Кошка, которая умела плакать - Наталия Аникина

— Ты не представляешь, как я рада, что ты приехала домой, — напряжённым шёпотом быстро проговорила Ирера. Уши её постоянно двигались, эалийка внимательно вслушивалась в звуки ночи. — С отцом что-то происходит. Он стал уже открыто заявлять о том, что нашему миру с Тиалианной и Веиндором пришёл конец. Гнев затуманивает ему разум, и он не видит последствий.

— Ты знаешь не хуже меня цену его гнева, — улыбнулась Аниаллу, удивлённая беспокойством сестры. Но через мгновение она вспомнила свой разговор с отцом в том зале, где у статуи богини сидела грустная девушка, и опасения Иреры не показались ей беспочвенными.

— Раньше он просто хорошо играл свою роль, — уже спокойнее сказала Ирера, — вживаясь в неё для правдоподобности, но теперь… теперь он переигрывает. Я боюсь, что он начнёт мстить за тебя Тиалианне и за весь наш народ — Веиндору.

— Он мудр, Ирера. Он никогда не пойдёт против собственного сердца. Он знает в глубине души, какие действия верны, а какие нет. Селорн — эал, он понимает разницу между чувствами и высшей интуицией — алайским виденьем Пути, — как можно более убеждённо сказала Алу.

— Моё сердце тоже говорит мне, что пора начать резать их на части! — огонёк гнева вспыхнул и тут же погас в глазах Иреры. — Рвать когтями и медленно вонзать клыки им в горло, с хрустом проламывая серебряную чешую, — проговорила она со странным спокойствием и сладострастием. — Моё сердце велит мне собрать армию из моих братьев и заставить мозги в их мудрейших головах кипеть, как зелье в котле алхимика, — лицо Иреры исказила злобная гримаса, кажущаяся ещё более ужасной в сочетании с её нежной красотой.

Аниаллу подняла руку:

— Сестра, не уподобляйся людям. Это только они и прочие незрячие путают интуицию и чувство Пути с порывами и… обычными чувствами. Они просто не способны понять, что это такое, и не в наших силах объяснить слепцам, что такое видеть, а прозревать самим всегда трудно… и неприятно. Вот они и пытаются привязать это понятие к привычным вещам. Получается полный бред. Это всё только от их собственного несовершенства… и лени, — с печальной усмешкой пошевелила ушами Алу.

— Ты говоришь, как танайка, — сокрушённо заключила Ирера. — Но мне мало дела до всяких там Путей. Я пытаюсь услышать своё сердце, свою… знаменитую кошачью интуицию и понять, что из моих желаний — порыв, а что — голос тел алаит. Какое решение верное… Мне понятно то, что ты говоришь, но я не могу…

— Это тоже в порядке вещей, сестра. У так нелюбимых тобой в последнее время танаев есть фраза на этот счёт. Она значит примерно следующее: кто понимает — тот соглашается… Прости, но выходит, что ты еще не понимаешь.

— Не понимаю… — глухо повторила вторая дочь, стараясь усмирить гнев в своём сердце. — Наверно, ты права — я не все понимаю, но, на моё счастье, я и не должна этого понимать. Я чувствую, что не должна ничего предпринимать, и буду следовать этому чувству…

— …и именно это делает тебя дочерью Старшей расы, — закончила за нее мысль Аниаллу.

— Также как и тебя? — невесело усмехнувшись, спросила Ирера, приобняв сестру за талию.

— В происходящем со мной тоже есть какой-то смысл… наверняка.

Аниаллу снова почувствовала себя виноватой из-за того, что не может удержать в себе свои грустные мысли и делится ими с окружающими. Это вызвало у Селорна такой гнев и заставило его совершать поступки ни ему самому, ни алаю вообще не свойственные. Уступая своей танайской части, помогая неизвестно кому и неизвестно зачем, она шла против своей алайской натуры, против своего Пути, и это не могло привести ни к чему хорошему. Не могло и не привело. Все три её отца и те, кто просто хорошо знал ее, страдали вместе с ней, и это само по себе было печально, но то, что Селорн, ослепленный злобой, разгневанный тем, как с ней обошлась Тиалианна, уже начал строить планы против самой богини и ее народа, — было ужасно вдвойне и могло привести к катастрофе. Аниаллу охватывала дрожь при одной мысли о том, во что может превратиться Энхиарг, если между Аласаис и Тиалианной начнётся война. Это уже конец всему, а не только дому ан Ал Эменаит…

— Знать бы, зачем ей это, Ирера, — вздохнула Аниаллу.

Она подумала, что вот уже две тысячи лет живёт она в семье Селорна и всё это время её родственники не перестают обсуждать и, чего уж говорить, осуждать её работу и… хм, работодателя. Таковы эалы — добровольные затворники своих лесов, любящие всё созданное «своими руками», будь то вещи или законы, и не терпящие влияния других культур и народов. Да, то что Селорн позволил провести под своей крышей День Тысячи Свечей — поистине великое чудо…

— Нам всё равно этого не понять! — недовольно фыркнула её собеседница, раздражённо дернув хвостом. — Но я тебя предупредила: с отцом что-то не так.

Аниаллу молчала. Она не знала, что сказать и чем помочь Селорну или Ирере.

— Быть может, надо поставить в известность Совет? — на обычно непроницаемом лице Иреры отразилось всё волнение, которое мучило её долгие дни.

— Ты на самом деле считаешь, что все так серьёзно?

— Более чем, — уже совершенно спокойным голосом сказала вторая дочь. — Его гнев был велик, но нам удалось его переубедить. Он ведёт себя как-то не по-алайски… Нет, правы владыки Великого леса и затворники Руала — чужеземцы только вредят нам. Нельзя допускать их в наши города!

— Не стоит сообщать всему Совету, — сказала Аниаллу, пропустив гневную реплику своей собеседницы мимо ушей (стоило тал сианай вступить с ней в диалог на подобную тему, и неизвестно, чем бы это закончилось). — Расскажи всё Кеану или Кеаре, они оба поймут и, я уверена, найдут способ помочь.

Ирера повернулась спиной к парапету, чтобы никто не смог увидеть то, что сказали Аниаллу её руки: «Мне кажется, что с ним происходит то же самое, что с людьми из Канирали».

— Он алай. Такое невозможно, — ответила Аниаллу на языке жестов. Никому не следовало быть свидетелем подобного разговора, а учитывая, что дом ан Ал Эменаит был полон телепатов, спрятать здесь свои руки было куда проще, чем мысли.

— Я надеюсь, что это именно так, — проговорила Ирера, снова положив руки на парапет и невидящим взглядом смотря на город. Её чёрное запястье пересекал тонкий шрам — вечное напоминание о несостоявшемся замужестве. Она уже давно пережила это, и незаживающую отметину больше не скрывал особый широкий браслет — знак того, что сердце её закрыто. Такие же браслеты носили те, кто не хотел принимать никаких ухаживаний по разным причинам — будь то увлечённость работой или, как это обычно случалось у женатых или замужних алаев и алаек, желание продемонстрировать всему миру, что сердце их отдано кому-то одному раз и навсегда. Впрочем, многим это не мешало иметь увлечения и означало только, что все остальные будут значить для обладателя браслета ничтожно мало по сравнению с тем, в честь кого или чего это украшение было надето.