он догадывался: причина эта не из тех, какие Лили станет обсуждать с ним здесь и сейчас. Вновь надо ждать удобного случая.

– Нет, не выгнал бы, – ответил он.

– Джонни! – Она засмеялась неестественным, вымученным смехом, скрывавшим стыд или нечто большее – какой-то умысел, в котором нелегко признаться. Лили встала, подошла к Гримстеру вплотную и спросила:

– А все-таки, что с вами?

– Не знаю. Может, все дело в том, что я отлично провел утро и поймал рыбину.

– Вы поймали нечто большее. То, что согрело вам душу. Думаете, женщины не замечают? По-моему, мне теперь придется вас остерегаться. – Она заглянула ему в лицо, слегка нахмурилась и продолжила: – Нет, я знаю, в чем дело.

– В чем же?

– Вы на что-то решились, верно?

– Может быть.

– Это касается вашей прошлой жизни? – Ее проницательность уже не удивляла Гримстера. – Или жизни вообще… Ну, например, как жить дальше.

Он протянул руку, тронул девушку за локоть и спросил:

– Вы мне доверяете?

– Вы же знаете, что доверяю.

– Не меньше, чем Гарри?

– Что вы имеете в виду? – Вопрос озадачил ее по-настоящему. – Сегодня вы сам не свой.

– Я говорю вот о чем: если я прикажу вам – нет, не из окна выпрыгнуть, – а нечто для вашего же блага, исполните ли вы приказ, беспрекословно?

После недолгих колебаний Лили ответила:

– Да, наверное. Но я не понимаю, Джонни, что вам взбрело в голову?

– Я и сам пока не знаю точно. Меня лишь одолевают предчувствия. Насчет того, что нам, возможно, придется сделать. И я просто хотел удостовериться, что вы на моей стороне.

– Конечно, я выполню любой ваш приказ. Но разве стряслась беда?

Тогда он улыбнулся ей профессиональной улыбкой. У Гримстера возникло желание сначала смешать сэра Джона с грязью и только потом убить его. Гримстеру захотелось дать Лили все, что обещал ей Диллинг. Найти то, что он спрятал, и заключить сделку от его имени. Но не на условиях Ведомства, которые непреложны: как только документы найдутся, Лили умрет. Холодный расчет сэра Джона обрекал ее красоту, простоту и энергию на безвременную гибель. А она еще может выйти замуж, растолстеть, нарожать от какого-нибудь «порядочного человека» детей, щелкать их по носу за ребячьи проделки, любить и лелеять их, может овладеть богатством, которое оставил ей Диллинг, стать транжирой или скрягой – словом, прожить столько, сколько отпущено ей судьбой. Судьбой, а не сэром Джоном Мейзерфилдом. Душу Гримстера и впрямь что-то согревало: он был терпелив, как никогда. Он не спешил расправиться с сэром Джоном. Тот никуда не денется. В первую очередь нужно добыть завещанное Лили богатство. Теперь он, Гримстер, обязан вернуть ей этот долг, потому что, не умри Диллинг, не появись она в этом доме, он никогда не узнал бы правду о Вальде. Обеспечить безопасность и счастье Лили – это долг чести, который нужно отдать, не дожидаясь освобождения от всех обязательств, кроме одного – перед Вальдой, убитой из-за него, Гримстера.