Женщины - Чарльз Буковски

Пристегнулись.

– Вот видишь, – сказала она, – я же тебе говорила, что у нас еще куча времени.

Я посмотрел на часы. Самолет покатился…

60

Мы летели уже двадцать минут, когда она вытащила из сумочки зеркальце и начала краситься – главным образом, глаза. Она трудилась над глазами маленькой кисточкой, сосредоточившись на ресницах. При этом очень широко их распахивала и открывала рот. Я наблюдал за нею, и у меня началась эрекция.

Ее рот был настолько полон, и кругл, и открыт – а она красила ресницы. Я заказал нам выпить.

Тэмми прервалась на выпивку, затем продолжила.

Молодой парень, сидевший справа, начал играть с собой. Тэмми продолжала глазеть на свое лицо в зеркальце, не закрывая при этом рта. Похоже было, что этим ртом она действительно может отсосать.

Она продолжала так целый час. Затем убрала зеркальце и кисточку, облокотилась на меня и уснула.

Слева от нас сидела женщина. Ей было где-то за сорок. Тэмми спала рядом со мной.

Женщина посмотрела на меня.

– Сколько ей? – спросила она.

В том реактивном самолете внезапно стало очень тихо. Все сидевшие поблизости слушали.

– 23.

– А выглядит на 17.

– Ей 23.

– Сначала два часа она красится, а потом засыпает.

– Не два, а всего около часа – Вы в Нью-Йорк летите? – спросила меня дама.

– Да.

– Это ваша дочь?

– Нет, я ей не отец и не дедушка. Я ей вообще не родственник.

Она моя подружка, и мы летим в Нью-Йорк. – Я уже видел в ее глазах заголовок:

ЧУДОВИЩЕ ИЗ ВОСТОЧНОГО ГОЛЛИВУДА ОПАИВАЕТ 17-ЛЕТНЮЮ ДЕВУШКУ, УВОЗИТ ЕЕ В НЬЮ-ЙОРК, ГДЕ СЕКСУАЛЬНО ЗЛОУПОТРЕБЛЯЕТ ЕЮ, А ЗАТЕМ ПРОДАЕТ ЕЕ ТЕЛО МНОГОЧИСЛЕННЫМ БИЧАМ

Дама-следователь сдалась. Она откинулась на сиденье и закрыла глаза. Ее голова соскользнула в мою сторону. Казалось, она почти лежит у меня на коленях. Обнимая Тэмми, я наблюдал за этой головой. Интересно, она будет против, если я сокрушу ей губы своим безумным поцелуем? У меня началась новая эрекция.

Мы уже шли на посадку. Тэмми казалась очень вялой. Меня это тревожило. Я пристегнул ее.

– Тэмми, уже Нью-Йорк! Мы сейчас приземлимся! Тэмми, проснись!

Никакого ответа.

Передозировка?

Я пощупал ей пульс. Не чувствуется.

Я посмотрел на ее огромные груди. Я наблюдал за ней, стараясь разглядеть хоть признак дыхания. Они не шевелились. Я поднялся и пошел искать стюардессу.

– Сядьте, пожалуйста, на свое место, сэр. Мы идем на посадку.

– Послушайте, я беспокоюсь. Моя подруга не хочет просыпаться.

– Вы думаете, она умерла? – прошептала та.

– Я не знаю, – прошептал я в ответ.

– Хорошо, сэр. Как только мы сядем, я к вам вернусь.

Самолет начал снижаться. Я зашел в сортир и намочил несколько бумажных полотенец. Вернулся на место, сел рядом с Тэмми и стал тереть ей ими лицо. Весь этот грим – коту под хвост. Тэмми не отвечала.

– Ты, блядь, проснись!

Я провел полотенцами ей между грудей. Ничего. Никакого движения.

Я сдался.

Надо будет как-то отправлять обратно ее тело. Надо будет объяснять ее матери. Ее мать меня возненавидит.

Мы приземлились. Люди повставали и выстроились в очередь на выход. Я сидел на месте. Я тряс Тэмми и щипал ее.

– Уже Нью-Йорк, Рыжая. «Гнилое Яблоко». Приди в себя.

Кончай это говнидло.

Стюардесса вернулась и потрясла Тэмми.

– Дорогуша, в чем дело?

Тэмми начала реагировать. Она пошевельнулась. Затем открылись глаза. Все дело просто в новом голосе. Кому охота слушать старый голос.

Старые голоса становятся частью своего я, как ноготь на пальце.

Тэмми извлекла зеркальце и начала причесываться. Стюардесса потрепала ее по плечу. Я встал и вытащил платья с багажной полки над головой.

Бумажные пакеты тоже там лежали. Тэмми все еще смотрелась в зеркальце и причесывалась.

– Тэмми, мы уже в Нью-Йорке. Давай выходить.

Она задвигалась быстро. Мне достались оба пакета и платья. Она пошла по проходу, виляя ягодицами. Я пошел следом.

