Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса - Элджернон Блэквуд

— Если вы не возражаете, мистер Хаббард сделает кое-какие пометки по ходу беседы, — сказал он. — Тогда мое внимание не будет раздваиваться.

— Конечно, конечно. — Полковник взял со стола несколько чистых листов бумаги и поглядел на меня. Он все еще колебался. — Поймите, — заговорил он извиняющимся тоном, — мне не хотелось бы сразу перекладывать на ваши плечи мои заботы, это несправедливо. Может, перенесем наше свидание на дневное время? Тогда вы сможете выспаться спокойно, без всяких кошмаров.

— Ценю вашу заботливость, — с кроткой улыбкой ответил Джон Сайленс, принимая командование на себя. — Но у нас обоих уже выработался надежный иммунитет. Полагаю, ни что не может помешать нашему сну — кроме внезапного пожара или какого-нибудь другого стихийного бедствия.

Полковник Рэгги пристально посмотрел на него. Я был уверен, что упоминание о пожаре отнюдь не случайно. Оно, как и следовало ожидать, стерло последние признаки колебания с лица нашего хозяина.

— Извините, — сказал он. — Разумеется, я ничего не знаю о методах, применяемых вами в подобных случаях; вероятно, вы хотите, чтобы я незамедлительно начал свой рассказ и изложил вам в общих чертах создавшуюся ситуацию.

Доктор Сайленс утвердительно кивнул.

— Только разобравшись во всем, я могу принять предупредительные меры, — спокойно разъяснил он.

Старый вояка растерянно вскинул брови, как бы не вполне понимая значение его слов, но не стал больше тянуть время и с явной неуверенностью и неохотой начал свой рассказ.

— Боюсь, что буду вынужден вторгнуться в совершенно чуждую для меня сферу, — заметил он, попыхивая сигарой, — к тому же у меня так мало реальных свидетельств, что вы вряд ли уловите какую-либо последовательность в событиях. Тревогу вызывает именно общий эффект всего происходящего. — Полковник тщательно подбирал слова, стараясь ни на волосок не отклоняться от правды. — Я приехал в этот дом двадцать лет назад, когда умер мой старший брат, но в то время поселиться здесь у меня не было возможности. Моя сестра — вы с ней встречались за ужином — до самой смерти брата вела хозяйство; и все эти годы, пока я служил за границей, она присматривала за усадьбой — мы так и не смогли найти подходящего арендатора — и следила, чтобы дом не пришел в полное запустение. Я вступил в свои права лишь год назад.

Мой брат, — снова заговорил он после довольно продолжительной паузы, — также проводил много времени вне дома. Он был заядлым путешественником и заполонил усадьбу редкими вещами, привезенными им со всего мира. Нашу прачечную, небольшой отдельный домик за людской, он превратил в настоящий маленький музей. Все привезенные им вещи я убрал, ибо на них скапливалось слишком много пыли, к тому же они часто бились и ломались, но саму прачечную вы можете увидеть хоть завтра.

Полковник Рэгги так тщательно обдумывал свои слова, перемежая их частыми паузами, что вступление заняло много времени. А потом он и вовсе надолго прервал рассказ. Что-то явно мешало ему продолжать. Наконец он посмотрел в упор на моего компаньона.

— Позвольте спросить, надеюсь, мой вопрос не покажется вам странным, — заговорил он приглушенным голосом, — не заметили ли вы чего-нибудь необычного во время пребывания в моем доме?

— Да, заметил, — сразу же ответил доктор Сайленс. — Во всем доме царит необъяснимо сильная жара.

— Значит, вы почувствовали это? — воскликнул полковник, слегка вздрагивая.

— И весьма удивился, — тут же отозвался доктор, — причем причина жары, как я полагаю, заключается не в самом доме, а вне его.

Полковник Рэгги поднялся и стал снимать со стены обрамленную рамкой карту. Мне показалось, что таким образом он пытался скрыть от нас выражение своего лица.

— Ваш диагноз абсолютно точен, — полковник повернулся к нам с картой в руках. — Хотя я и не представляю себе, как вы могли догадаться…

Джон Сайленс выразительно пожал плечами.

— Это просто мое впечатление, — объяснил он. — Если больше доверять своим впечатлениям, не допуская, чтобы на них воздействовали доводы рассудка, вы легко сможете убедиться, что они бывают поразительно, я бы даже сказал, сверхъестественно точны.

Полковник снова сел и разложил карту на коленях. С глубокой задумчивостью возобновил он свой рассказ.

— После того как я вступил во владение усадьбой, — продолжал он, глядя попеременно то на меня, то на доктора, — выяснилось, что о нашем доме ходит много совершенно невероятных легенд, и, должен сказать, поначалу я относился к ним с насмешливым равнодушием, но затем вынужден был переменить свое отношение, хотя бы ради того, чтобы удержать слуг и работников. Начало этим легендам, как я полагаю, положила смерть моего брата.

