Воспоминания кавказского офицера - Федор Торнау

Несколько часов подвигались мы вперед, беззаботно вдыхая свежий горный воздух и любуясь прекрасными видами, беспрестанно менявшимися перед нашими глазами. Солнце поднялось уже довольно высоко на чистом, безоблачном небе, разливая повсюду знойные лучи. Мы были рады ехать в тени густого леса, весьма редко прерываемого небольшими полянами, покрытыми свежею травой, усыпанною множеством разнородных цветов и кустами спелой клубники. Чем выше поднимались мы в гору, тем тщательнее Хатхуа рассматривал дорогу, лес и траву. В одном месте, где наша дорога сошлась с другою тропинкой, он остановил нас, внимательно рассмотрел каждый куст, прошел несколько сот шагов по боковой дороге и, довольный осмотром, кивнул головой, что значило: ехать дальше. Около полудня он стал опять приглядываться к каменистой почве нашего пути, через который местами протекали небольшие ручьи. Около них земля была несколько размягчена. Возле одного из ручьев он остановился, прильнул к земле и, рассмотрев ее, сказал:

– Недавно лошади прошли!

Осторожный хаджи Соломон встревожился.

– Сколько их было? куда идет след? – вскрикнул он.

– Дальше узнаем, – ответил Хатхуа, и мы продолжали еще несколько времени нашу дорогу.

Вдруг он опять остановился, указал на дорогу палкой, окованною железом, и сказал несколько слов Микамбаю, который тотчас слез с своего катера. Мы последовали за ним и начали осматривать землю, на которой даже я, при всей моей непривычке, разобрал легкие следы конских копыт. Я видел, что этим следам придают какую-то особую важность, но не понимал еще, какую связь имеют они с нашим путешествием. Собрались в кружок советоваться. Муты, говоривший по-русски ломаным языком, служил переводчиком. Микамбай заговорил первый, объясняя, что открытые нами следы, обнаруживающие не более трех лошадей, принадлежат, вероятно, гостившим у него медовеевцам, – под этим общим названием были известны жители из Псхо, Ачипсоу и Айбоги, – которые кругом обманули нас насчет своих намерений и пробрались объездом на дорогу в Псхо, вместо того чтобы ехать в Абживу, что даром не делают подобных вещей, что тут кроется какая-то измена и что он считает необходимым возвратиться в Анухву. Против этого решения я восстал всеми силами, доказывая, что медовеевцы не могли догадаться, кто я, и узнать о нашем намерении ехать через Псхо, если кто-нибудь из наших товарищей не сказал им об этом, чего я не позволяю себе и думать после клятвенного обещания, которым мы обязали себя. В это время Микамбай посматривал искоса на Багры, который, спокойно играя подаренным мною кинжалом, бросал пытливые взгляды на молодых слуг хаджи Соломона, хлопотавших около своих мешков и баранов. Трудно было разобрать, что скрывалось под немыми следами: случай ли, нисколько не касавшийся до нас, измена ли или, может быть, неумышленная болтливость, открывшая кому-нибудь наши намерения. Каждый призывал Бога в свидетели своей невинности. Наконец я обратился к Хатхуа, молчавшему, пока другие громко спорили и рассуждали.

– Здесь не большая дорога, по которой ездят каждый день, – отвечал он, указывая на след, – три лошади ночевали в Анухве; эти три лошади прошли обратно в Псхо; люди тебя видели: нехорошо!

– Что ж это доказывает? На лице моем не написано, что я русский: они должны были принять меня за кабардинца.

– Для человека из Псхо все равно, что русский, что кабардинец; спроси Багры, можно ли верить его вчерашним знакомым?

Багры покачал отрицательно головой.

Я заметил, что меня удивляет отсутствие по дороге тех следов, которые лошади оставляют обыкновенно за собою.

– Тем хуже! Значит, они заметали след за собою, как заметает его лисица хвостом. В горах дороги тесны, нас только семеро, а в Псхо разбойников много; я говорю: не следует идти в Псхо.

