Впервые над полюсом - Н. Стромилов

Через три дня Р-5 прилетел на базу и лагерь Крузе был ликвидирован.

А на следующий день на дрейфующих льдах возник новый лагерь - наш…

* * *

Самолет Головина вылетел на север для очередной разведки погоды 18 мая. На 82°30' встретили облачность, попробовали добраться до верхней ее границы. Не получилось - высоко. Проинформировали руководство. Получили распоряжение возвращаться. Легли на обратный курс. Рудольф сообщил, что основной аэродром закрыло туманом. Вскоре и мы входим в туман: Егорыч ведет разведчик вслепую, на небольшой высоте. Туман не везде одинаково плотен: иногда вокруг светлеет. По времени должны подлетать к Рудольфу. Но земли не видно. К сожалению, как и при возвращении с полюса 5 мая, снова выскакиваем из равней сигнальной зоны радиомаяка. Видимо, еще не научились мы как следует пользоваться этим мудрым устройством.

Неожиданно в нескольких сотнях метров впереди вырисовывается склон ледника с черными зубцами вкрапленных в него скал! Егорыч берет штурвал на себя и отворачивает. Самолет проходит низко, совсем низко над склоном. Егорыч приказывает Волкову перейти, точнее - переползти, в кабину пилота: в своей носовой кабине штурман подвергается большему риску в случае аварии самолета. Головин с Волковым определяются. Появляется ясность: мы над островом, соседним с Рудольфом! Разведчик берет курс на базу. Резко сгущается туман. Иногда проходим через снежные заряды. Машина тяжелеет: начинается обледенение.

Высота сорок - пятьдесят метров. Временами сквозь хлопья тумана и снег видим воду. Егорыч помнит, что основной аэродром на высоте двести пятьдесят метров, поэтому упорно тянет штурвал на себя. Выбиваясь из сил, разведчик набирает высоту триста метров. Плотность тумана начинает ощущаться физически. Непрерывно поддерживаю связь с базой. Обещанных сигнальных костров на куполе не видим. Может быть, нужно опуститься немного ниже и тогда покажутся черные полоски дымовых костров на запасном аэродроме? Нет! Страшно врезаться в ледниковый склон, даже с нашей, далекой от космической, скоростью! Начинаю выбирать антенну. На какой-нибудь вершине можем оборвать ее, и тогда останемся без связи. Это будет плохо для нас и для тех, кто напряженно следит за нашим полетом в радиорубке базы. Наверняка там сейчас Шмидт, Шевелев, Водопьянов, Бабушкин, Спирин. Внешне они, конечно, спокойны, но мы представляем себе их состояние.

Молниеносно в эфире появляется Рудольф: «Мы слышим шум ваших моторов! Вы проходите севернее! Повторите заход! - под диктовку Шевелева выстукивает Богданов. Разворот. Снова очередь точек и тире: «Вы только что прошли над нами!» Снова разворот. Но напрасно! Не расступается сплошная серая, давящая пелена…

Егорыч принимает единственно правильное решение: выйти из архипелага. И мы уходим на юго-запад. Обледеневшая машина охотно идет на снижение. Это уже не туман, а вата, она закрывает концы крыльев, подкрадывается к фюзеляжу. Под нами ледяные поля вперемежку с водой. Егорыч не имеет возможности выбрать с необходимой тщательностью льдину для посадки, сделать над ней хотя бы один круг: идем бреющим полетом, машина проваливается. И все же опыт первоклассного летчика, хорошо знакомого с высокими широтами, подсказывает ему: вот эта! И он с ходу идет на посадку сразу за грядой торосов, задев за которые обрывается моя, значительно укороченная к этому времени антенна. Сильный удар! Второй! Третий! Потом - уменьшающаяся скорость машины, легкие толчки. Самолет стоит! Выскакиваем из машины - Терентьев не забывает выпустить и меня.

