Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов) - Олег Михайлов

Он много повидал в своих странствиях, но слушать его рассказы было совершенно невозможно: граф Федор Иванович всякий раз начинал неистово фантазировать. Разжалованный в рядовые, Толстой снова готовился к военному поприщу, тренируя в дуэлях твердость руки и верность глаза. Стрелок он был первоклассный.

Ермолов и Толстой прогуливались по модному Тверскому бульвару. Их обтекала толпа праздных жителей. Какие странные наряды, какие лица! Тут красавица вела за собою свиту обожателей, там угадывал Алексей Петрович провинциального щеголя, который приехал в Москву перенимать моды и теперь пожирал глазами счастливца в парижском наряде – голубых панталонах и широком безобразном фраке. За ними шла старая генеральша, болтая с компаньонкой, а подле брел откупщик с премиленькой женой и карлом, уверенный в том, что Бог создал одну половину рода человеческого для винокурения, а другую для пьянства. А вон университетский профессор в епанче спешит на свою пыльную кафедру… Шалун напевает водевили и науськивает своего пуделя на прохожих… Добрый московский кавардак!..

– Мы в Первопрестольной на все имеем собственное мнение, – бойко говорил Толстой, посверкивая черными насмешливыми глазками. – У нас все недовольны всем.

– Как же, знаю, – добродушно усмехнулся Алексей Петрович, на полковничьем мундире которого появился третий орден – Св.Анны. – Москва все критикует: двор, правительство, и бранит прежде всего Петербург. Но сама смотрит на него с завистью и соблюдает на обедах больше чинопочитания, чем его существует в австрийских войсках…

– Зато по части моды Москва нынче равняется на Европу, не считаясь с Петербургом. Здесь мы впереди всех. Не верите? Зайдем в конфетный магазин Гоа на Кузнецком, – предложил граф.

У гасконца Гоа, у которого продавалось мороженое и всякие сладости, Ермолова встретило огромное стечение франтов – в лакированных сапогах, в широких английских фраках, в очках и без очков, с безукоризненными прическами и нарочито взлохмаченными шевелюрами.

– Вот этот, который, разиня рот, смотрит на восковую куклу в витрине, – вы думаете, конечно, англичанин? – рассуждал Толстой. – Нет, он природный русак и родился в Суздале. Ну так тот – француз? Он картавит и говорит с хозяйкой о знакомом ей чревовещателе, который в прошлом году забавлял весельчаков парижских. Нет, это старый франт, который не ездил никуда далее Марьиной Рощи. Он промотал родовое имение и наживает новое за картами. Ну, значит, вон тот немец? Бледный, высокий, который вышел из магазина с прекрасной дамой! Еще раз ошибка! И он русский, только молодость провел в Германии. Но по крайней мере жена его иностранка? Она еле-еле говорит по-русски. Снова нет! Она русская, любезный Алексей Петрович, родилась в приходе Неопалимой Купины и кончит жизнь свою на Ваганькове. Прошу заметить еще пожилого человека со шпорами. Он изобрел в прошлом году новые подковы для своих рысаков, дрожки о двух колесах и карету без козел. Он ночует на конюшне, завтракает с любимым бегуном и ездит нарочно в Лондон, чтобы посоветоваться с известным коновалом о болезни своей английской кобылы…

– Какое скопище бездельников! – с отвращением произнес Алексей Петрович.

Задетый словами Ермолова русский парижанин, с талией в рюмочку, в кружевном наряде, шелковых чулках и башмаках с блестящими пряжками, вспетушил грудь и с пригнусью возгласил:

– А, так мы не нравимся медведю, которого изрядно поклевали Бонапартовы золоченые орлы!

Ермолов искоса поглядел на него и вдруг расхохотался:

– Ну что делать с этим сморчком? Его же тронуть боязно даже пальцем!

Радуясь возможности скандала, а то и драки, Толстой повернул к Ермолову свое цыгановатое лицо, внутренне подбадривая его: «Наддай, ну-ка, братец, наддай еще!» Но франт в испуге уже упрыгнул, как блоха, и исчез в толпе, которая с почтением внимала богатырю-полковнику.

– Да, Москве не грозит нашествие иностранцев только потому, что она уже полонена ими, – громко продолжал Алексей Петрович. – Они нагрянули сюда сначала в образе парикмахеров, содержателей лавок и разного рода увеселительных заведений, а потом аббатов и разорившихся дворян, бежавших от революции. Изо всех этих выходцев были и такие, кто не заслуживал имени шарлатанов и невежд. Но всяк, кому не везло по торговой части, брался за воспитание русского юношества. И все достигли цели! Скоро добыли деньги и оболванили на свой манер несчастных недорослей. Нет, – добавил он, – не по себе мне в модных лавках. Да и битве языков я предпочитаю язык битвы!..

2

Снова баталии! Снова стук пушечных колес, топот копыт конницы, перебранка, хохот и ропот пехоты, бредущей по колено в снегу, скачка в разных направлениях адъютантов, медленное передвижение генералов с их свитами. Снова походная неопрятность одежды у людей, два месяца не видевших над собою крыши, закопченные дымом биваки, оледенелые усы, простреленные кивера и плащи. Снова привычная, манящая, электризующая душу стихия войны!..

