Хроника либеральной революции - Олег Мороз

— Мне хочется спросить его, — отвечал на это Гайдар, — как можно было в реальной ситуации декабря 1991 года, во-первых, не размораживать цены (они разморозились сами собой), а во-вторых, накопить какие-то запасы? Как это можно было сделать реально? Кого повесить, кого расстрелять? Кого простимулировать?

Уже летом 1991 года экономика Советского Союза оказалась совершенно неуправляемой: прежние, командные рычаги управления перестали действовать, а рынок еще не заработал. К концу года положение стало еще тяжелее (об этом уже говорилось, но можно повторить еще раз). Поток продовольствия, поступавшего в Москву из других регионов, почти остановился. Государственные резервы были исчерпаны едва ли не полностью. Перспективы хоть как-то компенсировать недостаток продовольствия за счет импорта были весьма туманны. Вопрос встал не просто о реформе — о выживании страны. Тот, кто потом ругал (да и сегодня ругает) Гайдара за то, что он приступил к реформе без должной подготовки, забывает, что страна стояла на краю пропасти, что вот-вот должна была разразиться катастрофа.

Когда в упрек Гайдару перечисляют, чего не хватало России к концу 1991 года для проведения «правильной» рыночной реформы, для создания эффективной рыночной экономики, он обычно говорит, что ему не хочется спорить, — напротив, хочется дополнять список. Да, не было развитого, устоявшегося частного сектора. Не было конкурентной, демонополизированной рыночной среды. Не было системы финансовых институтов, которые обеспечивали бы эффективное перераспределение ресурсов. Не было развитого рынка труда. У России не было своей банковской и денежной системы, своих границ, своей таможни. Много чего не было. Но не было и времени дожидаться, когда все это появится.

В своей книге «Записки президента» Ельцин сочувственно приводит такую цитату из Гайдара:

«Мы начинали реформы в очень интересной ситуации, когда можно долго перечислять, чего у нас не было и почему реформы проводить нельзя. Я сам мог прекрасно объяснить, почему в 92-м их проводить нельзя… Но плюс к этому у нас не было возможности ждать, ничего не делать и объяснять, почему ничего нельзя делать».

Гайдара критиковали не только слева, но и справа. В основном за нерешительность в деле приватизации. Гайдар отвечал, что у него и его правительства нет более важной стратегической задачи, чем приватизация. «Но мы ведь не чудотворцы, — разводил он руками. — Польша топталась в деле приватизации в течение года…» Правда, так называемую малую приватизацию — сферы торговли, бытового обслуживания — она провела довольно быстро, но в целом приватизация повсюду проходит медленно и тяжело. «Если через два года мы будем иметь экономику с мощным доминирующим частным сектором, — говорил тогда Гайдар, — то я буду считать, что это феноменальный результат».

Кстати, многие утверждали, что цены вообще нельзя было отпускать без приватизации, что это грубая экономическая ошибка Гайдара. На подобные упреки он реагировал весьма эмоционально:

— Ну, откуда, из какой книжки это вычитано, что приватизацию надо ставить впереди либерализации цен? Это противоречит всем канонам экономики. Либерализация цен — это одномоментный акт политической воли. А приватизация — долгосрочный процесс. Либерализация привязана к объективному факту — к утере контроля со стороны власти за распределением ресурсов (именно такова у нас была ситуация в конце 1991 года). Приватизация же к этому совершенно не привязана.

Явлинский до сих пор упорствует: его план реформ был лучше, чем план Гайдара. Фрагмент из его интервью «Комсомольской правде» от 28 ноября 2003 года:

— Денег много, а товаров — нет. Это самая болезненная точка экономики. Существовало два способа решения. Мой способ: продавать людям то, что раньше никогда не продавали, — парикмахерские, магазины, участки земли, грузовики, такси, автобусы, ларьки, прачечные, химчистки, — средства производства тогда это называлось. Конечно, не РАО «ЕЭС» и не нефтяные компании… Главное — это позволяло людям сохранить сбережения, материализовать их, и одновременно можно было быстро создать реальный средний класс. А логика гайдаровской команды была — отпустить немедленно цены…

Тут журналисту-интервьюеру надо бы спросить Григория Алексеевича: каким образом, начав реформу с продажи населению парикмахерских и автобусов, можно было быстро наполнить прилавки продовольствием? Но не спросил, не догадался…

