Магистр - Анна Одина

Маэстро же занимался поисками: искал таинственную молодую певицу, явившуюся неизвестно откуда и исчезнувшую неизвестно куда. Себе самому он в минуты особенной неискренности объяснял это мучительным поиском абсолюта, желанием поставить оперу такой, какой она была задумана. Еще он искал книги и следы, как в Китае и Португалии. Со следами в России было гораздо сложнее: русские мифологизировали себя и свою историю – во много раз более короткую, чем китайская – во столько же раз более интенсивно. Но Винсента интересовала не история как таковая, а непонятный след, приведший его сюда. В ноябре наконец-то вступивший в третий десяток жизни Ратленд понадеялся, что навязчивый детерминизм отпустит его, ибо он вот-вот узнает, по какому пути идет и почему.

Он говорил с людьми – с разными людьми в разных местах – и слушал. С музыкантами и театралами, с великими рестораторами и старыми завсегдатаями «Крыма», персонажами столь темными, что история не сохранила их имен, с Зубатовым, с Козловым[79]… Наконец поиск привел его на Сухаревку, к знаменитой московской розовой башне, подаренной Петром заставе, помогшей ему бежать из Москвы[80]. Сухарева башня казалась Ратленду европейской ратушей, но на самом деле этот дерзкий карандаш побывал и Навигацким училищем, и обсерваторией Брюса, Петровского чернокнижника, и укромным местечком для всех тех, кто хотел быть во что-нибудь посвященным, с самых петровских времен. А у ног башни бушевал рынок. Винсент частенько заглядывал туда, вылавливая редкие книги, а знакомый букинист добывал для него издания из малоизвестных или пошедших в распыл коллекций, у наследников старых библиофилов и прочая.

– …А знаете, маэстро, – говорил книжник Семен Аркадьевич из глубин своей вавилонской лавочки, предусмотрительно закрытой изнутри на ключ от несвоевременных посетителей, – куда вам надо пойти за самой интересной книгой в городе?

– В университет? В Кремль? Искать под землей библиотеку этого вашего Иоанна Ужасного? Все это как-то повторно. Нет – вторично.

– Ну уж… – обиделся Семен Аркадьевич. – Скажете тоже, «повторно». О библиотеке царя Ивана разное говорят…

– Семен Аркадьевич, – свел брови нетерпеливый «маэстро», – что за всеобщая страсть, право слово, как будто во дворе не начало двадцатого столетия, а Темные века. Почему все ищут тайны и заговоры там, где многое уже давно известно? Ведь всплывали же разрозненные книги Иоанна-сыноубийцы… Забелин вон купил фолиант на Смоленском рынке, еще кое-что появлялось. Чего ж еще надо?

Семен Аркадьевич смотрел на клиента искоса и не отвечал.

– Впрочем, простите, – остановил себя Ратленд. – Где, говорите вы, надо искать самую интересную книгу в городе?

– У Брюса, – обиженно вымолвил букинист, поднимая глаза наверх, на башню.

– Но ведь нет больше Брюсов в России, Семен Аркадьевич, вышли все. Уж я первым делом поинтересовался этим королевским родом, столь много послужившим России и столь ею под конец обиженным.

– Знаете, маэстро, – вдруг заметил букинист, поправляя на груди старую душегрею, – много видел я на своем веку иноземцев, что приезжали в Россию, работали и оставались у нас… Но еще ни разу не было такого, чтобы человек явился сюда, скажем, зимой, не зная русского языка, а к следующей осени уже свободно на нем разговаривал. Вот как вы.

– Я довольно способный, – пробормотал Винсент, никогда не понимавший, как реагировать на комплименты, тем паче несвоевременные.

– Не бывает таких способностей, чтоб не путать падежей наших и спряжений, не учась. Я это вам говорю как бывший гувернер. В вас неизбежно есть что-то русское.

– Да что же? Может, загадочная душа? Но хорошо, воля ваша, предположим, у меня была русская бабушка. Теперь-то скажете, о какой книге речь и где ее искать?

– Так ведь вы сами знаете, если упомянули о Брюсах.

– Но ведь вы же не всерьез…

– Вот вам и не всерьез. А только видел я ее у них, еще когда был гувернером.

– Гувернером?

– У милой моей Наденьки.

Винсент помолчал.

– У Наденьки… которая приходится родней Брюсам и, соответственно, Мусиным-Пушкиным? – «Мало ли в Москве Наденек?» – подумал он.

– Приходилась. Отец, старый граф Брюсов, ее…

– Да. Я знаю.

В Москве была только одна такая Наденька. Найти место, где жили Брюсовы, было уже совсем не трудно.

