Поиск-89: Приключения. Фантастика - Владимир Блинов

— Я?.. — Дождь запнулся. — Я из Венеции…

— Из Венеции? — удивилась она. — По турпутевке ездили?

— Ага, — кивнул Дождь.

— Ну и как там? Сколько меняют?

— Чего меняют? — не понял Дождь.

— Ну, денег сколько меняют?

— Я не помню, это давно было…

— А сейчас вы где работаете? — удивилась Надежда.

— Я музыкант, — не понимая, что от него хотят, ответил Дождь.

— А-а, так вы на гастроли ездили!

— Да, — сказал Дождь, вспоминая, что это за слово «гастроли».

— Я так и подумала сразу. Я только подумала, что вы поете, — уточнила Надежда.

— А я действительно пою, — удивился Дождь ее догадке.

— Правда?!. Вот здорово! А как ваша фамилия? Может, я слышала?..

— Вряд ли… Это было давно, — он смутился.

— Нет, правда, скажите! Хоть буду знать, кто меня провожал. Завтра расскажу девчонкам, те лопнут от зависти. Я в бухгалтерии райпищекомбината работаю. Так как ваша фамилия?

— Моя фамилия Веротти, Андреа Веротти, но все зовут меня Дождь…

— Веротти?! — обалдела Надежда. — Вы что, иностранец?

— Я родом из Флоренции. Но зовут меня Дождь.

— Дождь? — воскликнула она. — Просто дождь?

— Да, просто Дождь, — улыбнулся он.

Надежда расхохоталась.

— Ну, ты даешь! Надо уж было свою фамилию оставить! Андреа Веротти! Это звучит. А Дождь…. Это не интересно. На Веротти все попрутся, а кто пойдет слушать Дождя? Вон, осенью как зарядит, тоска смертная!..

— Это неправда, — возразил Дождь. — Надо уметь слушать! Там иногда играют такие сложные мелодии, что на инструментах, на любом инструменте, даже рояле это не воспроизвести. Это даже неподвластно порой целому оркестру. Имеющий уши да услышит! Это такая тонкая вязь звуков, тонов, полутонов, октав, аккордов, вы себе не представляете, какое наслаждение иногда слушать. Правда, находятся люди, которые не слышат эту музыку или равнодушно ждут, когда она кончится…

— Вы красиво рассказываете, — вздохнула Надежда.

— Мы скоро придем? — спросил Дождь.

— Уже пришли, — Надежда остановилась. — Вот мой дом. Хотите кофе?

— Нет, спасибо, я не пью…

— Может быть, чаю?

— Нет-нет, спасибо!

— Может быть, мы встретимся? Я ни на что не претендую…

— Нет-нет! — воскликнул Дождь, попятился назад и вдруг взлетел, оставив слабо светящийся след.

— Ой-ой!.. — застонала Надежда, ноги у нее подкосились, и она села прямо в песочницу, на острое детское ведерко. Дикий визг огласил округу, и наутро все соседи уже знали: Боборыкина загуляла!

На востоке вспыхнула первая белая звездочка, Лена услышала, как вздохнул сад, и, прильнув к окну, увидела Дождя. Он стоял под яблоней и смотрел на нее.

Лена открыла кухонное окно, и Дождь подошел к ней.

— Что это за женщина была там? — спросила она.

— Не знаю, — вздохнул Дождь. — Она попросила проводить ее.

— И ты… провожал ее?

— Да, — просто ответил Дождь. — Мне показалось, что у нее какая-то беда…

— И о чем вы говорили? — ревниво спросила Лена.

— Она расспрашивала, кто я и откуда. А я ничего не мог объяснить…

Лена стояла перед окном в одном халатике, и свежее дыхание сада обдавало ее ознобом.

— Тебе холодно? — обеспокоился Дождь.

— Нет-нет, мне не холодно!.. А что с нами произошло там, в Венеции?

— Нас убили… Я и по сей день не пойму, кто подослал этих убийц. Видимо, тебя выдавали уже замуж, ты считалась чьей-то невестой… Мы уже собирались бежать во Флоренцию, нас ждала лодка на побережье, но было прохладно, и я решил забежать за плащом, чтобы укутать тебя, на тебе было лишь тонкое розовое платье… Ты не захотела отпускать меня одного, и мы побежали вместе вприпрыжку, смеясь и радуясь, как дети. Мы поднялись в мою комнату, я набросил на тебя свой плащ, и ты так сильно прижалась ко мне, что я услышал биение твоего сердца… Я и не заметил, как они вошли…

— Мы целовались в этот момент…

— Да… Ты вспомнила?

— Мне кажется, что я вспомнила… — прошептала Лена.

Петр Иванович Неверующий как раз проснулся в этот миг и, ощутив неприятную сухость в горле, решил выпить газировки. Он сунул ноги в шлепанцы и поспешил на кухню, зевая и почесываясь, уверенный, что все спят. Каково же было его удивление, когда у раскрытого окна он обнаружил дочь и этого, лохматого, который летает.

— Вы чего не спите? — удивился он. — Завтра же экзамен!

— Не спится, папа, — вздохнула Лена.

— Ты сначала экзамен сдай, в институт поступи, а потом, это, любовь крути! — Петр Иваныч достал полбутылки «Буратино» и залпом выпил. — Теперь эссенции перелили! — поморщившись, сказал он. — Подействовала критика!

Почувствовав горечь во рту, Неверующий взял конфетку, разжевал.

— Горчит шоколад! Опять Симаков крутит! Ну, пройдоха! Ладно, иди ложись, подождет твой этот… до утра, а то напишешь на двойку, мать тебе устроит такое свидание, что сама не рада будешь! Иди!

— Да напишу я! — огрызнулась Лена. — Сейчас пойду! Иди, я приду сейчас!

Петр Иваныч хотел уж совсем рассердиться, но вдруг кто-то внутри него грубо сказал ему: «Ты чо к девке прилип?!. Иди спать!»

Неверующий оглянулся, но, никого не найдя, махнул рукой и ушел спать. И заснул мгновенно, проспав до половины восьмого и опоздав на работу на пятнадцать минут, точно принял вечером снотворное.

Вспомним теперь о майоре в отставке Льве Игнатьиче Шилове. К трем часам он направился в горжилкомхоз для утверждения своих инструкций, в которых ему, как председателю КВР, предоставлялось бы право без суда и следствия самому штрафовать жильцов до 10 рублей (в случае первого нарушения), при штрафе до 30 рублей составлять акт, каковой утверждался бы главой горжилкомхоза (в случае повторного нарушения), и делать представление горисполкому на выселение (в случаях постоянных нарушений). Это было главное в инструкциях, и этого Шилов добивался, понимая, что одними увещеваниями и разъяснительной работой ничего не достигнешь.

Однако происшедшие события совсем выбили его из колеи. А тут еще, как назло, в голову засел этот голос: «Джонни, ты меня не знаешь, ты мне встреч не назначаешь…» Фраза лезла и лезла из него, и не успел Шилов войти в горжилкомхоз, как тотчас пропел подбежавшей к нему завотдельше по ремонту жилых зданий: «Джонни, ты меня не знаешь…»

Завотдельша, пятидесятилетняя Римма Эммануиловна, в испуге отшатнулась и, выпучив глаза, проговорила:

— Что это с вами, Лев Игнатьич, голубчик? Вы выпили?!..

— Я не пью, Римма Мануиловна, извините, это оперетку по телевизору давали, вот засела. Я вас слушаю!