Журнал Наш Современник №6 (2002) - Журнал Наш Современник

Как далеки эти от народа, и как он далек от них! Они его не видели и не знают. Они его не хотят и не будут знать...

Чую, что надо работать. Работать как вол, как Рахметов, как Мартин Иден. Писать, зачеркивать, жечь, переписывать и снова все начинать сначала. Если будет хотеться спать — все-таки писать...

29.3.50 г. Сегодня говорил с Узловским горкомом партии. Приглашают на пятницу — еду. Занял в кассе 100 рублей...

Решается послезавтра многое. Или я стану членом ВКП(б), или нет. Чувствую, что примут. Уж много труда я дал стране, много сделал такого, за что достоин быть членом партии. Но, став им, я буду делать все возможное, чтобы быть  п а р т и й н ы м  ч е л о в е к о м. Лучшим в ряду равных. Постараюсь все свои действия расценивать с партийной точки, даже в мелочах... Сейчас заниматься и заниматься — много, больше и еще больше. Сессию  н а д о  сдать на “5”.

11.4.50 г. Теперь я — кандидат в члены ВКП(б). Это — большое событие в моей жизни. Хочу стать настоящим большевиком, хочу работать и жить для народа, для партии. (...)

 Лето 51 г. Приехал, измученный, в Чернигов. Большие-большие планы на лето: фотография, рыбалка, мандолина — как развлекательное, литература, французский — как серьезное. Все пошло насмарку.

Через 3 дня по приезде в наш подвал пришел домоуправ — маленький плюгавый человечек, всегда заросший щетиной, по фамилии Бруй. Посадили мы его на единственный стул. Вынув помятый листок бумаги и послюнив огрызок карандаша, он приготовился записывать.

— Сколько вас семьи?

— Семь человек.

— Чем занимаются?

— Я пенсионерка, — ответила мама. — Старшая дочь — сестра в госпитале, старший сын — студент, в Москве учится на журналиста, другая дочь — воспитательница в детском саду на шерстяной фабрике, другой сын — столяр на мебельной фабрике. У Марии — двое детей. Мальчик — кончает ж.-д. училище, девочка перешла в 5-й класс.

— Когда вы приехали сюда? — спросила эта мелкая щука, как будто не знала об этом.

— В 49 году.

— Хотят у вас отобрать ордер, т.к. вы незаконно получили его.

Мария обвела черные стены подвала — кухня, комната, прачечная, овощной склад, спальня для 7-ми человек — все это совмещалось в одной каменной яме. Сырые стены. Стен в собственном смысле не было — была одна сферическая поверхность, всегда мокрая, и только в самом зените, вокруг электрической лампочки — удивительно точный круг сухой известки. Два окна — небольшие светло-серые прямоугольники в одной стене, ненормально высоко, как в тюрьме...

Сестра заплакала. Она рыдала. Лицо ее стало очень некрасивым. Мама плакала беззвучно, роняя на колени слезы, не подбирая их. Мама только один раз плакала в голос — когда хоронили отца. Сотни раз в детстве я видел ее слезы, и всегда вот так же они тихо катились на колени. Руки безвольно были опущены вниз.

— Что теперь делать, сынок? — спросила она. — Неужели мы останемся в этом подвале? Пропадем!..

*   *   *

Полная нервная женщина что-то писала в блокнотике...

— Когда вы, т. Заборская, приехали в Чернигов?

— Жила здесь до войны. В 44 году приехала опять сюда. В войну была в военных госпиталях. Довоенная квартира была занята областной проку­ратурой. Мне дали по 18-го березня, наверху, квартиру, занятую другой семьей, еще по немецкому ордеру. Эта семья оставалась там жить в маленькой спальне. Я с двумя детьми жила в проходной комнате. В 46 году меня выселили в подвал.

— Отбираем мы у вас квартиру, — сказала неуверенно этот заместитель пр(едседателя) “выконавчого комитету”...

Я начал доказывать незаконность этого дела.

— А вы чего хлопочете? Вы всего два дня в Чернигове! — оборвала она меня...

*   *   *

На заседание исполкома меня не пустили. Я заметил, как стыдливо опускали глаза председ(атель) горисполкома и члены. Одна Журавлева знала точно линию поведения. Через две минуты Мария в слезах вышла из кабинета. “Отобрали!” — сказала она.

“Ордер отдала?” — тревожно спросил я.

“Нет, у меня он”, — сказала она, плача. “Давай сюда”.

Я взял ордер, который был выдан еще 17 мая, положил в карман, и с этого начался мой отпуск, мои каникулы.

*   *   *

— Мы вам оставили то, что вы занимали до 46 года, — сказал мне председатель горисполкома Сильченко назавтра. — Спальню отберем.

— Но тогда было трое, а сейчас нас 6 человек. Себя я не считаю.

— А мы вас четверых вообще не считаем.

