Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона - Владимир Набоков

5. Какого рожна дал он своему русскому bonhomme[113] фамилию, кончающуюся на «в» и производную — чего он, разумеется, не знал (я называю это la vengeance du Verbe)[114] — от старого русского слова «кат», которое означает «палач»? Быть может, он позаимствовал «Schatow» из немецкого перевода (или из французского перевода, воспользовавшегося немецкой транслитерацией) романа Достоевского и заменил первые согласные на «к» от Каляева.{150} La vengeance pure du Verbe bafouillé.[115]

6. Что следует понимать (с расовой, политической, визуальной, любой другой точки зрения) под Russe du Caucase[116] (с. 101), каковой является чрезвычайно несносная любовница французского капиталиста-индивидуалиста, почерпнутого у Лоти и Декобра? И как тебе нравится «beau visage d'Américain un peu (скажем, процента на три) Sioux»?[117]

7. Фраза «quand j'étais encore socialiste-révolutionnaire»,[118] оброненная между делом коммунистом Катовым (как сказала бы лягушка: когда я была еще головастиком), разумеется, напрочь лишена смысла и филогенетически, и онтогенетически, но, вероятно, понадобилась, чтобы попытаться объяснить его склонность к террористической деятельности.

8. Неужели ты и в самом деле отказываешься признать, что «La Condition Humaine» (равно как и его же «Temps du Mépris»)[119] — это сплошное нагромождение штампов? Проанализируй тривиальность таких предложений, как «jamais il n'eut cru» и т. д. (с. 202) или «il fallait revenir parmi les hommes»[120] и бессчетное число прочих пошлостей (веера однотипных, невнятных пошлостей в современном стиле вроде simplicité héroïque — qu'il mourut.)[121]

9. A chevo stoiat odni eti zagolovki: Minuit, Trois Heures du Matin[122] и т. д.!

10. Ты читал Пильняка, Лидина, Всеволода Иванова и других потомков Савинкова и Андреева, то есть писателей первого советского десятилетия, которые любили переносить действие в Китай и делали это куда лучше?

11. Ты не пробовал расспросить культурного китайца о чудовищных ошибках в «La Condition Humaine»? Конечно же, хуже всего — (ложный) упор на (точный) местный колорит. Умирающий англичанин вспоминает меловые скалы Дувра. Верно, он может про них вспомнить, но станет ли?

Вот к чему сводится моя позиция. Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что значимо в литературе только одно: (более или менее иррациональное) shamanstvo книги; хороший писатель — это в первую очередь шаман, волшебник.

При этом не следует вытаскивать из рукава одни и те же вещи, как это делает Мальро.

Krepko zhmu tvoiu ruku, drug moi.

Tvoi

V.

Минден-инн

Минден, Невада

1 декабря 1946

Дорогой Володя,

я знал, что ты останешься недоволен, но Мальро мне действительно нравится. Некоторые твои оценки «La Condition Humaine» кажутся мне несправедливыми, прочие — малозначительными. Что до колдовства, то Мальро околдовал меня с тех самых пор, как я прочел «Les Conquérants»[123] (хотя к «Les Temps du Mépris» я равнодушен). «La Condition Humaine» представляется мне романом, который очень точно выразил боль и чувства своего времени; первый же выпуск «La Lutte avec l'Ange»,[124] роман, написанный во время войны, — произведение еще более примечательное. (Должен признать, что чувства юмора у него нет: в «La Voie Royale»,[125] хотя книга эта увлекательна, имеются непроизвольно смешные места.) Мальро, вне всяких сомнений, — единственный по-настоящему значительный писатель, появившийся во Франции со времен Пруста. Неточности, штампы и шероховатости сами по себе творчества писателя не обесценивают. Кроме того, мы с тобой полностью расходимся не только относительно Мальро, но также относительно Достоевского, греческого театра, Ленина, Фрейда и еще очень многого, в чем, уверен, никогда не сойдемся. А потому не лучше ли заняться более продуктивной дискуссией, касающейся Пушкина, Флобера, Пруста, Джойса и др.? Кстати, твоя любовь к «Южному ветру»{151} — отличный, с моей точки зрения, пример того, как человек, разбирающийся в литературе, жертвует своим вкусом в угоду ядовитому юмору, который вовсе не обязательно является показателем первоклассного дарования.

Знаешь ли ты Силоне?{152} Я и его тоже здесь читаю — то, что не читал раньше. Он и Мальро принадлежат, мне кажется, к политико-социально-моральной, полумарксистской литературной школе, наиболее крупной со времен аналитического психологического романа. Впрочем, взгляды у них диаметрально противоположные. Силоне тебе должен понравиться больше — хотя писатель он менее значительный, чем Мальро.

Очень хочется поскорей увидеть твою книгу. Пусть отправят мне корректуру. «Воспоминания об округе Геката» были осуждены двумя голосами против одного. «Даблдей» собирается подать апелляцию. Инакомыслящий судья написал очень разумный вердикт; остальные двое — что довольно необычно — проголосовали «виновен» без объяснения причин. Все это крайне неприятно, да и накладно.

Жизнь я веду тихую, довольно приятную и искупительную. Места здесь своеобразные и пустынные — не столько романтические, сколько доисторические; кажется, будто кругом бродят привидения. На днях выиграл в рулетку кое-какие деньги, но потом все спустил. Впрочем, азартные игры — слабость великих русских писателей, мне недоступная. Как колдун-любитель я более или менее понимаю, как следует вращать рулетку и как играть в кости и в vingt-et-un[126] (Блэк-Джек), чтобы не остаться в накладе. Хорошенькие девицы в здешних игорных домах здорово поднаторели в этом искусстве — не успеваешь следить за их пальчиками; такая сноровка требует многомесячной подготовки. Специально хожу смотреть, как они работают.

Очень уже хочется вернуться в Уэллфлит; надеюсь, вы нас навестите. <…>

Всегда твой

ЭУ.

1947

№ 25 Уэст 43-я стрит

9 января 1947

Дорогой Владимир,

Рождество мы провели на Кейпе [на Кейп-Код. — А. Л.], сейчас приехали на несколько дней в Нью-Йорк, а завтра возвращаемся в Уэллфлит, где пробудем до конца зимы. Когда обоснуемся, вы, очень надеюсь, сможете к нам приехать. У нас сейчас живут Нина и Розалинда.{153}

На днях, на русской рождественской вечеринке, я познакомился с твоим кембриджским соседом по комнате К.,{154} жена у него, насколько я знаю, испанка. Он сказал, что хотел бы с тобой встретиться. Я попытался выспросить его про твою жизнь в Кембридже, но он сказал лишь, что ты был чудной малый и поразил его сочинением английских стихов.