Обратимость (ЛП) - Эшли Энн Дьюал

- Потом.

- Нет. Сейчас.

Парень оглядывается: не нервно. Ни в коем случае. Что уж Рувер и не умеет делать, так это, наверно, волноваться.

- Я понял, зачем тем людям твой отец.

- Зачем же?

- Им нужны имена.

- Чьи имена?

- Имена тех, кто, так же как и мы, может управлять временем.

- Что?

- Он знает слишком много, – Рувер вновь осматривается и шепчет, - и, кажется, венаторам, как, кстати, его осведомленность. Я уверен: совсем скоро они будут здесь.

- Но почему?

- Потому что они хотят убить нас, Аня! – Глаза парня становятся дикими, и он резко сокращает между нами дистанцию. - Убить нас всех. И им плевать, сколько тебе лет, как ты выглядишь, есть ли у тебя друзья, глухой ли ты на одно ухо, любишь ли ты кого-то, любит ли кто-то тебя. Они ищут подобных нам столетиями! И это не сборище подростков, которое вдруг решило поразвлекаться. Это традиция, опыт, передаваемый из поколения в поколение. Знаешь их девиз? Чертов лозунг? «Жгите всех! А Бог наверху отличит своих от чужих». Улавливаешь? Так что поверь, как только они узнают о том, что в записной книжке твоего отца с сотню нужных имен – они найдут ее любым способом, а затем и его прикончат.

Его слова бьют по мне, словно порывы ветра, выбивают из легких весь воздух. Я бы хотела сказать, что не испугалась. Но это было бы ложью. Не отрываю глаз от черных глаз Рувера и просто молчу, просто не двигаюсь. Он тоже замер. Кажется, наконец, мы оба поняли, во что ввязались.

- Что делать, - совсем тихо спрашиваю я. Затем прочищаю горло и повторяю, - что нам делать?

- Сейчас? Бежать.

Киваю. Рувер проверяет коридор, подзывает меня к себе и пропускает вперед. Я несусь к выходу, стараясь контролировать дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох, абстрагируюсь. Говорю себе: не думай о словах парня, не думай. И тут же вспоминаю каждую его фразу, каждый подъем его низкого голоса, каждый его переход на шепот или шипение. Черт. Встряхиваю головой и прикусываю губу: когда я стала такой эмоциональной? Почему меня так легко вывести из себя? А затем я вдруг осознаю: да, я изменилась. Но изменились и обстоятельства. Неудивительно, что во мне просыпаются новые ощущения, новые страхи. Это естественно, когда жизнь переворачивается с ног на голову.

Вижу Сашу и Риту. Они стоят около охранника. Шатенка рассматривает свои пальцы, брат безынициативно кивает, будто действительно слушает то, что Владимир Сергеевич пытается ему наплести, а я вся сжимаюсь: интересно, понравятся ли им наши чудные новости?

Рувер держится хладнокровно. Он отбрасывает с лица тень гнева, перегоняет меня и наклоняется к Рите.

- Уходим.

Шатенка не переспрашивает. Она тут же поворачивается на низком каблуке в сторону выхода и решительно открывает нам дверь.

Выбегаем по очереди. Так же по очереди примерзаем к месту.

Слышу, как что-то взрывается у меня в груди, чувствую, как это что-то растекается по телу ядовитым, колючим змеем и стискиваю зубы: нас окружили. Думала ли я о том, что слова Рувера сбудутся так быстро? Нет. Думала ли я о том, что они вообще имеют место быть? Отчасти. Но о чем мне думать теперь, когда со всех сторон на меня глазеют люди в униформе. Все какие-то омерзительно одинаковые, крупные, сильные, вряд ли добродушные. Все широкоплечие, опасные. Боже мой. Что-то загорается во мне. Я бы с удовольствием отступила назад, но не отступаю. Думаю, вот-вот упаду от страха, грохнусь на пол, как куль с мукой, однако чувствую чью-то ладонь, сжимающую мои пальцы. Оборачиваюсь и нервно растягиваю губы. Саша сжимает мою руку. Он поглаживает большим пальцем мою кисть, тоже пытается улыбнуться, а затем говорит:

- Прости.

