На волосок от гибели - Тимоте де Фомбель

С тяжелым мешком на плече она решительно шагала вперед, не сдаваясь ледяному ветру, который яростно трепал ветки Дерева. На площадке, откуда открывался вид на все озеро, она столкнулась с дочкой. Элиза возвращалась домой.

Элиза остановилась как вкопанная и уставилась на мать. Иза и Элиза стояли друг напротив друга, как зеркальные отражения.

— Ну и как тебе плавается, дочка? — поинтересовалась Иза.

— Х-х-хорошо, мама.

— Не замерзла?

— Нет, мама.

— Уверена?

— Да…

Иза показала рукой на озеро.

Оно все подернулось льдом.

— Не больно, когда входишь в воду?

Щеки Элизы вспыхнули. Она закусила губу.

— Сегодня я не купалась, мама.

— А вчера?

— И вчера тоже… И вообще весь ноябрь…

— Где он?

— Кто?

Иза не сердилась, ее просто подгоняло время.

— Говори быстро: где он?

Ледяной ветер усиливался, вот-вот стемнеет. Элизу колотила дрожь, она посмотрела на мать и ответила:

— Наверху, мама.

Иза Ли обошла Элизу, бегом спустилась к озеру, обогнула его и на другом его конце стала подниматься наверх. Элиза с трудом поспевала за ней, хотя не она тащила тяжелый мешок.

Тоби разрисовывал стены грота. Он разрисовывал их рыжей цвелью, которая появляется на берегу озера в конце осени. Он рисовал цветок. Орхидею.

Рассказывали, что в незапамятные времена на Дереве появился цветок. Неведомо откуда прилетела орхидея и прижилась на одной из веток у Вершины. Она умерла первого декабря, задолго до рождения Тоби, до рождения его родителей, до рождения дедушки и бабушки.

С тех пор первого декабря праздновали праздник цветов. На ветке, где когда-то цвела орхидея, собиралась толпа народу. В ее честь не поставили памятника, не вырезали ее изображения, жители Дерева просто не трогали цветок. Он высох, но благодаря дождям и ветру менял цвет, скрючивался, казался живым.

Однако, когда Тоби вернулся на Вершину, цветка уже не было. Вместо него расцвело предприятие «Древесина Джо Мича».

И теперь Тоби старательно вырисовывал свое воспоминание об орхидее и вдруг почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной.

— Элиза! Посмотри! — воскликнул он, гордясь своим творением.

Он обернулся, но за спиной у него стояла не Элиза — стояла Иза Ли: прекрасная и очень усталая Иза Ли, успевшая опустить мешок на землю.

— Здравствуйте, Иза, — вежливо поздоровался Тоби.

За спиной матери появилась едва переводившая дыхание Элиза.

— Здравствуй, Тоби, — ответила Иза, — хорошо, что мы больше не играем.

— Да, раз вы догадались… — начал Тоби.

— С самого первого дня, а вернее, ночи, когда среди осени застрекотала цикада, и Элиза, точно воришка, выскользнула из дома.

— И вы ничего не сказали?

— Я могла сказать только, что не стоит принимать меня за безмозглую блоху. Больше сказать мне было нечего, и я стала готовить еще и на Тоби, предоставив Элизе все остальные заботы.

Элиза и Тоби подавленно молчали. Они-то считали, что всех перехитрили, но оказалось, что благодарить должны только удачу.

— Теперь настало трудное и опасное время, — продолжала Иза. — Со дня на день грот может завалить снегом, и он станет недоступным. Тоби окажется замурованным. На зиму ему нужно подыскать другое убежище. Я думаю устроить его в сарайчике рядом с кошенилями. Но сарайчик нужно подготовить, и мы сегодня же этим займемся. А пока, Тоби, ты останешься здесь. Я оставлю тебе мешок с едой. Если что случится, у тебя еды на две недели.

Иза направилась к выходу. Возле щели обернулась и посмотрела на цветок.

— Что это, Тоби, милый?

«Тоби, милый». Вот уже сто лет никто его так не называл. У него защемило сердце — он вспомнил маму и папу.

— Цветок, — объяснил он.

Иза несколько секунд стояла молча. Слово «цветок», похоже, ее растрогало. Она сказала:

— Красивый… Я уж и забыла, какие они… Я ведь выросла среди цветов.

Она вышла. Последние ее слова поразили Тоби. Неужели можно жить среди цветов?

Элиза задержалась на минутку дольше. Вид у нее был виноватый, она смотрела в землю.

— Хорошая у тебя мама, — сказал Тоби.

— Ага, не подведет, — признала Элиза едва слышно. — Ну ладно, будь. До завтра!

И вылезла из грота.

— До завтра, — сказал ей вслед Тоби.