Оба врага между тем, едва опустела равнина,Издали копья метнув, друг на друга бегом устремились.Звонко столкнулись щиты, и Марсов бой разгорелся.Тяжко стонет земля, ударяется чаше и чащеВ битве клинок о клинок; все смешалось – и доблесть, и случай…

Ермолов, повторяя строки любимого Вергилия, ехал в голове потрепанной артиллерийской колонны. Наперекор всем испытаниям он разделял общее настроение душевного подъема и уверенности в своих силах, которые владели всей армией. После баснословных успехов, одержанных в течение одного года Наполеоном сперва над австрийцами, а затем над пруссаками, первые же встречи с русской армией в новой войне крепко поколебали самоуверенность французов. Теперь, командуя артиллерией в авангарде генерал-майора Маркова, полковник Ермолов участвовал в дерзком налете на городок Морунген. Отразив натиск целого корпуса Бернадота, отряд успешно решил поставленную задачу.

В кромешной тьме Ермолов с другими полковниками – Юрковским и Гогелем – вернулся в Либштадт, где располагался русский авангард. Узнав, что командирам отведен для ночлега и ужина дом городского начальника – амтманна, Алексей Петрович с боевыми товарищами поспешил туда, мечтая о горячей еде и постели. Их встретила хорошенькая немка с фаянсовым личиком – жена амтманна, которая объяснила, что в доме ни крошки припасов.

– Ну что ж, – кисло улыбнулся щуплый Юрковский, – в утешение голодному остается любоваться пригожим станом и прелестными глазками амтманнши!..

Генерал-майор Марков, как человек весьма ловкий, не показал удивления, видя своих полковников, вышедших из огня, словно этим они исполнили его распоряжение. Начались подсчеты потерям в сражении, где пятитысячному русскому авангарду противостояло до девятнадцати тысяч французов корпуса Бернадота.

– Давайте-ка, господа, ложиться почивать, – потягиваясь, предложил Марков. – Утро вечера мудренее…

Тут захлопали двери, застучали сапоги, и в залу в сопровождении большой свиты вошел генерал-лейтенант Багратион, прибывший из Петербурга и назначенный командовать сводным авангардом армии. Ермолов увидел сорокапятилетнего и уже лысого генерал-майора Барклая-де-Толли, мундир которого был украшен только Георгием и Владимиром 4-й степени, а также штурмовой Очаковской медалью, генерала де Бальмена, командира кавалергардов Трубецкого, а за ними – юного гусарского поручика в красном ментике, курчавого, с лихо закрученными усами, в глазах которого светились любопытство и отвага.

Не стесняясь высокого начальства, выслушивающего рапорт Маркова, Алексей Петрович кинулся к гусару, обнимая и целуя его:

– Денис! Братец! И ты к нам! Вот это новость!

Денис Давыдов, обрадованный и смущенный, говорил в ответ:

– Помилуй! Свершилась мечта моя… Я в армии! Я дышу свежим воздухом! Не в гарнизонной службе, не на придворных балах…

– Постой, – перебил его Ермолов, – да куда же ты определен?

– В адъютанты к его сиятельству князю Петру Ивановичу, – радостно сверкая глазами, отвечал двадцатидвухлетний поручик. – Я хочу, чтобы мое имя как пика торчало во всех войнах!

– Ты, я слышал в Москве, стал изрядным стихотворцем? И, кажется, за свои вирши поплатился?

– Да, я расстался с гвардией… Но не жалею об этом! – воскликнул Давыдов. – Душой и телом я гусар. В славном Белорусском полку, среди гусарской вольницы обрел я новых друзей, готовых со мной в огонь и в воду. Они возбудили во мне стремление воспеть русского гусара!..

И он своим высоким, резким голосом прочел:

Стукнем чашу с чашей дружно!Нынче пить еще досужно;Завтра трубы затрубят,Завтра громы загремят.Выпьем же и поклянемся.Что проклятью предаемся,Если мы когда-нибудьШаг уступим, побледнеем,Пожалеем нашу грудьИ в несчастье оробеем;Если мы когда дадимЛевый бок на фланкировке,Или лошадь осадим,Или миленькой плутовкеДаром сердце подарим!Пусть не сабельным ударомПресечется жизнь моя!Пусть я буду генералом,Каких много видел я!Пусть среди кровавых боевБуду бледен, боязлив,А в собрании героевОстр, отважен, говорлив!Пусть мой ус, краса природы,Черно-бурый, в завитках,Иссечется в юны годыИ исчезнет, яко прах!Пусть фортуна для досады,К умножению всех бед,Даст мне чин за вахтпарадыИ Георгья за совет!Пусть… Но чу! Гулять не время!К коням, брат, и ногу в стремя,Саблю вон – и в сечу! ВотПир иной нам Бог дает,Пир задорней, удалее,И шумней, и веселее…Ну-тка, кивер набекрень,И – ура! Счастливый день!..

– Живо! Пламенно! – одобрил Алексей Петрович.