Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок - Валерий Тихомиров

Как обычно, были предприняты по-врачебному решительные меры. Рядовые ординаторы без колебаний шагнули навстречу неизвестности. Распечатав коробку с транквилизаторами, они дружно спаслись от тревожности и депрессии. Последующую неделю врачи живо реагировали на любые стрессы милой, искренней улыбкой пофигистов.

Заведующий четвертым отделением и профессор-консультант принадлежали к старой школе. Поэтому не запаниковали и прибегли к испытанным традиционным методам. Они обернулись в мокрые простыни, включили тихий классический реквием Моцарта и напились до полного равнодушия.

Лишь Светлана Геннадьевна Грудаченко страдала молча. Ее бездонная тоска плескалась глубоко внутри, отчего бюст колыхался плавными волнами под горькие вздохи. Предчувствие разлуки томило женское сердце. Светлана Геннадьевна чуть всплакнула и, уходя,тщательно проверила запоры на двери черного хода и кладовки.

Наконец настал решающий вечер. Обычный ежедневный конгресс в холле начался позже обычного. Напряжение повисло в воздухе, заставляя обитателей четвертого отделения нервничать. Параноики постоянно оглядывались в поисках источника опасности. Меланхолики рыдали навзрыд. Коробкин с хрустом истово чесался, задавая ритм общему шуму. Космос, очевидно, совсем взбесился, потому что шизофреники пищали не останавливаясь. Опутанные проводами головы мотались в такт трансляции на ручку ковша Большой Медведицы.

Гомон нарастал с каждой минутой, переходя в оглушительную какофонию. Кто-то истерично захохотал и осекся. Внезапно из коридора в холл поползли белесые клубы дыма. Поначалу на них не обратили внимания. Нереальный туман стелился понизу, постепенно окутывая ложки стульев. Вслед за ним пришел негромкий стеклянный перезвон. Мгновенно воцарилась тишина. Психи застыли, как будто по команде невидимого режиссера.

Импровизированная сцена еще была пуста, но благоговение уже заполнило больные души. Народ застыл, ожидая появления гуру. Только по углам холла, скрытые дымовой завесой, трудились Рыжов и Чегевара, размахивая полотенцами над обычными ведрами. Вызывая испарение, в воде плавал сухой лед. Достать его удалось по большому блату, за блок сигарет «Прима», через запойную буфетчицу Васильевну, раньше работавшую на хладокомбинате. На шее у экстрасенса болталось ожерелье из трех стаканов, издавая мистическое позвякивание.

Клубы тумана стали объемней, звон — громче. Пациенты четвертого отделения дружно задрожали от нетерпения и страха. И тут из туманного облака возникла расплывчатая фигура в смирительной рубашке. Онемевшие зрители вздрогнули. Гуру въехал в холл на каталке, будто выплывая из небытия. Некогда белоснежная накрахмаленная рубаха пестрела ярко-красными пятнами и прорехами, превратившись в рубище мученика. Голову Кнабауха окаймлял импровизированный венец. Не то терновый, не то липовый. Из-под засохших листьев на лицо стекали тонкие бордовые ручейки, странно похожие на потеки кетчупа.

Тишина сгустилась в напряженном ожидании чего-то страшного, неведомого и окончательного. Гуру воздел к потолку руки. Длинные незавязанные рукава порхнули двумя белыми флагами, объявляющими о капитуляции.

— Господа, — тихо и торжественно сказал он, — интеграция вошла в перигей! Хронометрические константы данной реальности элиминируют меня в параллельный континуум.

Красивые малопонятные слова почему-то вызвали промозглое ледяное ощущение приближающейся разлуки. Психи, как женщины, не вдумывались в смысл. Они слушали сердцем. Стеклянный перезвон стал громче, туман гуще, а скорбь просто захлестнула четвертое отделение. Ставя точку в последнем собрании умалишенного коллектива, психиатрический гуру махнул руками и крикнул:

— Я ухожу, господа! Спасайся кто может! Свободу узникам разума!

Неожиданно свет в холле потускнел и начал гаснуть. Силуэт Вождя расплылся в дымной пелене. Единственный официально разумный свидетель подозрительного действа — санитар Семен Барыбин — остолбенел возле заднего ряда с открытым ртом, решая, стоит ли вмешиваться в ход событий. Но святая уверенность в нерушимости границ родной больницы пересилила условно-хватательный рефлекс. Он остался стоять на месте, пребывая в немом изумлении.

Гуру исчез так же внезапно, как и появился. Сразу после его исхода на холл пала тьма. Туман буквально прыгнул на замерший коллектив, парализуя всяческое движение. Во мраке и тишине тридцать человек взвыли в один голос. Пронзительный вой осиротевших психов взмыл к небу. Но не долетел, ударившись о желтоватый потолок, вернулся назад и еще больше возбудил поклонников непонятной интеграции. Кто-то вскочил с места, сдирая с себя пижаму. Следом подпрыгнули соседи. От резких движений туман дрогнул, расступаясь. Небольшой пятачок, на котором долгие годы ежедневно священнодействовал гуру, был пуст. Эта пустота больно резанула по привыкшим к темноте глазам и нездоровой психике.