Все присоединились к мнению Хатхуа. Я сам находил его отчасти справедливым, но никак не хотел отказаться от мысли продолжать наше путешествие. Я опять обратился к Хатхуа и настоятельно требовал от него указать другую дорогу, между Псхо и Цебельдою, если нам нельзя идти по этой. Я прибавил, что над нами станут смеяться, когда узнают, как мы собрались в дорогу за горы, выехали и бежали назад, увидав, что не одни мы такие храбрецы, которые ходят в горы без няньки. Продолжая насмехаться над моими товарищами, я возбудил их самолюбие. Хатхуа, наморщившись, объявил, что он знает другую дорогу и согласен вести нас по ней, но предупреждает, что она трудна, продолжительна, неудобопроходима для лошадей и пролегает по совершенно безлюдным местам. На замечание Микамбая, что у нас не достанет съестных припасов для такой дороги, Хатхуа возразил, что с ружьем нечего бояться умереть с голоду там, где есть козы, туры и адомбеи. Абхазцы зовут адомбеем зубра, который водится на северной покатости Кавказа, в глубоких ущельях, около источников Урупа и Большого и Малого Зеленчугов. Микамбай не смел более отговариваться; дело было решено, и все согласились идти по дороге, которую станет указывать Хатхуа. Мы свернули вправо от прежнего пути, перешли через глубокое ущелье и начали подыматься на высокий гребень, без видимой тропинки, по густому вековому лесу, нетронутому от сотворения мира. Хатхуа и Багры шли опять впереди и помечали топорами некоторые деревья, для того чтобы найти по ним обратный путь, если бы мы потеряли в лесу дорогу. Солнечные лучи едва проникали в чащу леса, загроможденного деревьями, опрокинутыми бурей, которые на каждом шагу перегораживали путь нашим лошадям. Иногда мы бились по целым часам, отыскивая обход мимо этих натуральных завалов или прорубая себе топором дорогу чрез них. Весь первый день мы провели на безводном гребне, не имея капли воды, чтобы напиться в палящий жар. Два абхазца, которым была поручена провизия, отстали от нас в лесу; невзирая на крики и ружейные выстрелы, мы не могли их дозваться; по этой причине у нас не стало даже молока утолить жажду. Микамбай не понимал, каким образом они нас потеряли, и был уже готов думать, что они бежали. Во всяком случае их надо было отыскать, и это дело мы поручили Багры, который должен был идти потом по нашему следу и по знакам, оставленным Хатхуа на деревьях. На этом не кончились еще наши неудачи этого дня, сделавшие очень дурное впечатление на суеверных абхазцев, которые видели в них дурное предзнаменование. Лошадь Муты оборвалась на горе и покатилась с крутизны в несколько десятков сажен. Кусты, за которые она, падая, цеплялась, помешали ей убиться, и пострадало только одно седло. Сначала Муты был в отчаянии, хотел вернуться домой, потом успокоился, но все-таки не переставал морщиться, вспоминая об этом происшествии. Микамбай бормотал все время невнятные слова, обвиняя, кажется, меня во всех несчастьях, и призывал на помощь Аллаха; молчали только и крепились Хатхуа по привычке и я из самолюбия. Измученные трудным переходом и жаждою, мы остановились перед сумерками для ночлега – можно себе представить, в каком расположении духа. Часа через два голос Багры известил нас, что он близок, и скоро явились к нашему огню он, слуги Микамбая, бараны и молоко. Оказалось, что абхазцы потеряли нас из виду, гоняясь за баранами, упущенными на дороге в каком-то трудном месте. Теперь, казалось, все было хорошо; дело стояло только за водою. Никто не знал, где ее найти, и не решался идти за нею в темноте. Посоветовавшись с Хатхуа, помнившим источник около этих мест, Багры согласился за три червонца совершить головоломное ночное путешествие, спустившись под гору по скалам, доступным с виду для одних только зверей. Долго ждали мы, пока он воротился с козьим тулуком, наполненным счастливо отысканною водой. Тогда мы напились, сварили проса, баранины и, поужинав, легли спать, закутавшись в бурки, имея возле себя ружья в чехлах, чтобы сберечь их от сырости. Стреноженные лошади ели траву возле нас. Горцы употребляют весьма простой и удобный способ спутывать лошадей треногами, отнимающими у них возможность далеко уходить и делать скорые прыжки. Тренога состоит из двух широких сыромятных ремней, одного длинного и другого короткого, связанных между собою в виде латинского Т; на концах этих ремней находятся петли из узких ремешков, застегиваемые на костяные чеки. Коротким ремнем спутываются обе передние ноги несколько выше копыта, а концом длинного ремня обвязывается одна из задних ног выше колена. Петли с чеками позволяют растревожить лошадь в одно мгновение, что имеет особую важность в быту горца, встречающего так часто надобность, в случае неожиданной тревоги, вскочить на лошадь, не теряя времени. Зато горец никогда не выезжает без треноги, привешенной за седлом. Перед сном Микамбай распределил очереди ночного караула, без которого можно было, пожалуй, обойтись, так как Хатхуа имел привычку спать только одним глазом. Во время наших ночных бивуаков я имел часто случай видеть, как при самом легком шорохе в кустах Хатхуа, не подымая головы, уже глядел в ту сторону, откуда слышался звук, и рука его машинально ложилась на приклад ружья.