Вспоминаю слова Амундсена: «…Злой враг, с которым приходится считаться аэропланам,-это туман. Вынужденный спуск в тумане - верная смерть…»

Разведчик цел. На лобовой кромке крыльев - пленка льда толщиной пять-шесть миллиметров. Патрубки измерителя скорости превратились в красивые ледяные астры. Сидим на очень небольшой льдине, со всех сторон окруженной нагромождениями торосов. Взлететь с нее не удастся. В пятнадцати метрах перед самолетом - ледяной барьер!

Мы не знаем, насколько прочна льдина, на которую мы сели. Поэтому начинаем быстро выносить из самолета часть продовольствия, палатку, клиппербот, нарты, аварийную радиостанцию и прочее, что может потребоваться, если усложнится обстановка. Вдвоем с Егорычем разворачиваем аварийную радиостанцию. Три вызова впустую. Наконец, через полтора часа после посадки, устанавливаем связь с базой.

Нервничая, Богданов от имени руководителей экспедиции передает: «Рады невероятной удаче! Как самочувствие экипажа? В чем нуждаетесь? - И от себя добавляет: - Ну, Коля! Очень рад, что сели! Прямо переживали!» Опасения подтвердились: товарищам на базе было не легче, чем нам в полете. Успокаиваем их, говорим, что все в порядке. Заказываем Богданову несколько радиостанций для пеленгации. Определяемся. Оказывается, сидим примерно в сорока километрах к юго-западу от Рудольфа. Остается подтвердить это астрономическим определением. Но для этого нужно ждать солнце.

Егорыч уходит искать поле, пригодное для взлета. Остальные начинают обживать льдину. Часа через два результаты нашей работы выглядят так. В пятнадцати метрах от самолета у гряды торосов стоит розовая шелковая палатка с надувным резиновым полом - хорошей защитой от надледной воды. В палатке - спальные мешки. Снаружи, слева от входа, - миниатюрная переносная радиостанция, справа - кухня со стенками из снежных кирпичей, надежно защищающими от ветра. Чуть поодаль - нарты с запасом продовольствия. Рядом с нартами - пузатый клиппербот.

- Сытый желудок - залог успеха! - заявляет Кекушев и большим ножом начинает вскрывать банку с продовольствием. Достаю котелок. Он оказывается грязным. Мою его снегом. Эта процедура вызывает у Кекушева брезгливую гримасу. Завершив «мытье», наполняю котелок чистым снегом. Разжигаю примус: из импровизированной кухни доносится знакомое шипение. Раздражавшее на Большой Земле, сейчас оно кажется нам даже приятным.

Большая жестяная банка содержит множество аккуратно завернутых в непромокаемую бумагу и перевязанных тонкой бечевкой пакетов и пакетиков. На них соблазнительные надписи, вызывающие раздражение слюнных желез: «Украинский борщ», «Капустный суп», «Мясной бульон» и т. п. Кроме концентратов, в банке галеты, свиное сало, компот, чай, какао и шоколад. Все упаковано, как новогодние подарки. В каждый пакет вложена этикетка. Читая ее, можно узнать не только рецепт приготовления пищи, но наименование и адрес предприятия-поставщика. И даже фамилию упаковщицы.

Разворачиваем один из пакетов. Достаем несколько кубиков, завернутых еще и в папиросную бумагу. Внешний вид кубиков не оправдывает звучных названий: они похожи на детские заигранные кубики неопределенного желто-зеленого цвета. Кекушев снова морщится. Однако аромат из котелка, куда мы бросили кубики, отвергает всякое недоверие: пахнет натуральным украинским борщом! Кекушев закрывает от наслаждения глаза. Потом хватает еще пять кубиков и со словами: «От этого не умирают!-бросает в котелок. В четыре руки режем мелкими кусочками сало, поджариваем на сковородке, заправляем борщ. Собственно, благодаря вмешательству Кекушева теперь этот борщ уже не столько суп, сколько каша. Приходит Егорыч. Бросив на снег кусок брезента, водрузив на него котелок с «борщом», Кекушев приглашает всех к «столу». Через пять минут от борща (котелок вместимостью шесть литров) остается приятное воспоминание. Но это не все. На примусе кипит чайник: на второе у нас какао.