Лицо ненависти - Виталий Коротич

Марта указала пальцем вначале на моего спутника, а затем на меня. Володя отодвинулся от нас подальше, зато остальные пятеро демонстрантов перестали вопить и подошли поближе.

— Эй, Сема, — сказал один из них, — ты зайди в синагогу, там есть еще один матюгальник, — он показал свой мегафончик.

— А сегодня хорошо платят? — спросил Кац.

— Ты не знаешь? — удивился человек с мегафончиком. — Как обычно…

— Вот кто ему платит! — вдруг заорала Марта и указала перстом прямо мне в грудь. — Вот кто ему платит и кто содержит всех американских предателей!

Подошел полисмен. Почти ничего не говоря, он постучал дубинкой по локтю Марты и указал дубинкой же на угол — кричать можно было только там. Марта мгновенно смолкла и как-то потерянно оглянулась. На территории, официально огороженной для того, чтобы ходить там и кричать в сторону нашего представительства, стояли, прижавшись друг к другу, две женщины. Они не хотели ничего требовать дуэтом, даже та, в красной косынке, которая начинала.

— Так ты, Сема, пойдешь с нами? Еще час работы, и все…

В это время Марта взяла Володю за руку и медленно двинулась с ним в сторону семидесятых улиц.

— Так ты идешь, Семен? — еще раз спросил у Каца его знакомый.

— Почему она с вами? — вопросом ответил Кац. — Она же так меня обзывала за то, что я еврей…

— Не знаю. Украинцы, знаешь, те, со Второй авеню, сказали, что они за нас и пришлют людей нам в помощь, а прислали только ее с мальчиком. И мальчик сказал, что кричать не будет. А ты, Семен, будешь или нет? Я же говорю, что осталось меньше часа…

— Мне надо молоко развозить. И ему тоже, — показал Кац на меня.

— Ну, как хотите, — сказал человек с мегафончиком и пошел обратно.

Полицейский, который стоял возле нас, вращая дубинку на шнурке, прикрепленном к запястью, тоже враскачку двинулся к стене дома напротив. Женщина в красной косынке подняла руку вверх и заорала; ничего, они еще час покричат, и все — им заплачено еще только за час вперед.

— Вот так, — сказал Семен Кац. — Вы считаете, с таким настроением можно развозить молоко? Оно же скиснет…

— Что с Марией? — спросил я.

— А! — махнул рукой мой спутник. — Мария живет у меня дома. Это я хотел проверить ее сестру.

Письмо (10)

Милая моя, помнишь, я рассказывал тебе о парнишке, которого задерживают здесь вопреки воле его матери, вопреки тому, что он несовершеннолетний? В статьях, в которых пишут об этом в нью-йоркской прессе, напирают на тот факт, что тетка подарила мальчику велосипед. И джинсы. И еще что-то. Комплекс чисто материальной привязки человека к новому месту традиционен и понятен. Для многих не подлежит сомнению, что человек должен любить края, где ему дарят джинсы с велосипедом…

Может быть, все это так. Но мне всегда было трудно привыкать к любому виду насилия; здесь же явно играют и судьбой матери и тем, что случится с ее сыном, не особенно задумываясь над такой мелочью, как человеческая судьба. И все-таки у нас в представительстве мне твердо-претвердо велели не соваться в это дело; я и не суюсь, чтобы не дразнить здешних гусей. Но, возникнув рядом со мной и вовлекая в свои круги новых и новых людей, дело это продолжает пульсировать, снова и снова прикасаясь ко мне.

Кэт (я писал тебе о ней) по моей просьбе связала консульский отдел нашего посольства с одним из адвокатов, представляющих здесь независимую гуманитарную организацию «Права для всех». Адвокат этот, Гарри Кренстон, подал уже апелляцию в суд штата, и ему обещали рассмотреть дело не откладывая. Но дело это — о мальчике с велосипедом, назовем его так — дальше и дальше укатывается от сфер, где царят нормальные человеческие отношения, законы и логика. Все это вправду похоже на человека с велосипедом; он может лишь ехать, этот человек, потому что ему нельзя остановиться, сидя в седле велосипеда. Вот они и едут…

Та ненависть, о которой я не раз уже писал тебе и рассказывал, трагически ощутима в большинстве подробностей жизни. В том, как нашему ученому отказывают в разрешении на посещение местного городишка, куда его пригласили прочесть лекцию; в том, что сейчас расторгнуты все соглашения о гастролях советских ансамблей в Америке; в том, что играют судьбой мальчишки, оторванного от дома. Все это одно к одному, одно к одному…

Мы часто рассуждаем о том, до чего хорошо было бы, если бы все люди и народы на свете пребывали в полном мире и согласии. Но люди так редко общаются напрямую. И когда я сегодня вижу, с каким усердием натравливают на нас американцев, один из самых трудолюбивых народов планеты, как уговаривают их поверить, что Советский Союз вот-вот нападет на них и поотнимает все построенные ими города, фермы, заводы, автомобили и самолеты, то нельзя не видеть, как эта ненависть перерождает людей внутри страны. Им показывают: там, в России, — виновники ваших несчастий, это советские утащили ваши секреты, съели ваш хлеб, а теперь еще и напасть хотят! Когда из нас пытаются соорудить громоотвод, позволяющий заокеанскому правительству валить на нас, объяснять нашими интригами все свои провалы, молнии все равно бьют — и не обязательно по нам, как хотел бы того Рейган или кто там еще.

