Артист Александр Вертинский. Материалы к биографии. Размышления - Владимир Бабенко

Можно представить себе, какие противоречивые чувства обуревали Вертинского, когда он отправлялся петь для театральных ветеранов. Выступать перед теми, кто уже закончил свой путь на сцене, было, наверное, больно. Это было и невероятно ответственно: ведь для тех, кто сидел в зале, в искусстве не существовало секретов. Но встреча с ними могла вызвать и светлое одухотворение. Встреча со старыми друзьями всегда вдохновляет и очищает.

Вот каким Ю. Алянский увидел артиста за день до его смерти: «Вертинский держался очень прямо, светлый английский костюм в крупную клетку сидел на нем превосходно, артист выглядел в нем моложаво. Вертинский был сдержан, немногословен, суховат. Кто знает, о чем он думал в эти минуты!

— Покажите нам с Брохесом рояль, мы попробуем». На следующий день, когда Вертинский и Брохес находились в гостинице, артисту сделалось плохо. Начался сердечный приступ. Лекарства под рукой не оказалось. Когда приехала бригада скорой помощи, было уже поздно. Вертинского не стало.

Тело его было доставлено самолетом в Москву. Театрально-музыкальная общественность прощалась с ним в здании театра эстрады на площади Маяковского.

Одним из тех, кто стоял возле гроба в почетном карауле, был писатель Юрий Олеша, знавший Вертинского еще в годы его первых выступлений. «Я познакомился с ним, — писал Олеша, — в редакции какого-то одесского журнальчика, куда он вошел, наклоняясь в дверях, очень высокий, в сером костюме, с круглой, казавшейся плешивой, головой, какой-то не такой, каким казалось, он должен был оказаться». Это было году в 1918-м. И вот спустя сорок лет, 23 мая 1957 года Олеша увидел артиста в последний раз: «Меня поставили в почетный караул в головах по левую сторону. Лежавший в гробу уходил от меня вдаль всей длиннотой черного пиджака и черных штанов. Из лица я видел только желтый крючок носа, направленный туда же вдаль в длину, и видимый мне сверху… Кое-где на мертвом лежали цветы, например, белая молодая роза со стрельчатыми, еще не вошедшими в возраст лепестками».

Газеты не сообщали о смерти Вертинского. Я, во всяком случае, не смог обнаружить опубликованных некрологов в прессе тех дней. Возможно, просто не нашел, — хочется в это верить… Но искал со всей тщательностью.

Вместо ненайденного текста некролога мне хочется привести стихи Ильи Фонякова, в которых — земной, последний поклон благодарного слушателя великому артисту:

Я слушал этого певца —Усталого, больного —За две недели до концаЕго пути земного.Я помню: в клубный зал пришлиИзящные старушки.Я помню платья до землиИ на вуалях — мушки.И был мне бесконечно чуждИ вчуже интересенМир позабытых чувств,Тех жестов, слов и песен.А зал, как мог, сходил с ума,Пристойно и старинно,Когда он пел, старик: «Я ма —Лень-ка-я балерина»,И пальцы к сердцу прижималХудой, большого роста.Но я, конечно, понимал,Что все не так-то просто,И навсегда при мне, со мнойТот зал, рояль и рампа,На грани пошлости самойСмертельный риск таланта…

Заключение

Вертинский был и остается непростой проблемой. Его можно безоговорочно не принимать, попросту игнорировать как явление искусства, что многие в наше время и делают, предпочитая ему певцов классического типа с сильными красивыми голосами (старшее поколение слушателей) или эстрадных певцов новейшей формации, рок-исполнителей (большая часть молодежи). Вертинский уязвим для критики. Особенно теперь, когда его уже нельзя наблюдать на сцене, когда сохранился в грамзаписи только голос… К тому же значительная часть опубликованных песен относится к тому времени, когда артист был в преклонном возрасте, и голос его утратил молодую свежесть. Вертинский никогда не споет для нас так, как он пел в 20–30-е годы, в период своего расцвета. По тем неважным записям конца 20-х годов, которыми располагает слушатель, и записям советского периода, да еще по описаниям мемуаристов можно только догадываться об истинных возможностях артиста.

