Голубые цветочки - Раймон Кено
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот и еще кто-то робко приближается к нему, чтобы изучить ту же ситуацию.
— Вы убили его, — шепчет Пешедраль.
В руке у него узелок с пожитками, он уже собрался домой, к маме.
— Он и вправду умер? — спрашивает Пешедраль.
— Если до сих пор не умер, то теперь-то уж точно помрет, — отвечает герцог, — эта дама его наверняка задушит.
Герцогиня по-прежнему вопит во все горло. Наконец она возглашает:
— Он умер! Он умер!
— Ну вот, — говорит герцог Пешедралю, — теперь ты проинформирован.
— Значит, я стал виконтом де Прикармань? — спрашивает Пешедраль.
— А ведь верно! — восхищенно говорит герцог.
— Вот здорово!
На вопли герцогини сбежались кюре и прислуга.
— Господи! — воскликнул монсеньор Биротон. — Ну, с вами не соскучишься!
— Насколько я понимаю, имела место дуэль, — сказал аббат Рифент.
— Вне всякого сомнения, — подтвердил Онезифор. — Взгляните, Прикармань еще сжимает шпагу в руке.
— Убить человека на дуэли — немалый грех, — сказал аббат Рифент, — но все же куда меньший, нежели неверие в христианский календарь.
— Господин герцог, — заявил епископ in partibus Сарселлополисейский, — вы должны покаяться в содеянном и пожертвовать церкви значительную сумму денег за ваши преадамитские убеждения.
— Как видите, — сказал аббат Рифент, — суд Божий куда более суров, нежели суд людской, который простит вам сей грех.
— Сомневаюсь, — ответил герцог д’Ож, — и, по здравом размышлении, предпочитаю убраться подальше, может быть, даже и за границу. Я не желаю сидеть тут и дожидаться сержантов короля и милости помянутого короля. Закатали же моего превосходнейшего друга Донасьена[59] в Бастилию за какие-то пустяковые проделки. Мой бедный Донасьен среди бастильских стен! Каково я срифмовал, а?
— Посредственно, — отозвался аббат Рифент.
Герцог тут же выхватил шпагу с твердым намерением пришить аббата не сходя с места; тот благоразумно описал сложную траекторию, дабы укрыться за спиной Онезифора, однако герцог сдержался и вложил шпагу в ножны.
— Утешьте Руссулу, — велел он обоим священникам. — Я, так и быть, не стану ее пороть, хотя рука у меня так и чешется наподдать ей как следует. Итак, прощайте, господа.
— А Генеральные Штаты? — спросил монсеньор Биротон. — Разве вы не собираетесь присутствовать на их заседаниях?
— Вздор! Сейчас меня больше интересует моя свобода.
И он обратился к Пешедралю:
— Иди седлай Сфена и Стефа, виконт, я беру тебя с собой. Вот тебе случай повидать дальние края.
— Тысячу раз благодарю вас, господин герцог, но эти говорящие лошади…
— Надеюсь, ты не собираешься затыкать рот Демосфену?
— Я не уверен…
Герцог повернул Пешедраля спиной к себе и метким пинком послал его прямо в цель.
Описав грациознейшую параболу, но так и не выпустив узелка из рук, Пешедраль приземлился у ворот конюшни.
Когда герцог несколько минут спустя вернулся с вещами, все было готово. Они тотчас отбыли.
Терраса опустела. Герцогиня исчезла, исчез и усопший Пострадаль. У подножия лестницы монсеньор Биротон и аббат Рифент ожидали сеньора замка. Они весьма почтительно поклонились ему.
— Вы хорошенько все обдумали, мессир? — спросил монсеньор Биротон. — Не слишком ли опрометчиво вы поступаете?
— И потом, вы не сможете присутствовать на заседаниях Генеральных Штатов, — добавил аббат Рифент.
— Друзья мои, — сказал им герцог с видом крайнего удовлетворения, — вы так и не поняли, почему я уезжаю.
— Почему? — хором вопросили оба священника.
— Я еду за доказательствами.
— За какими доказательствами?
— За доказательствами вашего невежества. И да здравствуют преадамиты!
— Да здравствуют преадамиты! — хором подхватили оба коня, к которым осторожный Пешедраль присоединился с некоторым опозданием.
И все четверо галопом вылетели из замка.
В тот день они одолели длиннейший перегон и, совершенно разбитые, добрались наконец до таверны «Первобытный человек» в Сен-Жену-Турну — довольно большом городе, расположенном в округе Везина-о-Бум близ Ша-мпурд-ля-Рож.
— Черт подери! — сказал герцог, садясь за стол, — мы заслужили добрую трапезу. Эй, подать сюда вина и свиных колбас!
— Эге, малютка! — добавил он, обращаясь к служанке и похлопывая ее по спине, — у меня руки так и чешутся наподдать тебе по заду как следует.