— Как так?

— Да так...

— Вы поступили не только непринципиально, но и нарушили закон.

— Закон? Смотря по тому, с какой стороны на него посмотреть, видите ли?..

— Я заставлю вас выполнить закон! — заорал я, стукнув кулаком по креслу.

— Не пугайте — пужаные, — спокойно сказал этот подлец. — А если будете жаловаться — мы вас всех выселим, опять в подвал.

— Вы засиделись здесь, — вдруг тоже став спокойным, сказал я. — Подниму все советские, партийные, юридические и печатные органы, но я добьюсь правды. Вас выбирал народ, вам доверили город, а вы подличаете, обходитесь с советскими законами как подьячие в старые времена...

*   *   *

Второй секретарь горкома партии Рымарь внимательно слушает меня, задавая иногда вопросы, понимающе кивая головой.

— Ордер на руках?

— Да.

— Ну и не пускай никого. Стань с топором в дверях и...

— Не то советуете...

Итак — мое, наше дело стало  д е л о м.

*   *   *

Помощник прокурора города выслушал обстоятельства  д е л а.  По глазам было видно, что он знал о нем заранее.

— Дело не подсудное. Горсовет может менять свое решение о выдаче ордера, если квартира не была обжита в течение 10 дней!

— Пока! — сказал я.

Юрист, несомненно, имел разговор с Сильченко.

*   *   *

Побывал я в облисполкоме. Чувствовалось, что зам. пред. облисполкома не хочет заниматься такими мелкими вещами. Начали наведываться милиционеры, требовать документы и прописки. Я вынимал, показывал документы и провожал их: “Заходите, пожалуйста!”

С пропиской дело обстояло так. Отстояв длинную очередь к начальнику горжилуправления Ковтуненко, я положил ему заявление на стол: мол, такой-то просит прописать его временно, на каникулярные месяцы. Ковтуненко, обрюзгший, мрачный и грубый, бросил заявление назад.

— Не пропишу!..

— Напишите, почему вы отказываете в прописке.

Он взял карандаш, потом, увидя, что взял химический, сменил его на простой и еле заметно написал вкось, по написанному: “Прописку не разрешаю, т. к. по санитарным нормам жить сверх площади заборонено. Ковтуненко. 2/VII-51 г.”

— Это анекдот, — сказал я. — Над вами только можно смеяться. Куда же мне деваться? Милиция грозит оштрафовать, а вы не разрешаете прописку. Что же делать?

— Что хотите, — равнодушно сказал он...

*   *   *

Когда я пришел к Рымарю, он холодно встретил меня...

— Настоящего партийного решения вопроса я не получил у вас, — сказал я, чуть не плача. — Но дела так не оставлю...

Ушел свирепый. Мама меня успокаивала, говоря: “Как-нибудь проживем”.

— Ну как проживем?

В комнате, которую нам горсовет оставлял, нельзя было поставить более 3-х кроватей и стола. И вообще, я подозревал, что вся эта история с оставлением нам этой комнаты — блеф, преследующий цель — вынудить нас отказаться от квартиры.

*   *   *

Денег не стало. Два дня мы сидели голодные, т. е. не было (...) ничего, один хлеб и еще зеленые помидоры со своих аршинов во дворе.

Грязная, зловонная лужа расползалась по двору — это переполненная помойная яма не могла уже вмещать ни одного ведра. Домохозяйки выплескивали лоханки и ведра прямо на землю вокруг лужи. Грязные тряпки, сгнившие ботинки и галоши, яичная скорлупа, картофельные очистки, содержимое ночных горшков — все вываливалось здесь. Над этим очаровательным местом постоянно висела туча мух, страшное зловоние исходило от него.

 Мне домоуправ предложил выкачать за 50 р. яму. Я не раздумывая взялся. Копал 7 часов подряд, не разгибая спины. Выкопал очень глубокую и большую. От стояния в сыром и холодном месте простудился, но дело сделал: голод отодвинулся на 2 дня.

Потом пошел в газету. С вдохновением, легко написал две зарисовки о  жел(езной) дороге, одну о хлебе — в общем, все бы хорошо, если бы жил в доме. Вообще темы о ж.д. меня вдохновляют более всего.

*   *   *

Несколько раз я ходил к секретарю обкома партии т. Р. с надеждой на прием. Нет, не пускали! Но когда в обкоме узнали, что я — тот самый газетчик, что написал о том-то и том-то в “Деснянке” и что я хлопочу о деле, по которому в обком поступают отовсюду запросы, — пропустили...

— Все будет нормально, — сказал он мне. — Не отчаивайтесь Хорошо, что ко мне пришли.

*   *   *

Через несколько дней состоялось решение горсовета об отмене своего решения об изменении решения о выдаче ордера на эту квартиру Заборской М. А. Это дело, запутанное и противное, как предыдущая фраза, — кончалось...