61

Наш человек был на месте и встречал нас, Гэри Бенсон. Он водил такси и тоже писал стихи. Очень жирный, но, по крайней мере, не выглядел поэтом, не походил на Норт-Бич, или там на Ист-Виллидж, или на учителя английского, и от этого было легче, потому что в Нью-Йорке в тот день стояла ужасная жара, почти 110 градусов. Мы получили багаж и сели в его собственную машину, не в такси, и он объяснил нам, почему иметь машину в Нью-Йорке – почти что без толку. Поэтому там так много такси. Он вывез нас из аэропорта и повел машину, и заговорил, а шоферы Нью-Йорка – совсем как сам Нью-Йорк: ни один не уступит ни пяди и всем плевать. Ни сострадания, ни вежливости: бампер впритык к бамперу – и вперед. Я всё понял: уступивший хоть дюйм устроит дорожную аварию, беспорядок, убийство. Машины текли по дороге бесконечно, словно какашки в канализации.

Видеть это было дивно, и никто из водителей не злился, они просто смирились с фактами.

Гэри же по-настоящему любил тележить о своем.

– Если ты не против, я б хотел записать тебя для радио-шоу, может, интервью сделаем.

– Хорошо, Гэри, скажем, завтра после чтения.

– Сейчас я вас отвезу к координатору по поэзии. У него все схвачено. Он покажет, где вы остановитесь, и так далее. Его зовут Маршалл Бенчли, и не говори ему, что я тебе сказал, но я до самых кишок его ненавижу.

Мы ехали дальше, а потом увидели Маршалла Бенчли, стоявшего перед шикарным особняком из песчаника. Стоянка там была запрещена. Он прыгнул в машину, и Гэри моментально отъехал. Бенчли выглядел как поэт, поэт с личным источником дохода, никогда не зарабатывавший себе на хлеб: это бросалось в глаза. Он жеманничал и ломил, галька а не человек.

– Мы отвезем вас туда, где будете жить, – сказал он.

И гордо продекламировал длинный список лиц, останавливавшихся в моем отеле. Некоторые имена я узнавал, некоторые нет.

Гэри заехал в зону высадки перед отелем «Челси». Мы вышли. Гэри сказал:

– Увидимся на чтении. И до встречи завтра.

Маршалл завел нас внутрь, и мы подошли к администратору. «Челси», определенно, стоил немного – наверное, оттуда и шарм.

Маршалл обернулся и вручил мне ключ.

– Номер 1010, бывшая комната Дженис Джоплин.

– Спасибо.

– В 1010-м останавливалось много великих артистов.

Он довел нас до крохотного лифта.

– Чтения в 8. Мы заедем за вами в 7.30. Уже две недели как все билеты распроданы. Мы продаем немного стоячих мест, но нужно быть осторожнее – из-за пожарной охраны.

– Маршалл, где тут ближайшая винная точка?

– Вниз и сразу направо.

Мы попрощались с Маршаллом и поехали на лифте вверх.

62

В тот вечер на чтениях было жарко: их должны были проводить в церкви Св. Марка. Мы с Тэмми сидели там, где устроили гримерку. Тэмми нашла большое зеркало во весь рост, прислоненное к стене, и начала причесываться.

Маршалл вывел меня на задний двор церкви. Они там устроили кладбище. Маленькие цементные надгробья сидели на земле, а в них врезали надписи. Маршалл поводил меня и показал эти надписи. Перед чтениями я всегда волнуюсь, я очень напряжен и несчастен. И почти всегда блюю. Так и теперь. Я стравил на одну из могил.

– Вы только что облевали Питера Штювезанда, – сказал Маршалл.

Я снова зашел в гримерную. Тэмми по-прежнему смотрелась в зеркало. Она рассматривала свое лицо и свое тело, но главным образом ее волновали волосы. Она собирала их на макушке, смотрела, как выглядит, а затем снова рассыпала.

Маршалл просунул голову в комнату.

– Пойдемте, они ждут!

– Тэмми не готова, – ответил я ему.

Потом она взгромоздила волосы на макушку и снова осмотрела себя.

Потом позволила им упасть. Потом встала вплотную к зеркалу и вгляделась в свои глаза.

Маршалл постучался, затем вошел:

– Пойдемте, Чинаски!

– Давай, Тэмми, пошли.

– Хорошо.

Я вышел с Тэмми под боком. Они захлопали. Старая хрень имени Чинаски работала. Тэмми спустилась в толпу, а я начал читать. У меня было много пива в ведерке со льдом. У меня были старые стихи и новые стихи. Промазать я не мог. Я держал Св. Марка за распятие.

63

Мы вернулись в 1010-й. Мне уже вручили чек. Я сказал внизу, чтобы нас не беспокоили. Мы с Тэмми сидели и выпивали. Я прочел там 5 или 6 стихов о любви к ней.

– Они знали, кто я такая, – сказала она. – Иногда я хихикала.

Так неудобно было.

Они знали, кто она такая – это уж точно. Она вся блестела от секса. Даже тараканам, муравьям и мухам хотелось отъебать ее.

В дверь постучали. Внутрь проскользнули двое: поэт и его женщина. Поэт был Морзе Дженкинсом из Вермонта. Его женщину звали Сэди Эверет. У него с собой было четыре бутылки пива.

Он был в сандалиях и старых рваных джинсах; в браслетах с бирюзой; с цепочкой вокруг горла; борода, длинные волосы; оранжевая кофта. Он всё говорил и говорил. И расхаживал по комнате.