— Благодарю покорно! Вот уж это совсем лишнее!
— Но как же! От руки герцога…
— От руки грязной свиньи, — ответила та, увернувшись.
— Вот видишь, — весело сказал герцог Пешедралю, — тут уже республиканским духом пахнет. Ладно, мы еще поглядим, чья возьмет.
И он жадно накинулся на свиную колбасу.
— А что ты теперь скажешь о Сфене? — спросил он с набитым ртом. — Разве он не веселый попутчик?
— Еще бы! — ответил Пешедраль, — не пойму, как я мог испугаться его болтовни в первый раз. Теперь я нахожу ее вполне естественной.
— Ну, естественно! Нет ничего более естественного, чем естественное. Таков девиз моего превосходнейшего друга Донасьена.
— Скажите, господин герцог, а кто такие преадамиты?
— А, это просто дразнилка для нашего славного Онезифора. Они не существуют. А вот коли бы существовали, наш славный Онезифор сел бы в лужу.
— Но кто же они?
— Это люди, жившие до Адама.
— Фу, какой вздор!
— Ты изъясняешься точно как аббат Рифент. Не заставляй меня жалеть, что я взял тебя с собой.
— С вами трудно беседовать, господин герцог: вы утверждаете, что они не существуют, и в то же время гневаетесь, когда я называю это вздором.
— Несуществующая вещь вовсе не обязательно есть вздор. Ах, ах, капуста с салом, как я люблю жирненькое!
— Прочь лапы, старая свинья! — сказала служанка герцогу, который на минутку спутал гастрономию с анатомией. — В следующий раз я вам блюдо на голову надену. А в нем будет горячее рагу.
— Не слишком-то она сговорчива!
— Как это вы дозволяете столь грубо обращаться с собою, господин герцог?
— Не забудь: я путешествую инкогнито, и давай-ка уберем эту капусту с салом!
Они молча убирали капусту, как вдруг появился форейтор, одетый форейтором и открыто выказывающий все признаки самого низменного страха. Он вопил:
— Невероятно, но факт! В конюшне… конь… и он говорит!
Все расхохотались от чистого сердца, герцог — первый; один лишь Пешедраль, весьма обеспокоенный, сохранял серьезность.
— Опять нализался, — сказал хозяин. — И не стыдно тебе спьяну скандалить?
— Оставьте, оставьте его, — вмешался какой-то проезжий. И обратился к форейтору:
— Так что же сказал этот конь?
— Увидев, что я вхожу в конюшню, он крикнул: «Да здравствуют преадамиты!»
— Вот чокнутый! — бросил кто-то.
И все расхохотались от чистого сердца, герцог — первый; один лишь Пешедраль, еще более обеспокоенный, сохранял серьезность.
XIV
В третий раз все расхохотались от чистого сердца, когда форейтор кончил изливать свои чувства в таких словах:
— И конь добавил: «Ты, верно, ушам своим не веришь, а?»
Один лишь Пешедраль, крайне обеспокоенный, сохранял серьезность.
— Что верно, то верно, — продолжал форейтор, — я и впрямь своим ушам не поверил, вот почему я сбежал оттуда, и вот я здесь и, хоть убейте, не собираюсь возвращаться в эту чертову конюшню. Эй, трактирщик, подай-ка мне кувшин кларета, чтоб мозги на место встали!
— И не подумаю, — сказал трактирщик, — ты и так уже нализался.
— Черт подери, да я трезв как стеклышко. Сходи в конюшню, глянь сам!
— Боже меня упаси! Да чей же это конь-то?
— Мой, — заявил герцог.
Все повернулись к нему.
— И он действительно говорит. А кроме того, умеет читать. В настоящее время, например, он читает «Путешествие юного Анахарсиса по Греции», и оно ему очень нравится. Трактирщик, подай же кувшин кларета господину форейтору, — он и в самом деле не пьян.
Эта короткая речь была встречена одобрительным шепотом; люди говорили друг другу: какой остроумный человек!
— А ты зря перепугался, — сказал герцог Пешедралю. — Гляди, как мало им нужно, чтобы развеселиться. Знаешь, в один прекрасный день кто-то наконец скажет: во Франции смех убивает. Вот форейтор — он уже почти убит. Но, надо сказать, Сфен ведет себя весьма неосторожно, он не умеет держать язык за зубами.
— А что, если полицейские ищейки начнут расследовать это дело?
— Пф! В лучшем случае это будет местный кюре, не больше.
Тем временем служанка принесла пулярку, с которой оба путешественника расправились без всякого труда, так же как с последующими блюдами полегче, с сырами и сладостями на десерт. А еще они осушили несколько кувшинов кларета, после чего отправились на боковую и тотчас заснули, сморенные усталостью и сытной трапезой.