Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

направлены на выработку уступчивости (жан). Вместо того, чтобы агрессивно соперничать за места в иерархии и кичиться своими достижениями, советники князя должны были уступать друг другу. В том же духе регулировалась и семейная жизнь. Старший сын должен был служить отцу и почитать его как будущего обожествленного предка; в сущности, именно тщательное соблюдение ли сыновнего благочестия и должно было придать его отцу ту священность (шень), что даст ему возможность сделаться божественным предком после смерти. Так что сын прислуживал родителям, готовил им еду, чинил одежду, разговаривал с ними тихим, почтительным голосом. Если отец бывал раздражителен – сын, подобно Шуню, воздерживался от гнева, а вместо этого старался сочувствовать отцу: вместе с ним радоваться, вместе грустить, поститься, когда отец болен[330].

С точки зрения современных нравов это может вызывать негодование, однако ли ограничивал и отцовскую власть, предписывая отцу поступать с детьми по справедливости, вести себя с ними вежливо и доброжелательно. В сущности, никто не ждал, что сын станет подчиняться дурным распоряжениям отца. Вся система была отлажена так, что каждый член семьи получал свою долю уважения и почтения. Главной обязанностью младшего сына было не служить отцу, а поддерживать старшего брата. Старший сын мог сам стать отцом и, прислуживая отцу, в то же время получать знаки почитания от своих детей; а когда отец умирал, сын представлял его в ритуале бин, поскольку именно он помог создать шень, сделавшую отца божественным предком. В основе семейных ритуалов, быть может, лежала та психологическая истина, что люди, ощущающие абсолютное уважение к себе, проникаются чувством собственной внутренней ценности[331].

Насколько тщательно китайцы соблюдали ли, нам неизвестно; однако к VII в. до н. э. экстравагантность и расточительность Чжоу, по-видимому, прочно сменилась новым этосом скромности и самообладания[332]. Кроме того, ли остановил распад империи Чжоу. Из своей отдаленной восточной столицы цари Чжоу больше не могли объединять Великую Равнину в политическом смысле; однако, поскольку в каждом княжестве теперь воспроизводились великие религиозные церемонии царского двора, сами цари тоже ритуально присутствовали в каждой столице. В то же время их речи сохранялись и распространялись в «Документах», гимны – в «Песнопениях», ритуалы – в «Ритуалах». Эти «Классические книги», вместе с боевыми искусствами и изучением музыки Чжоу, составили образовательную программу, сформировавшую аристократическую элиту с отчетливой китайской идентичностью.

Разумеется, это не означало, что китайские аристократы сделались во всем подобны Яо и Шуню. «Уступчивость» вообще дается человеку нелегко, а владение ли, по-видимому, порой становилось предметом бахвальства и соперничества – придворные состязались в том, кто демонстративнее уступит друг другу. Ли битвы требовал внешнего выражения подчинения врагу, однако эти обряды нередко исполнялись в духе гордости и бравады, а акты великодушия превращались в насмешку над противником. Перед битвой воины громко расхваливали доблесть врагов, швыряли за городские стены кувшины вина, как бы в дар противной стороне, а если замечали на той стороне вражеского князя – театрально снимали перед ним шлемы[333]. То же происходило на большом состязании лучников, по окончании которого оба соперника проливали слезы: победитель – из жалости к побежденному противнику, проигравший – из сочувствия победителю, который, в сущности, оказался побежденным, упустив шанс промахнуться и уступить победу, как истинный чжун-цзы.

Однако, пока небольшие княжества в центре Великой Равнины культивировали ли, три царства на периферии проникали в соседние варварские земли и приобретали там крупные и богатые территории. Это были царство Чжин на гористом севере, Ци – приморская страна на северо-западе и Чу, крупное государство на юге, в среднем течении Янцзы. У их новых подданных – коренных жителей покоренных мест – не было времени на сложные обряды, да и правители постепенно забывали правила «благопристойного поведения». К VII столетию до н. э., когда варварские племена с севера начали более агрессивно, чем прежде, вторгаться на китайскую территорию, царство Чу, также озабоченное экспансией, сделалось для некоторых наиболее уязвимых княжеств серьезной угрозой. В окружении мощных государств, чьи лидеры не проявляли ни малейшего стремления к «уступчивости», княжества Великой Равнины отчаянно цеплялись за свои обычаи и, не имея надежды защитить себя на поле боя, в борьбе за выживание все больше полагались на дипломатию.

Важную роль в их дипломатических стратегиях играли «Песнопения». Единственный наш источник по этому периоду – «Комментарий Цуо»: он составлен в IV в. до н. э., однако ученые полагают, что изложенные в нем сведения вполне надежны[334]. Некоторые жу при княжеских дворах специализировались на песнопениях: заучивали их наизусть, передавали дальше и слагали новые стихотворения[335]. Поскольку «Песнопения» были важным элементом образовательной программы для знатного юношества, обильное цитирование песнопений на публичных собраниях и при дворе доказывало, что говорящий – истинный чжун-цзы, и не только помогало ему эмоционально захватить и увлечь публику, но и давало возможность не ударить в грязь лицом перед другими аристократами[336]. Так постепенно «Песнопения» приняли вполне светское значение – и стали уже не выражением «уступчивости», а средством саморекламы.

Новая манера прочтения песнопений (фу ши) основывалась на стратегии, известной как «разбить строфу, чтобы извлечь смысл» (дуань жан цю и): при этом оригинальный смысл стихотворения уничтожался, и ему придавалось совершенно новое значение[337]. Китайцев это не беспокоило: как и большинство людей до Нового времени, они ценили тексты, способные преображаться, чтобы обращаться к новым проблемам. Они принимали как должное, что изначальный смысл текста со временем может меняться; использование фу ши мостило путь к позднейшему творческому комментированию «Песнопений». Эмоциональная наполненность «Песнопений» доказала свою чрезвычайную эффективность в дипломатии[338]. Когда энергичный дипломат Му Шу пытался убедить царство Чжин защитить Лю от угроз со стороны Ци, сухое фактическое описание стратегической уязвимости Лю не вызвало у его собеседников никакого отклика. Но когда он процитировал тем же послам песнопение, критиковавшее чиновника за то, что он бросил простых людей в беде, и еще одно, где военные бедствия и разорения сравнивались с жалобным криком диких гусей в небе – эти строки глубоко тронули слушателей, и княжество Лю получило от них требуемую военную помощь[339]. Неспособность узнать цитату из песнопения могла нанести политический ущерб, однако при определенных обстоятельствах неверный ответ на песнопение мог расцениваться как признак добродетели[340]. Эти вопросы были столь сложны, что даже авторы «Комментария Цуо», пытаясь их объяснить, испытывали затруднения. Однако их манеру читать и понимать «Песнопения» уже ничто не связывало с почтением или «уступчивостью».

Однако неожиданную этическую интерпретацию получил другой древний текст, «Чжоу-и» («Перемены Чжоу»), уже упомянутая нами древняя книга гаданий на бамбуковых костях. В отличие от «Документов» или «Песнопений»,