Возраст не помеха - Уильям Уиллис

Помню, был такой день, когда, проработав под снежной крупой на реях с утра до вечера, мы уселись, даже не снимая плащей и зюйдвесток, на свои сундучки и с мрачными лицами принялись разбивать сухари. Вдруг самый здоровый парень в кубрике проревел: "Я не прочь есть сухари, но если в них червей больше, чем муки, то что, черт подери, я ем? Может, вы скажете? А если начнешь выбирать червей, сдохнешь с голоду, прежде чем кончишь. Этим проклятым сухарям не меньше пяти лет от роду. Я видел, когда их грузили на борт. Старик перекупил эти сухари у одного капитана-мошенника, который хранил их для своей команды. Проклятые разбойники!" И он стукнул кулаком по доскам, заменявшим нам стол. "В первом же порту ноги моей здесь не будет! К дьяволу! Бросаю море — сыт им по горло!" Голубые глаза, сверкавшие от ярости, в сочетании с русой бородой и загрубевшим лицом делали его похожим на воинственного викинга, который стоит на носу ладьи, готовясь спрыгнуть на берег. Его взгляд упал на меня. "Сынок! — Он опустил мне на плечо тяжелую, словно гиря, руку. — Первый раз я вышел в море двенадцатилетним мальцом. Нанялся коком на шхуну с Балтики. Ты знаешь, что это такое? Не думай, что нам здесь приходится туго, мыс Горн — это детские игрушки. Кок! На палубе, будь она трижды проклята, я находился куда чаще, чем в камбузе, а когда все валились на койки и задавали храпака, я шел варить еду. В пятнадцать лет я был совершенно взрослым мужчиной, такого же роста, как сейчас, а не недорослем вроде тебя". Он улыбнулся, и его железные пальцы стиснули мое плечо. "Послушай, сынок, что я тебе скажу: бросай море! Бросай море, пока не поздно!" И он запел:

С бурями и океаном

Навек я судьбу связал.

То, что море забрало,

Оно не отдаст назад. [6]

Его могучий голос сотрясал кубрик и смешивался с ревом волн, которые бились о рубку.

Для тренировки памяти я когда-то заучивал наизусть стихи и прозу, а главное — запоминал числа. Еще на берегу я убедился в том, что это хорошая привычка.

Почти целую неделю небо хмурилось, но сегодня оно очистилось, ночью высыпали звезды и околдовали меня своей красотой. Собравшись кучками в созвездия, они повисли светлыми облачками над темным морем. Полярная Звезда [7] находилась немного ниже, чем я предполагал, — верный признак того, что я взял чуть южнее, чем следовало. К западу от нее виднелся ковш Большой Медведицы. Млечный Путь отчетливо прочерчивал небосвод немного позади плота. Венера закатилась рано. Орион к полуночи достиг зенита и стоял там, большой и красивый, как крупная бабочка.

Иногда Кики подходила ночью к штурвалу и просила пить. По ее мяуканью я всегда знал, что ей что-то нужно. Полакав воды, она отправлялась с Авси на подветренную сторону плота — может, море выбросило летучих рыб. Мешкать кошкам нельзя было — перекатывавшиеся через борт волны смывали их добычу обратно в море.

То, что несколько дней я не имел свежей пищи, давало себя знать, и утром я взял три больших дольки чеснока, мелко-мелко порубил их и бросил в кастрюлю, где уже кипела вода с молоком. Через десять минут я снял кастрюлю с огня и выпил ее содержимое. До полудня я больше ничего не ел. Чеснока у меня было достаточно — Тэдди купила на рынке в Лиме целый фунт, к вящему удивлению торговки. Приняв Тэдди за американскую туристку, та спросила: "А что, в Штатах нет чеснока?"