В Нью-Йорке безработица колоссальна — около миллиона человек здесь не' находят применения своим силам и умению. И, казалось бы, независимо от этого, но параллельно этому главной причиной смерти мужчин в возрасте 15–44 лет стали не дорожные катастрофы, не инфаркты, не рак, а убийства. Сейчас в США кого-нибудь убивают каждые двадцать с небольшим минут; это их собственная статистика, которая широко известна. Но что еще важно (дальше я дословно процитирую «Санди таймс», лондонскую газету, недавно поместившую статью об этом):

«И в сельских районах штатов Миссури, Канзас, Иллинойс и Айова убийства тоже стали обычным явлением. По мере того как разворачивается эта бойня, криминалистов все больше тревожит увеличение числа убийств, жертвами которых оказываются совершенно незнакомые преступникам граждане. В прошлом чаще всего убивали знакомые люди — родственники, приятели, друзья, деловые партнеры, лишали друг друга жизни из-за ревности или во гневе. Теперь же в городах Америки завелась малочисленная, но невероятно опасная категория крайне жестоких, полностью лишенных угрызений совести уличных преступников».

Люди здесь озлились. Сегодняшний урок Америки очень поучителен — в этой поучительности я вижу и смысл рассказа о нем, если рассказ этот перечитают завтра. Бесспорно, что ненависть, положенная в основу государственной политики, уродует страну изнутри. Когда здесь упорно говорят о том, что ядерная война возможна и — больше того — она вот-вот начнется, предчувствие конца света становится совершенно осязаемым, реальным, и никакими карами нельзя устрашить человека, не верящего ни во что — ни в свое собственное будущее, ни в будущее человечества. Еще два примера из газетной хроники — и пока достаточно:

«67-летний Дэвид Рудник, торговец предметами религиозных культов, притормозил у светофора возле аэропорта. К машине подбежали три юнца, выстрелили ему несколько раз в голову и со смехом скрылись. Вердикт полиции: „Немотивированное убийство“».

«Ранним вечером в дом к 22-летпей Дороти Акилар ворвался грабитель и убил ее. Потом он застрелил полуторагодовалого ребенка в манеже»…

Хватит.

Мне очень серьезно кажется, что если они хотят выжить, то должны приоткрыть клапан и чуть снизить давление в своих котлах. Еще Козьма Прутков писал, что в спертом воздухе нельзя отдышаться. Так оно и есть…

В это письмо я не буду вкладывать больше никаких вырезок, только ксерокопию письма, которое известный тебе Семен Кац написал здешнему президенту и, отправив оригинал по назначению, копию подарил мне.

«Господин Президент, Вам, наверное, пишут много писем — я очень хотел бы, чтобы среди них Вы прочли это. Извините, что письмо не по-английски, но, если Вы захотите, Вам его, конечно, переведут.

Я приехал в страну к Вам тогда, когда Вы еще Президентом не были. Власть в стране была другая, а я делал здесь маленькие, но полезные людям дела, а сейчас я развожу молоко и разношу хлеб.

У Вас есть жена, господин Президент, и есть дети. А у меня нет жены и нет детей; я полюбил женщину с ребенком и хочу жениться на ней — поверьте, что с моей стороны это будет хороший поступок. Но женщина, которая говорит, что согласна выйти за меня замуж, надумала из Вашей страны уехать, и Вы — или от Вашего имени — велели забрать у нее сына. Я уверен, что мальчику сейчас очень плохо, потому что не может быть хорошо ребенку, у которого сразу отбирают и маму и родину.

Матери мальчика не разрешают с ним видеться: он живет у тетки (я к этому письму прилагаю все адреса) и вместо того, чтобы учиться в школе, помогает тетке стеречь кладбище. Два дня назад я хотел увидеть мальчика и приблизился к кладбищу, но навстречу мне вышел человек и сказал, что кладбище частное, а если я еще раз приду сюда, он меня застрелит. Потому что кладбище — частная собственность славянских эмигрантских организаций, и мне, еврею, нечего туда ходить и тревожить мертвых православных и живого православного ребенка. Фамилия человека, который пообещал меня застрелить, Кравченко. Вы можете легко проверить то, что я пишу, а если в меня попадут из ружья, так нетрудно догадаться, кто это сделает.