Естественны и споры о том, насколько органичен Вертинский для русского театрально-музыкального искусства. В 50-е годы этот вопрос никто не пытался ставить, ибо ответить на него было бы невероятно сложно. Вертинский был принят публикой, обладал определенной известностью и — между тем — оставался той белой вороной, которая в силу своей необычной окраски всегда вызывает опасение соплеменниц. Не признанный гласно как певец, он был признан критикой в качестве киноактера и даже стал лауретом Сталинской премии. А ведь в народе Вертинский-киноактер не вызывал такого энтузиазма, как Вертинский-певец. Может быть, мое сравнение кому-то покажется натянутым, и его действительно можно проводить лишь до строго определенной черты, но с Вертинским произошло то же, что в 70-е годы произойдет с В. Высоцким, гласно не признанным поэтом и певцом, которому зато удавалось пробивать стену официального молчания, получая роли в фильмах; это ему изредка позволяли, умело снижая давление пара в котле.

В 50-е годы еще далеко не пришло время авторской песни. Песни Б. Окуджавы оценивались на уровне подпольной блатной лирики. Вертинского не с кем было сравнивать, его могли только противопоставлять. Обаяние артиста осталось загадочным. Раскрывать причины этого обаяния оказалось бы, вероятно, даже небезопасным для самого Вертинского. Ведь существенная часть традиций, сложившихся в начале века и сформировавших искусство Вертинского, вычеркивалась из памяти народной, признавалась чем-то смердящим, смертоносным, воплощенным в одиозном слове «декаданс». Вспомним, как Вертинский маскировал текст Гумилева, выдавая его за свой собственный. Потом, когда эти традиции вернулись к нам, и советский человек получил возможность объективно разобраться в сильных и слабых сторонах футуризма, акмеизма и других направлений, стало ясно, что Вертинскому выпала честь стать (очень хрупким!) связующим звеном между 1910-ми и 1950-ми годами. Он восстанавливал разорванную связь времен. Это не всегда понимали, но в этом все же заключалась одна из скрытых причин силы его воздействия.

Когда я слушаю Вертинского сейчас, в 80-е годы, — я думаю о том, как он не похож на современных бардов, тоже объединяющих в одном лице поэта, композитора и исполнителя. Ведь он — сын еще той, давней-давней эпохи, когда культура интеллигенции еще не оторвалась от дворянской почвы, когда принято было «французское» воспитание… тем не менее та культура была нашей национальной культурой, и потому-то Вертинский понятен, он наш, русский артист. И, столь непохожий на Б. Окуджаву, В. Высоцкого или Б. Гребенщикова, он все же сродни им! Вернее сказать, они продолжили его традиции, создавая песни, глубоко раскрывающие невероятно сложный духовный мир русского человека, сомневающегося, бунтующего, жизнестойкого, могущего ради убеждений поступиться многим — положением, выгодой, даже репутацией лояльного гражданина — всем, кроме святого — любви к нашей земле, народу, любви к Родине.

В марте 1989 г. широко отмечалось 100-летие со дня рождения Вертинского. В Москве, Киеве, многих других городах, в том числе и в Свердловске, прошли вечера-концерты в честь выдающегося артиста. В Киеве наконец-то вышли в свет отдельной книгой его мемуары «Четверть века без Родины». Фирмой «Мелодия» выпущен альбом, содержащий записи песен, ранее неизвестных советскому слушателю. В прессе, опубликованы и продолжают публиковаться воспоминания об Александре Николаевиче. Но все же очень многое в его жизни и деятельности остается непроясненным. Мы мало знаем о его скитаниях по Украине в 1918–1920 годах; практически ничего не известно о жизни в США, о пребывании во многих странах. Мы не видели многие его кинороли, не знаем текстов и музыки некоторых песен, от которых до нас дошли только названия.

Уверен, что работа по сбору и осмыслению новых материалов о Вертинском будет продолжена, ибо имя его и песни живут в нашей памяти.

Литература

Вертинский А. Четверть века без Родины // Москва. 1962. № 3–6. Вертинский А. Сила песни // Советская эстрада и цирк. 1964. № 3. С. 25–27.

Вертинский А. Месье Дайблер // Неделя. 1964. 24 янв.

Вертинский А. Искусство требует жертв // Театральная жизнь. 1966. № 18.

Александр Вертинский. Печальный Пьеро: Песни и романсы из репертуара Мечислава Свенцицкого. Краков, 1970.

Алянский Ю. Ленинградские легенды. Л., 1985.

Андреева В. Эхо прошедшего. М., 1986.

Ардов В. Этюды к портретам. М., 1983.

Ахматова А. Стихотворения. Поэма без героя. М., 1977.