И я его тут же прощаю.

- Бежим в рассыпную, - командует Рита, наклоняется, будто готовиться со всей силы рвануть вперед и шепчет, - на мне – Саша, на тебе – Аня. – Видимо, она обращается к Руверу, потому что тот кивает и оказывается совсем близко к моему лицу. Я даже чувствую запах сигарет, исходящий от его кожаной куртки. – Встречаемся дома. Не оборачиваемся и не пытаемся геройствовать.

- Что происходит?

Бросаю взгляд за спину. О, нет! Почему-то мне кажется, что ни шатенка, ни «немецкая речка» не захотят спасать его шкуру. Восклицаю:

- Владимир Сергеевич, уходите! Сейчас же возвращайтесь в здание, прячьтесь!

- Что? - Седовласый мужчина никак не реагирует на мои слова. Наоборот, хмыкает и выходит вперед. – Зачем?

Я готова разрыдаться. Замечаю, как венаторы - или как там их - приближаются, выходят из-за деревьев, открывают ворота и вспыхиваю:

- Уходите! Живее!

- Пожалуйста, - подключается брат, - эти люди, они…

Саша не успевает договорить. Звучит первый выстрел, и пуля проносится прямо между нашими лицами. Дальше все происходит слишком смазано. Я чувствую, как мою руку сжимают чьи-то пальцы, чувствую, как меня тянут за собой в сторону, чувствую смятение, страх, панику, и вижу лишь испуганное лицо Владимира Сергеевича, который смотрит на разбитое стекло позади себя и не двигается. Не убегает. Не пытается спастись. Я вновь кричу ему, и вдруг – о чудо – он срывается с места. Непроизвольно замечаю Риту и Сашу. Они несутся совсем в другую сторону, брат отдаляется от меня все дальше и дальше, и нас разделяют уже не просто метры, нас разделяет вечность. Решительно втягиваю воздух в легкие и бегу, что есть мочи, бегу через боль в боку, через удушающий страх и шок, и все ради того, чтобы поскорее выбраться из этого кошмара. Рувер, словно стена, прикрывает меня своим телом, он держит перед собой руки и, такое чувство, будто отталкивает венаторов невидимым, силовым полем. А я могу лишь молча бежать. Молча переставлять ноги, стискивать зубы и молиться. Да, именно молиться, пусть и не умею этого делать.

Пули свистят в воздухе. Когда мы оказываемся в лесу, они и вовсе поглощают мой рассудок: я слышу их справа, слева, сверху, снизу. Мне безумно хочется отмахнуться от них, как от мух, и, о, боже, как же хорошо, что даже в такой панике мой мозг не позволяет рукам этого сделать.

Неожиданно слышу позади себя стон и оборачиваюсь. Тут же. Не знаю, чем именно руководствуется моя голова: любопытством или самоотверженностью.

- О, нет.

Несколько раз моргаю, затем непроизвольно примерзаю к месту. Владимир Сергеевич. Он лежит в листве, не двигается. Его подстрелили.

- Аня! – кричит Рувер, но я уже направляюсь к мужчине. Я помогу ему, да! Или поможет «немецкая речка», ведь он исцеляет людей! Он спасет его! Падаю перед охранником на колени, нагибаюсь, будто это спасет меня от пуль, и переворачиваю старика на спину. Меня будто ударяет током. Я отпрыгиваю назад и сдерживаю в горле дикий крик, крик, который даже воплем сложно выразить. Мои глаза болят, я так сильно распахиваю их, так неотрывно смотрю на кровь, пульсирующую из шеи Владимира Сергеевича, что сама ощущаю себя подстреленной.