Усадьба Девлетово, принадлежавшая графу Алексею Петровичу Брюсову, была старая и располагалась там, куда в то время городская Москва еще не добралась, – в Коломенском. С этим местом связывали появление в 1621 году из ниоткуда татарского отряда, принадлежавшего шестнадцатому веку и хану Девлет-Гирею. По приказу царя Михаила Федоровича и без того растерянных всадников захватили, учинили над ними дознание и, прежде чем запытать насмерть (раз уж начали), вызнали, что крымчаки, уходившие от преследования, спустились в таинственно туманный овраг, а вышли только через пятьдесят лет. Злосчастные захватчики даже не очень удивились жестокому отношению, потому что решили, что попали из колдовского оврага прямиком в ад. Историю эту Винсент выслушал от впечатлительного извозчика, а сам не впечатлился: он-то свой ад уже давно носил с собой.

Брюсов всегда тянуло к загадкам природы и человека. Главный русский Брюс, потомок шотландского короля Роберта I Яков Вилимович, самый высокообразованный человек петровской России (одних иностранных языков за душой у него было то ли шесть, то ли восемь), прославился не только ратными и дипломатическими подвигами, но и чудесами. Летом на озере в его подмосковных Глинках лежал лед, и гости катались на коньках, а посреди зимы в парке зеленели травы и расцветали японские вишни. Были и более странные вещи, плохо объясняемые химией, но распрекрасно молвой. По ночам обращался Яков Вилимович большой хищной птицей, срывался с Сухаревой башни (там, неподалеку от Малой Мещанской, он жил до переезда в Глинки) и обозревал Москву с высоты, ища жертв для своих дьявольских опытов. Якобы Яков вовсе не спал, днем служа царю и отечеству, накапливая знания, курируя науки и разведку недр, переписываясь с Лейбницем и Ньютоном, а ночами фиксировал добытые сведения задом наперед в своей страшной черной книге колдунов, которые потому и зовутся «чернокнижниками». Сам-то Яков звал ее непонятным хмурым словом «Гримуар»[81]. То ли самому царю Соломону принадлежала эта книга. То ли вся библиотека Грозного царя умещалась в ней. То ли из семи дощечек была она составлена, то ли написана на черной невольничьей коже, да только замуровали Гримуар в Сухаревой башне. Или не замуровали.

Яков Брюс умер бездетным и знания своего никому не передал. По легенде, умер он от той же жажды экспериментаторства: велел помощнику разрубить себя на части да полить живой водой собственного изготовления, только царь посмотрел, как слуга его срастается на глазах, и велел это сатанинство прекратить, а Брюса, так и не воскресшего, засыпать неосвященной землей. (И какого только царя имела в виду глупая молва? Брюс пережил Петра на десять лет, а умер в правление Анны Иоановны.) Услышав жестокий приговор, русско-шотландский Фауст открыл свои черные очи, да промолвил… нет, не успел – забили ему рот сырою глиной. Итак, королевский отпрыск Брюс детей не оставил, и его графский титул, чтоб не пропадать, перешел племяннику. Этот Александр Романович Брюс породнился с Долгорукими, и от того брака родился будущий главнокомандующий Москвы, оставивший дочь, которая наконец-то и вышла замуж за графа Мусина-Пушкина, отдав ему свою шотландскую фамилию. Высочайшим указом было дозволено Мусину добавить себе славное прозвание Брюс, но и это делу сохранения великой крови не помогло – умерли Мусины-Пушкины-Брюсы бездетными.

Брюсовы же, найденные Ратлендом по подсказке букиниста, не были какими-нибудь дворовыми людьми Брюсов. История о незаконном сыне Якова Вилимовича далеко увела бы нас от магистральной линии повествования, но пока генеалогия носилась с тем, что у бездетного Якова Брюса пропадали титул и фамилия, прекрасная амстердамская немка Маргарита воспитывала сына – плод любви, зачатый ею во времена Великого Петрова посольства 1697 года. Якову Вилимовичу, будучи гордячкой, о том ничего не сказала, и он уехал в неведении и навсегда. Долго ли, коротко ли, но Брюсова сына потянуло в Россию. Он добрался туда после смерти отца, царице Анне показал какое-то письмо с подписью, убедившей государыню в его сыновних правах (поговаривали, впрочем, что было там не только письмо, но и что-то более весомое), и получил фамилию Брюсов и статус царицына советника по деликатным научным вопросам. Шума и претензий от Брюсова племянника (унаследовавшего титул), а потом и от Мусина-Пушкина (унаследовавшего фамилию) не было. Официально-искусственная линия наследования Якова Вилимовича сошла на нет. Брюсы, как метко сформулировал Винсент, «все вышли». Но не Брюсовы – прямые наследники шотландского короля Роберта Брюса, не Брюсовы, породившие Надежду, Наденьку – обладательницу ангельского голоса, проклятую собственным отцом и закончившую жизнь в Китае.