Расшифрованный Пастернак. Тайны великого романа «Доктор Живаго» - Борис Вадимович Соколов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Также Смирнов обращает внимание, что еще в «Охранной грамоте» Пастернак писал о Распутине в контексте кризиса монархии как в России, так и во всем мире: «Генриэтты, Марии-Антуанетты и Александры получают все больший голос в страшном хоре. Отдаляют от себя передовую аристократию, точно площадь интересуется жизнью дворца и требует ухудшенья его комфорта. Обращаются к версальским садовникам, к ефрейторам Царского Села и самоучкам из народа, и тогда всплывают и быстро подымаются Распутины, никогда не опознаваемые капитуляции монархии перед фольклорно понятым народом, ее уступки веяньям времени, чудовищно противоположные всему тому, что требуется от истинных уступок...
Когда я возвращался из-за границы, было столетье Отечественной войны. Поблизости происходил высочайший смотр, и по этому случаю платформа горела ярким развалом рыхлого и не везде притоптанного песку. Воспоминаний о празднуемых событиях это в едущих не вызывало. И если торжества на чем и отражались, то не на ходе мыслей, а на ходе поезда, потому что его дольше положенного задерживали на станциях и чаще обычного останавливали в поле семафором».
Я невольно вспоминал скончавшегося зимой перед тем Серова, его рассказы про писанья царской семьи, карикатуры, делавшиеся художниками на рисовальных вечерах у Юсуповых.»
Это место из «Охранной грамоты» Смирнов сопоставляет со следующим разговором, который слышит Юрий Живаго:
«Внизу в теплушке разговаривали двое. Один спрашивал другого:
- Ну как, угомонили своих? Доломали хвосты им?
- Это лавочников, что ли?
- Ну да, лабазников.
- Утихомирили. Как шелковые. Из которых для примеру вышибли дух, ну остальные и присмирели. Забрали контрибуцию.
- Много сняли с волости?
- Сорок тысяч.
- Врешь!
- Зачем мне врать?
- Ядрена репа, сорок тысяч!
- Сорок тысяч пудов.
- Ну, бей вас кобыла задом, молодцы! Молодцы!
- Сорок тысяч мелкого помола.
- А положим какое диво. Места - первый сорт. Самая мучная торговля. Тут по Рыньве пойдет теперь вверх к Юрятину, село к селу, пристаня, ссыпные пункты. Братья Шерстобитовы, Перекатчиков с сыновьями, оптовик на оптовике!
- Тише ори. Народ разбудишь.
- Ладно.
Говоривший зевнул. Другой предложил:
- Залечь подремать, что ли? Похоже, поедем.
В это время сзади, стремительно разрастаясь, накатил оглушительный шум, перекрывший грохот водопада, и по второму пути разъезда мимо стоящего без движения эшелона промчался на всех парах и обогнал его курьерский старого образца, отгудел, отгрохотал и, мигнув в последний раз огоньками, бесследно скрылся впереди.
Разговор внизу возобновился.
- Ну, теперь шабаш. Настоимся.
- Теперь не скоро.
- Надо быть, Стрельников. Броневой особого назначения.
- Стало быть, он.
- Насчет контры это зверь.
- Это он на Галеева побежал.
- Это на какого же?
- Атаман Галеев. Сказывают, стоит с чехом заслоном у Юрятина. Забрал, ядрена репа, под себя пристаня и держит. Атаман Галеев.
- А може князь Галилеев. Запамятовал.
- Не бывает таких князьев. Видно, Али Курбан. Перепутал ты.
- Може и Курбан.
- Это другое дело».
Смирнов напоминает также, что мадемуазель Флери в романе произносит фамилию Галиуллина как «поручик Гайуль», т. е. как искаженное «Гай Юлий». Отсюда, сопоставив прохождение вне очереди царского поезда, столь памятное Пастернаку, с прохождением поезда Стрельникова, исследователь делает вывод, что Стрельников - это не только Распутин, но и Николай II. Таким образом, получается, что последнему русскому царю, плохому правителю и никакому полководцу, хотя и принявшему верховное главнокомандование русской армией, в лице Галиуллина символически противопоставлен Гай Юлий Цезарь, в качестве мудрого правителя и талантливого полководца.
Как подчеркивает Смирнов, Стрельников-Антипов - это продолжение распутинщины, а Галиуллин, которого роднит со Стрельниковым плебейское происхождение, - его антипод, человек, безуспешно пытающийся вылечить народ от заразы развращающих идей вседозволенности и оправданности насилия. Они, Антипов и Галиуллин, все время вместе, как на Первой мировой, так и на Гражданской.
Вот как входит в роман Галиуллин: «В эти дни фронт зашевелился. На нем происходили внезапные перемены. К югу от местности, в которую заехал Гордон, одно из наших соединений удачной атакой отдельных составлявших его частей прорвало укрепленные позиции противника. Развивая свой удар, группа наступающих все глубже врезалась в его расположение. За нею следовали вспомогательные части, расширявшие прорыв. Постепенно отставая, они оторвались от головной группы. Это повело к ее пленению. В этой обстановке взят был в плен прапорщик Антипов, вынужденный к этому сдачею своей полуроты.
О нем ходили превратные слухи. Его считали погибшим и засыпанным землею во взрывной воронке. Так передавали со слов его знакомого, подпоручика одного с ним полка Галиуллина, якобы видевшего его гибель в бинокль с наблюдательного пункта, когда Антипов пошел со своими солдатами в атаку.
Перед глазами Галиуллина было привычное зрелище атакующей части. Ей предстояло пройти быстрыми шагами, почти бегом, разделявшее обе армии осеннее поле, поросшее качающейся на ветру сухою полынью и неподвижно торчащим кверху колючим будяком. Дерзостью своей отваги атакующие должны были выманить на штыки себе или забросать гранатами и уничтожить засевших в противоположных окопах австрийцев. Поле казалось бегущим бесконечным. Земля ходила у них под ногами, как зыбкая болотная почва. Сначала впереди, а потом вперемежку вместе с ними бежал их прапорщик, размахивая над головой револьвером и крича во весь, до ушей разодранный рот «ура», которого ни он, ни бежавшие вокруг солдаты не слыхали. Через правильные промежутки бежавшие ложились на землю, разом подымались на ноги и с возобновленными криками бежали дальше. Каждый раз вместе с ними, но совсем по-другому, нежели они, падали во весь рост, как высокие деревья при валке леса, отдельные подбитые и больше не вставали.
- Перелеты. Телефонируйте на батарею, - сказал встревоженный Галиуллин стоявшему рядом артиллерийскому офицеру.
- Да нет. Они правильно делают, что перенесли огонь поглубже.
В это время атакующие подошли на сближение с неприятелем.
Огонь прекратили. В наставшей тишине у стоявших на наблюдательном заколотились сердца явственно и часто, словно они были на месте Антипова и, как он, подведя людей к краю австрийской щели, в следующую минуту должны были выказать чудеса находчивости и храбрости. В это мгновение впереди один за другим взорвались два немецких шестнадцатидюймовых снаряда.
Черные столбы земли и дыма скрыли
