Предварительный заезд - Дик Фрэнсис

Противник толкал меня поперек тротуара, чтобы прижать к похожей на скалу стене какого-то банка. Напарник торопился ему на помощь. В их поведении ощущалась жестокая, грубая сила. Я почти сразу понял, что они первым делом стремились добраться до моих очков.

Очень трудно драться, если ты одет в тяжелое пальто и шапку, даже если противники поддаются тебе. Мои противники не поддавались, а драться было необходимо.

Я изо всей силы пнул наседавшего пассажира в колено, а когда он покачнулся, вцепился в вязаный подшлемник, надетый под ушанкой, и стукнул его головой о стену.

Тут словно вихрь налетел водитель и схватил меня за руку. Другая рука рванулась к моему лицу, но я отпрянул, и пальцы вцепились лишь в мех моей ушанки. Шапка упала. Я пнул водителя, попал, хотя и не совсем удачно, и заорал.

Я во всю глотку кричал: «Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй!», и крик разносился по пустынной улице.

Нападавшие не ожидали такого поворота. Я почувствовал, что их решимость несколько ослабла, вырвался и пустился бежать. Я бежал под гору, к «Интуристу», бежал изо всех сил, бежал, словно в олимпийском забеге.

За моей спиной хлопнула дверца автомобиля. Я слышал за спиной звук мотора, но бежал дальше.

Перед гостиницей бурлила жизнь. Там стояли такси, поджидавшие пассажиров, ходили люди. Там же были наблюдатели, зарабатывавшие таким образом себе на кусок хлеба. У меня в голове невольно промелькнула мысль: могут ли они прийти на помощь человеку, спасающемуся от людей, сидящих в черном автомобиле, и решил, что, пожалуй, нет.

Я не стал кричать, призывая их на помощь. Я просто бежал.

Люди в автомобиле, вероятно, решили не нападать на меня около самой гостиницы. К тому же я уже не прогуливался, поглощенный своими мыслями, а со всех ног удирал от них. Так или иначе, обогнав меня, автомобиль не остановился, а, наоборот, набрал скорость, свернул направо в конце улицы и скрылся из виду.

Я прошел быстрым шагом последнюю сотню ярдов. Сердце бешено колотилось, я полной грудью глотал холодный, промозглый воздух. Форма у тебя ни к черту, хмуро сказал я самому себе. Совсем не та, что прошлой осенью, когда ты участвовал в скачках.

Последние несколько ярдов я прошел обычным прогулочным шагом и миновал двойные стеклянные двери, не привлекая излишнего внимания. В вестибюле было омерзительно тепло, и меня сразу же прошиб пот. Сняв пальто и получив ключ от комнаты, я подумал, что ничто на свете не заставит меня вернуться на улицу Горького за упавшей шапкой.

Моя комната казалась мирной и спокойной. Ее обстановка должна была уверить меня, что постояльцам гостиницы ни в коем случае не грозит зверское нападение на центральной улице города Это могло бы случиться и на Пикадилли, подумал я. Это могло бы случиться и на Парк-авеню, и на Елисейских полях, и на Виа Венето. Чем улица Горького хуже?

Я бросил пальто и ключ от номера на кровать, плеснул в стакан виски и сел на диван.

Два нападения за один день. Чересчур много для случайностей...

Целью первого, определенно, было убить или покалечить меня. А второе больше похоже на попытку похищения. Если бы они смогли отобрать у меня очки, то скрутить меня им не составило бы труда. Они смогли бы запихнуть меня в машину и отвезти... куда и зачем?

Рассчитывал ли принц, что я выполню поручение, несмотря на опасность для жизни? Скорее всего, нет. Но из этого следует, что он и не знал, на какое дело меня посылает.

Мне, несомненно, везло. И могло повезти снова. Но, пожалуй, лучше на это не слишком рассчитывать и быть поосторожнее.

Сердцебиение постепенно утихало, дыхание успокаивалось. Я потягивал виски, и мне становилось легче.

Немного посидев, я поставил стакан на столик, взял магнитофон, включил и приступил к обследованию номера. Начал я от окна и методично продвигался вдоль стены. Я обследовал каждый дюйм от пола до потолка. Магнитофон ни разу не взвыл, и я выключил его.

То, что мой детектор не сработал, еще ничего не значило. Просто спрятанный где-то под обоями микрофон был выключен, только и всего.

Я не спеша подошел к кровати и лег. Я лежал в темноте с открытыми глазами и размышлял о водителе и пассажире черного автомобиля. Их возраст я определил в двадцать-тридцать лет, а рост у обоих был примерно пять футов девять дюймов. Кроме этого, я заметил в них три особенности. Во-первых, они знали о дефекте моего зрения. Во-вторых, по тому, как они набросились на меня, я смог заключить, что они очень жестоки. И, в-третьих, они не были русскими.