Нагнувшись, полковник протянул карту доктору Сайленсу.

— Это старый план усадьбы, — объяснил он, — вполне пригодный для наших целей, и я хочу, чтобы вы обратили внимание на положение отмеченных на ней плантаций, особенно тех, что возле дома. Вот эта, — показал он пальцем, — называется Двенадцатиакровой плантацией. Именно здесь, совсем рядом с домом, погибли мой брат и его управляющий.

Полковник говорил как человек, вынужденный признавать крайне огорчительные для него факты, о которых он предпочел бы умолчать или, по крайней мере, преподнести их по возможности с насмешкой. Это придавало его словам особую убедительность и весомость, и я слушал его с растущим беспокойством, стараясь предугадать, какой помощи попросит у меня доктор. Я словно был зрителем некоей мистерии, в которой на сцену могут пригласить и меня самого.

— Двадцать лет назад произошла одна история, — продолжал полковник, — в то время, к несчастью, ходило много разных толков, и вы, быть может, тоже слышали о ней. Управляющий Страйд отличался горячим и вспыльчивым нравом; такого же темперамента был и мой брат, поэтому между ними случались частые ссоры.

— Нет, я не помню этой, как вы изволили выразиться, истории, — сказал доктор. — Могу ли я узнать истинную причину смерти? — Что-то в его голосе заставило меня насторожиться.

— Управляющий, как предполагалось, умер от удушья. А после проведенного вскрытия врачи утверждали, что оба они скончались в одно и то же время.

— А ваш брат? — спросил Джон Сайленс, заметив, что полковник недоговаривает что-то очень важное.

— Тут кроется какая-то тайна, — в тихом голосе нашего хозяина сквозило явное усилие. — Я должен упомянуть об одном огорчительном обстоятельстве. Самому мне не довелось видеть лицо брата, но другие видели… Страйд был вооружен, однако оба ствола его ружья оказались неразряженными… — Он говорил, смятенно запинаясь. За его словами вновь ощущался пережитый ужас.

— Продолжайте, — сочувственно кивнул доктор Сайленс.

— Они сказали, что лицо моего брата словно было опалено чем-то. То ли вспышкой пламени, то ли взрывом — трудно определить. Зрелище, по их словам, было ужасное. Тела лежали бок о бок, лицами вниз, ногами к лесу, как если бы Страйд и мой брат убегали от него, не более чем в двенадцати ярдах от опушки.

Доктор Сайленс никак не отреагировал на эти слова. Казалось, он молча изучает карту.

— Сам я, правда, не видел, — повторил полковник, стараясь скрыть невольные проявления ужаса — если не в выражении лица, то хоть в голосе. — Но моя сестра, на свое несчастье, видела; и я полагаю, теперешнее ее состояние всецело объясняется испытанным тогда нервным шоком. Естественно, она никогда об этом не упоминает, и я даже склонен думать, что Небом ей милосердно даровано забвение. Но по горячим следам она тоже сказала, что лицо брата было опалено — то ли вспышкой пламени, то ли взрывом.

Джон Сайленс оторвал глаза от карты, всем своим видом показывая, что пока не собирается вступать в беседу, но готов внимательно слушать дальше; немного погодя полковник Рэгги продолжил рассказ. Он стоял на коврике, закрывая своими широкими плечами большую часть каминной доски.

— Во всех легендах так или иначе упоминалась Двенадцатиакровая плантация. Это вполне естественно, здешние люди суеверны, как ирландские крестьяне, и хотя я примерно наказал несколько человек, пытаясь прекратить глупые толки, это не принесло никакого результата: каждую неделю до меня доходили все новые слухи. Увольнять слуг и работников не было смысла, ибо они увольнялись сами. Сторожа выдумывали невероятные предлоги, чтобы оставить службу, лесники отказывались заходить в лес, загонщики и слышать не хотели об исполнении своих обязанностей. По всей округе сложилось мнение, что Двенадцатиакровую плантацию следует обходить стороной и днем и ночью.

Откладывать расследование уже не представлялось возможным, — продолжал полковник. — Просто отмахнуться от всех этих легенд и слухов я не мог и потому сам занялся их сбором и осмыслением. Как видите на этой карте, Двенадцатиакровая плантация практически смыкается с домом. Ее опушка граничит с лужайкой позади него; завтра вы сами сможете все увидеть: густая сосновая плантация — главная защита от дующих с моря восточных ветров. В прежние времена, до того как мой брат распутал всю тамошнюю дичь, это было лучшее место для охоты на фазанов во всей усадьбе.