На следующее утро Тоби решил высунуть нос наружу, и его нос уткнулся в снег. Даже копай он этот снег целый день — ничего бы не изменилось. Снег взял Тоби в заложники.

Случилось это второго декабря. А таять снег начнет в марте. Четыре месяца.

А еды на две недели.

Ну что ж…

17

Погребенный заживо

На Вершине довольно порыва ветра или солнечного луча — и прощай, снег. Зато на Нижних Ветвях он лежит толстыми белыми гусеницами, и они исчезают только весной.

Тоби душил гнев. Умереть так бесславно! Он спасся от гнусной черноты, что гналась за ним по пятам, и теперь погибнет от безобидного белого снега? Тоби принялся пинать ногами непроницаемую ледяную стену.

Удар! Еще удар! Ох, как больно! Он ушиб себе пальцы. А стена? Что ей сделается?

Тоби упал на колени. Похоже, даже надежда готова оставить его. Зато не оставили гнев и обида.

— Держись, Тоби, держись…

Только это он себе и повторял, чувствуя, как быстро улетучивается надежда. И звезд, что так помогали ему воспарить душой, он тоже не увидит долго-долго. Вокруг только стены и потолок грота. Четыре месяца в потемках с мешком еды. Невесело. Он высохнет, как высыхают ветки, и сломается.

Сколько времени просидел Тоби, не двигаясь, — он не знал. Он даже стал ощущать какое-то умиротворение, оттого что не надо больше бороться. И, может быть, так и не встал бы, если бы не подумал о маме с папой. Всю осень он отчаянно их ждал, как малыш в приюте для потерявшихся ребятишек.

И вдруг… Он как будто увидел сон. Маленький домишко на краю пустой ярмарочной площади. На земле сор, обрывки бумаги. Вокруг ни души. На домишке вывеска: «Приют для потерявшихся родителей». Внутри, если присмотреться сквозь грязное стекло, сидят на табуретках Сим и Майя Лолнесс. Похоже, они сидят, ссутулившись, сложив на коленях руки, уже добрых сто лет.

Тоби осенило: ему ждать нечего, родители его ждут. Они на него надеются.

Неожиданно Тоби почувствовал, что здорово вырос, не прибавив и миллионной доли миллиметра. Стал взрослым.

Он медленно поднялся на ноги, как поднялся бы исцеленный чудом.

Да, он попал в плачевное положение, но по крайней мере знал, что оно плачевное. «Знать — значит предвидеть», — твердила его бабушка, госпожа Алнорелл, господину Пелу, своему казначею, от души желая, чтобы ее сокровища продолжали расти.

От старой Радегонды Тоби впервые и услышал эту присказку. И он решил заняться предвидением.

Но сначала уселся на землю, снял и выжал носки. Он повесил их у огня сушиться. Огонь каким-то чудом не потух. Он сумеет отыскать для него дрова — в земле, если ее покопать, немало щепок. У Тоби еще осталось семь спичек. Драгоценную коробочку он отложил в сторону. Ему повезло, что огонь не дымил. Должно быть, в потолке грота были незаметные трещины — сквозь одни уходил дым, сквозь другие поступал свежий воздух. Дышалось Тоби легко. Воздух, тепло, свет… Недоставало только еды.

Он стал доставать из мешка продукты. Насчитал около сотни.

Тоби пересчитал дни, которые отделяли его от первого апреля. Сто двадцать. Значит, он должен есть каждый день какой-нибудь один продукт на протяжении четырех месяцев. Яйцо, печенье, ломтик вяленого сала, кусочек лишайника…

Тоби грустно повесил голову. Кажется, ему придется похудеть. Похудеть? Проще сказать, он обречен на голодную смерть. Она ему гарантирована. Чтобы паренек тринадцати лет довольствовался одним яйцом в день? Издевательство! Все равно что дать один деревянный мяч команде из одиннадцати долгоносиков! Они сразу же слопают мяч, а потом судье придется спасать свои ляжки.

Тоби снова застыл, уставившись на носки, сушившиеся у огня. Перевел взгляд на танцующую в бликах пламени орхидею. Взглянул на кучку рыжей цвели на полу, которая осталась от его вчерашнего художества. Нахмурился, встал и подошел к кучке.

Со вчерашнего дня кучка увеличилась вдвое.

Накануне он углем нарисовал на полу круг. Круг был его палитрой, и в нем он разложил цвель[3], свою краску. Теперь круга не было видно, все занимала цвель. Ее и впрямь стало вдвое больше.

Тоби сунул в цвель палец. Если честно, цвель вызывала у него отвращение. Она была похожа на жирную пыльцу. Но какая, собственно, разница? Он отправил цвель в рот. Она оказалась жесткой, он жевал ее, жевал и вынужден был признать, что на вкус она очень недурна. Похожа на грибы. Он взял еще щепотку, потом пригоршню, а потом вернулся к очагу.