— Уше-ел!!! — горестно завопил самый буйный из пациентов «четверки». — Свободу-у!!!

— Спасайся кто може-ет!!! — подхватили параноики.

Кнабаух умел находить подход к людям. Каждому нашелся лозунг по душе. Психи вскочили с мест, вопя и толкаясь. Стены дрогнули. По коридорам и палатам разнеслось эхо начинающейся смуты. Вожак буйных бросился грудью на решетку. Раздался звонкий металлический лязг.

Полумрак холла словно прорезала молния. Психопаты вдруг ощутили, как их охватила заветная интеграция. В едином порыве они выплеснулись на просторы отделения. Объединенные общим горем сумасшедшие понеслись навстречу полному безумию.

В четвертом отделении грянул бунт. Такого история Скворцова-Степанова еще не знала. Орущая толпа легко смела с дороги обалдевшего Семена. Препятствий к свободному волеизъявлению у скопища личностей не осталось.

Во главе бунтарей мчались буйные, позабыв по дороге причину всеобщего возбуждения. Они почувствовали себя восставшим пролетариатом и революционными матросами одновременно. Все остальное моментально потеряло значение. Следом трусили параноики. Не так быстро и сокрушительно. Да и недалеко. До своей палаты. Где и юркнули под койки. Шизофреники в проволочных шлемах, получив одобрение из созвездия Кассиопеи, бунтовали не торопясь. В основном ковыряя пальцами давно обесточенные коридорные розетки. Мятеж замыкали вялые меланхолики. Они немного постонали за компанию, но быстро устали и присели поплакать вдоль стены.

Бить и крушить на отделении оказалось нечего. Попытки оторвать привинченные к полу стулья и пошвыряться пришитыми к матрасам подушками вскоре сошли на нет. Пластиковые окна, защищенные решетками, не бились. Стенды от стен не отрывались. Медсестры на посту не было. И даже санитар Семен оперативно дезертировал, опасаясь репрессий.

Психи немного попрыгали на кроватях, наслаждаясь интеграцией, и, загрустив, стихли. На отделении воцарились тоска и уныние. Понемногу народ успокоился, привычно укладываясь под одеяла. По старой русской традиции бунт закончился ничем. Несмотря на исторически присущую бессмысленность и полную беспощадность.

Вернулся Семен. Он на цыпочках прокрался в родные пенаты, пугливо озираясь. Но, кроме приписок к надписям на траурных черных лентах, никаких изменений не обнаружил. В законченном виде прощальные лозунги гласили: «Прощай, гуру!» и «Да здравствует интеграция!»

Санитар опасливо поскребся в дверь первой палаты. Ответа не последовало. Тогда он осторожно проник в логово подстрекателей. На первый взгляд, возмутители спокойствия мирно спали, укрывшись с головой. Все трое. Правда, почему-то не дыша. Закряхтев от нехорошего предчувствия, Семен стащил одеяла на пол. Вместо спящих пациентов на койках лежали тряпочные валики.

— Ка-ра-ул! — шепотом сказал он.

Интуиция завибрировала в районе копчика, намекая на что-то пакостное.

— Ка-ра-у-ул!!! — во весь голос заорал санитар и сам испугался.

Он в панике вылетел из палаты и помчался по коридору, чем-то напоминая последнего бунтующего психопата. Семен пробежался по палатам, производя беглый осмотр пациентов. По мере ревизии масштабы катастрофы выросли до уровня бедствия. Выяснилось, что вместе с Кнабаухом пропали не только оба соседа, по палате, но и боксер Коля-Коля. А также, что и было причиной воплей Семена, постовая медсестра Галя Булкина.

Санитар кинулся к телефону, горестно подвывая. Доклад дежурному врачу прозвучал сбивчиво и без подробностей. Про клубы дыма и кровавый венец на голове у Кнабауха Семен сообщать не стал. В его планы заполнение освободившихся коек собственным телом не входило.

Артур Александрович вывалился из задымленного холла, оставив за спиной стенающую толпу. На страже узкого бокового коридора, ведущего в сторону душевой, стоял Коля-Коля. Увидев Кнабауха, он дружелюбно изобразил хук с правой, в знак уважения не прикрыв челюсть плечом. Из всего отделения только Коля-Коля умел искренне и адекватно молчать. Артур Александрович внезапно подумал, что если и будет по кому-то скучать на воле, так это по бесхитростному инвалиду ринга. Неожиданно даже для самого себя матерый Мозг, идущий в бега, остановился и спросил: