И было утро, и был вечер - Моисей Дорман

Я внимательно рассматриваю карточку. Что ж, красиво, даже умилительно. Величественный храм, мягко улыбающийся священник, молодые люди с

торжественными, счастливыми лицами. Запомнится на всю жизнь.

- Очень красивая картинка. Бардзо пьенкный образек. Дзинкую, - говорю я и возвращаю карточку.

- А теперь, пан офицер, посмотрите еще раз на свет.

Он берет у меня картинку, подходит к окну, смотрит ее "на просвет" и отдает мне.

Я тоже смотрю и вижу другую - страшную картину. Через выбитые двери в этот же храм ворвалась толпа, нет - орда гориллоподобных, разъяренных, заросших до глаз солдат. Лица их отвратительны: уродливы и тупы, скорее, морды животных. Они в длинных шинелях, на головах - буденновки с большими красными звездами. В руках ворвавшихся ножи и винтовки с примкнутыми штыками - наперевес.

Один из красноармейцев всадил штык в живот недоумевающему добродушному священнику, и тот падает, роняя крест. Жених лежит в луже крови с перерезанным горлом. Русский наступил ему ногой на грудь и растоптал белый цветок в петлице. Убегают служки, один из них уже сбит с ног ударом приклада по голове. Рядом трое красноармейцев повалили невесту на пол и готовятся насиловать. Они обнажили ее ноги выше колен и рвут свадебное платье. Другие красноармейцы добивают убегающих в ужасе людей.

Картина написана талантливым художником. Она впечатляет и может вызвать антипатию к русским, большевикам, "советам".

Я несколько обескуражен и, естественно, возмущен:

- Ложь и грубая немецкая пропаганда. Наши солдаты ничего подобного не делали и не сделают, даже в Германии. А за Польшу они кровь проливают. Не бойтесь их.

Страхи хозяина я не развеял:

- Война. Люди обозлились, одичали. Многие жаждут мести. Солдаты, особенно пьяные, часто обижают людей. Знаете, темные инстинкты... Рассказывают, что насилия бывают часто. Мы боимся вашего унтер-офицера или, не знаю, плютоновэго (взводного).

Выясняю, что он имеет в виду Батурина. Хозяйка согласно кивает головой:

- Проше пана, накажице ему, жэбы он нас не тревожил (прикажите ему, чтобы он нас не беспокоил). Нам страшне. Он злостит сен на нас. Он злой.

Пан Богдан что-то шепнул хозяйке. Она вышла и скоро вернулась с бутылкой вина. Они предлагают выпить. Я отказываюсь. Мне неприятны их недоверчивость и это бестактное подношение.

- Нет-нет! Не нужно вина. Дзинкуе. В другой раз. Благодарю.

Хозяйка как будто не понимает. Потом, спохватившись, отливает немного в стакан и выпивает, глядя мне в глаза. Я стою в недоумении, а хозяин, смутившись, поясняет:

- Вино доброе. Старое венгерское. Не сомневайтесь. Выпейте.

- Странные люди. Я верю вам, не сомневаюсь, что вино хорошее.

Тут открывается дверь, и в комнату заглядывает девочка. Нет, - это молоденькая девушка. Оказывается, она принесла бокалы, которые хозяйка то ли забыла, то ли не захотела взять. Хозяева молча переглядываются, а девушка с минуту стоит по ту сторону двери, держа перед собой подносик. Затем, как бы решившись, она неуверенно входит в комнату.

Хозяйка берет из ее рук подносик, ставит на стол, достает из буфета хлеб, кусок какой-то красноватой колбасы, нарезает и раскладывает на две тарелки. А девушка стоит у двери, с любопытством и достоинством разглядывая меня. Довольно высокая, белокурая, волосы до плеч, розоватые щеки. У нее большие темные печальные, как у хозяйки, глаза, красивый рот, детские, еще пухлые губы, несколько удлиненный, прекрасный овал лица.

Величественная ее красота поражает. Именно такой представлялась мне когда-то юная королева. Я, потрясенный, стою, не спуская с нее глаз. Молчу. Девушка подходит к столу. Строгая, холодная, даже надменная. Потом она снимает наброшенную на плечи темную кофточку. Сразу бросается в глаза ее стройность, плотно облегающее красно-белое платье, яркое, чем-то даже вызывающее. До меня Доходит: "Да ведь это - польские национальные цвета. На ней польский флаг! Так она, оказывается, патриотка!"

Время остановилось. Постепенно строгое выражение ее лица смягчается и

появляется неожиданно добрая, доверчивая, детская улыбка. Глаза и лицо начинают излучать мягкий, теплый свет. И от этого в комнате все меняется, становится светло и радостно. Не представлял, что возможна на свете такая живая красота!

Хозяйка приглашает к столу: "Прошэ! Проше, сядайте!" Хозяин представляет меня: "То пан росийський офицер",- и, повернувшись ко мне: "Моя цурка". Еще добавляет зачем-то: "Дочерь". Она улыбается мне свободно, искренне: "Эва". Руки не подает, отмечаю это. Чувствую себя скованно. О чем говорить, не знаю. Хозяин разливает вино, а я стою и смотрю на Еву с нескрываемым восхищением...

Тогда пан Богдан нарушает затянувшееся, неловкое молчание:

- Выпьем, чтобы скорее закончилась эта ужасная война и наступил мир.

Чуть помедлив, он добавляет:

- Хотелось бы и справедливости, но я не верю, что Польше суждена

справедливость. Так пусть будет хотя бы мир!

Тост мне не понравился, но хозяин выпил, и я - за ним. Ева о чем-то быстро говорит отцу. Я не понял, вопросительно гляжу, и он объясняет:

- Моя цурка сказала, что надо выпить за то, чтобы все присутствующие остались невредимы в этой войне. Так она сказала.

Тост замечательный. Значит, Ева подумала и обо мне. Приятно. По-видимому, правила хорошего тона требуют от них еще некоторого, хотя бы короткого, продолжения беседы с гостем, пусть даже с непрошеным. И Ева спрашивает, скоро ли, по моему мнению, закончится война.

- Посмотрите на карту. Германия уже окружена нами и союзниками, а Гитлер не сдается, потому что знает наш лозунг: "Смерть немецким захватчикам!". Немцы - фанатики, а фанатики не сдаются. Их надо уничтожать. За несколько месяцев мы с ними справимся.

Хозяин мыслит иначе:

- Как верующий человек и как врач я убежден, что убивать людей, даже

фанатиков, нельзя. Это - зло. Одно зло порождает другое. Одна жестокость

порождает еще худшую.

Я отвечаю решительно, не задумываясь:

- Ваша религия лицемерна. Ваша "святая инквизиция" пытала и убивала людей за убеждения или просто ни за что. Почему ваша церковь, или там костел, не выступили против Гитлера, против еврейских погромов, против концлагерей? Ваша религия не милосердна, как вы считаете, - она лицемерна и лжива.

Хозяин отрицательно машет рукой и вертит головой:

- Нет, то было давно. Инквизицию отменили четыреста лет назад. Сама церковь!

- А теперь еще хуже. Невинных людей - поляков, русских, особенно евреев - церковь не защищала, а вы хотите простить заведомых убийц. Проповеди читать им.

- Нельзя убивать всех согрешивших. Заблуждавшихся нужно простить. И проповеди им читать нужно. Тогда они покаются в своих грехах.