Они не произнесли ни слова, поэтому я не мог судить по голосам. Одеты они были в обычную для московских прохожих одежду. Их лица были почти полностью закрыты, так что я видел одни глаза, да и то мельком.

Почему же я так думал? Я натянул на плечи теплое одеяло и повернулся на бок. Мысли шевелились вяло. Русские, думал я, не стали бы так себя вести, разве что люди из КГБ... А если бы КГБ захотел меня арестовать, то это сделали бы по-другому, и наверняка успешно. Остальных русских приучили к порядку с помощью различных мер устрашения: трудовых лагерей, психиатрических больниц и смертных приговоров. В голове прозвучал голос Фрэнка. Он говорил за завтраком:

— В России почти совсем нет уличных грабежей. Преступность здесь действительно очень мала. Убийств практически не бывает.

— Все революции порождали репрессии, — заметил я.

— А вы уверены, что правильно понимаете то, что здесь происходит? с несколько озадаченным видом спросила меня миссис Уилкинсон.

— Люди терпеть не могут отказываться от своих привычек, прежде всего от лени и вольнодумства, — пояснил я свою мысль. — Поэтому чтобы дать человеку лекарство, вам следует заставить его разжать зубы. Революционеры по своей природе деспоты, агрессоры и угнетатели. Это следствие комплекса превосходства. Но, конечно, все это они творят потому, что желают вам добра.

Мои слова не вызвали возмущенной отповеди Фрэнка. Он лишь повторил, что в действительно социалистических странах — таких, как Россия, — нет причин для преступности. Государство заботится об удовлетворении потребностей, предоставляя людям все, что им следует иметь.

Уже шестьдесят, если не больше, лет прошло с Октябрьской революции.

Ветер разнес ее кровавые семена по всему миру, они проросли и дали всходы.

Но уже два, а то и три поколения в России были отучены от применения насилия в быту.

Из-под подшлемников на меня смотрели горящие глаза тех, кто сам выращивает свой урожай. Они были минимум на шестьдесят лет моложе людей с пустыми, унылыми глазами, которым давали все, что им следует иметь.

Глава 10

Когда на следующее утро я отправился в ГУМ, Фрэнк следил за мной.

Я спокойно, не оглядываясь, вышел из гостиницы, остановился в тени под навесом и увидел, как он торопливо выскочил на улицу.

За завтраком, уступая настойчивым расспросам Наташи, я сказал, что собираюсь встретиться еще с несколькими специалистами-конниками, но сначала пойду в ГУМ купить новую шапку, так как свою вчера потерял.

По лицу Фрэнка пробежала легкая тень, и он задумчиво посмотрел на меня. Тут я вспомнил, что, когда накануне он следил, как я прощаюсь со Стивеном и ухожу в гостиницу, шапка была у меня на голове. Каким же нужно быть осторожным с каждым самым невинным замечанием, сказал я себе.

— И как же вы умудрились ее потерять? — спросил Фрэнк. В его голосе слышалось одно лишь дружеское участие.

— Наверно, уронил в фойе или в лифте, — беспечно ответил я. — Я даже не обратил внимания.

Наташа посоветовала мне спросить у портье за стойкой. Я пообещал спросить и честно выполнил обещание. А кто-нибудь наверняка проверил, обращался ли я к портье. Может быть, и не сразу, но проверил обязательно.

Когда я вошел в ГУМ, Фрэнк держался на приличном расстоянии позади.

Красную вязаную шапочку с белым помпоном я заметил сразу же. Из-под шапочки с миловидного маленького личика глядели серо-голубые глаза. Женщина выглядела слишком юной и миниатюрной для того, чтобы можно было поверить, что она жена и мать. Мне легко было понять, почему девятый этаж без лифта явился для нее бедствием.

— Елена? — сказал я, обращаясь в пространство.

Она чуть заметно кивнула, повернулась и направилась прочь. Я следовал за ней в нескольких шагах. Ей нужно было самой выбрать время и место для того, чтобы поговорить с иностранцем. Для меня это оказалось очень кстати — я должен был скрыться от глаз Фрэнка.

Елена была одета в серое пальто, на плечи был небрежно наброшен красный шарф. В руках она несла сетчатую сумку (в России их называют «авоськами») с каким-то предметом, завернутым в бумагу. Я приблизился к ней и так же, ни к кому не обращаясь, сказал, что хочу купить шапку. Елена никак не отреагировала на мои слова, но, когда остановилась, рядом с ней оказалась витрина с головными уборами.

Изнутри ГУМ не был универсальным магазином, типичным для Запада. Это было скорее восточное скопление лавчонок, собранных под дырявой крышей.