Вчера вечером я все ждал, что ветер стихнет, и не спускал грот. Наконец ветер успокоился, и я уже начинал надеяться, что смогу отдохнуть, как вдруг из мрака налетел новый шквал, вмиг взбаламутивший море. Я сразу понял, что дело плохо и надо немедленно спустить грот. Несколько раз парус цеплялся за мачту, и мне пришлось карабкаться наверх и отцеплять его. Когда парус упал наконец вниз, его бесформенная масса закрыла всю палубу. Он мог зацепиться за что-нибудь, за шверты, например, и превратиться в клочья. Полчаса я трудился в поте лица своего, пока не собрал и не закрепил парус. Когда палуба очистилась и я снова стал на корму, я вспомнил, как Пэдди, наш запевала с четырехмачтового барка "Бермуда", говаривал, спустившись на палубу с рей, где он провел много часов: "Сейчас, видит бог, свистнуть бы старику нас на корму и дать бы каждому по стаканчику грога, но наш ублюдок и не подумает". Вот и мне сейчас надо было подкрепиться: внутри я ощущал пустоту, ноги дрожали. Я открыл банку с бобами и уничтожил их: ночь далеко не кончилась, а если распогодится, мне еще придется ставить грот.

Ел я по-прежнему с аппетитом. Думаю, дело здесь не только в том, что я много работал и мало спал. Моему организму не хватало калорийной пищи, к которой он привык. Правда, энергия моя от этого не уменьшалась, я, по сути дела, даже никогда не уставал по-настоящему, и разум мой сохранял свою ясность, но иногда я чувствовал, что слабею.

Уже несколько вечеров я замечал, что из глубины моря на поверхность подымаются какие-то фосфоресцирующие пятна, и решил, что это скопления крохотных живых существ, а именно креветок: отдельные особи я находил по утрам на палубе. Если верить карте, глубина океана достигала здесь примерно четырнадцати тысяч футов.

Утро выдалось прекрасное, дул ровный и сильный пассат. Он пригнал с горизонта тучи, они пытались удержаться на одном месте и воздвигнуть в воздухе замки, но ветер безжалостно заставлял их двигаться дальше. С начала моего плавания хороших дней было мало. В основном штормило.

Запись в вахтенном журнале 30 августа 1963 года

2°40' южной широты

125°05' западной долготы

Курс вест-тень-зюйд

Я между Маркизскими и Галапагосскими островами. Здесь на протяжении трех тысяч миль нет ни клочка суши. Если бы весь мой маршрут до Сиднея был свободен от рифов и островов! Особенно поблизости от Сиднея, если только, конечно, я туда попаду — с рулями или без них.

К юго-востоку от меня на небе собрались грозные тучи, но над головой сияли звезды. Я сидел у компаса и играл на губной гармонике. Пока что я научился более или менее сносно исполнять четыре или пять мелодий, и они помогали мне коротать время. Лучше всего мне удавался, а может, просто больше всего нравился мотив старинной английской песни "Домой, через океан". Слова к ней я сочинил сам.

Мне виделись сквозь туман и пургуДалеких стран чудесаИ как я с марса громко кричу:"Эгей, подымай паруса!"

На запад, на запад, на запад, вперед,Где солнце спускается в море,На запад, на запад стремится мой плот,С упрямыми волнами споря.

Привет вам, стоящие на берегу!Бродяга, щетиной обросший,Я мыс Сиднея на днях обогнуИ якорь в Австралии брошу.

Устав играть, я принялся петь. А вокруг меня падали летучие рыбы, с глухим стуком ударяясь о крышу каюты. Плот качался, трясся и грохотал. И так семь или восемь месяцев подряд, а то и больше! Говорят, что шум в больших городах действует на нервы, подрывает наше здоровье и даже иногда доводит до безумия... Так ли это, можно было бы проверить на моем плоту. Вслушиваясь в звуки, издаваемые им при различной погоде, я пришел к выводу, что они включают все оттенки негармоничных, невыносимых, сводящих с ума и даже смертоносных шумов. Иногда они наводили страх даже на Кики и Авси — кошки в ужасе начинали метаться по плоту.