В той волне критики, которая поднялась после того, как цены 2 января были официально отпущены, явственно различался еще один мотив: Гайдар, дескать, не понимает, что одной лишь либерализации цен недостаточно для того, чтобы рынок заработал. Для этого требуется как минимум еще одно условие: деньги должны обрести реальную покупательную силу. Гайдар прекрасно это понимал. Более того, он понимал, что либерализация цен может вызвать резкое увеличение темпов инфляции, при котором для денег просто не останется места в сфере регулирования хозяйственных процессов. Именно поэтому правительство сделало укрепление рубля главным приоритетом первого этапа реформы, до предела выжало тормоза финансовой стабилизации — прежде всего посредством жесткой налоговой и кредитной политики. В целом экономика реагировала на это адекватно: первоначальный резкий рост цен довольно быстро замедлился — из-за сокращения спроса. Жалобы и сетования на всеобщий дефицит как-то незаметно, сами собой трансформировались в стоны по поводу затоваривания. А ведь казалось, что дефициту никогда не будет конца. Исчезли проблемы со строительными мощностями, материалами, техникой. Всего этого всегда не хватало, все это предприятия и отрасли постоянно выпрашивали у правительства в виде лимитов и фондов. Теперь положение изменилось.

— Подавляющее большинство директоров промышленных предприятий, — говорил по этому поводу Гайдар, — будучи квалифицированными, неглупыми людьми, не могут не понимать, что если поддаться давлению, щедрой рукой закачать миллиарды рублей в народное хозяйство, сразу снова не окажется ни мощностей, ни материалов, ни техники.

Заработавший рубль резко повысил управляемость экономики. Выяснилось, например: чтобы завезти овощи в Москву или стройматериалы в Петербург, не нужно вызывать «на ковер» соответствующих директоров и местных руководителей, как это всегда бывало прежде, нет необходимости биться в административной истерике — достаточно оперативно выделить финансовые ресурсы.

— Сейчас я не боюсь катастрофы, — говорил Гайдар уже через несколько недель после начала реформы. — Несмотря на то что серьезнейшие экономические и социальные проблемы сохраняются, страна управляема, рынок заработал, голода не предвидится.

«Голода не предвидится». А ведь в конце 1991-го он был уже на пороге. Об этом сейчас почему-то мало вспоминают.

Дело не в том, что в деятельности Гайдара на посту исполняющего обязанности главы правительства не было просчетов. Просчеты были. Но не они беспокоили его критиков. Истинная подоплека наскоков на кабинет по-прежнему была политическая: все очевиднее становились попытки отнять у Гайдара власть, в том числе и теми, кто жаждал реванша.

Возможна ли была в тот момент смена правительства? В принципе, в том положении неустойчивости и нестабильности, в котором пребывала тогда Россия, не было ничего невозможного. Но вот что тогда говорил об этом такой осведомленный и компетентный человек, как государственный секретарь при президенте России Геннадий Бурбулис. Он считал, что в тот момент смена кабинета была возможна только как смена курса. Смена же курса могла произойти только в том случае, если бы с ней согласился президент Ельцин. Однако было весьма маловероятно, чтобы он согласился с такой сменой.

II. ФИНИШ ГАЙДАРА

В ОЖИДАНИИ ПУТЧА

Лето и осень 1992-го. Ощущение полного бессилия власти. В том числе и так называемых силовых структур.

Милиция в полном развале. И не знает, как из этого развала выйти. Если спросить меня, я тоже не знаю, как его преодолеть, тем более что не в одной милиции он сейчас наблюдается. Но я знаю одно: как во всех цивилизованных странах, у нас на полную катушку должен быть задействован институт отставки. И не надо представлять отставку несостоятельного чиновника как нечто сверхординарное. Это ведь дело житейское: пришел — ушел. А мы постоянно запаздываем с отставкой этих чиновников. Тянем, тянем, тянем. Чего-то ждем, ждем, ждем…

Мне непонятно, например, почему никак не уйдет в отставку министр внутренних дел Виктор Ерин. Мне непонятно, почему не уйдет в отставку бывший демократ, а нынче неизвестно кто, никогда не унывающий запорожец-парубок Аркадий Мурашов, разваливший московскую милицию. Мне непонятно, почему не уйдут в отставку все те милицейские чины, которые не видят иного пути обеспечения безопасности граждан, как только их самообслуживание. Все они прекрасно себя показали, например, во время июньских событий в Останкине.