Журнал «Вокруг Света» №12 за 1992 год - Вокруг Света

Гитту сказал, что осла с тележкой можно пока оставить во дворе. Итак, наш первый день на свободе, похоже, начался удачно. Вечером все мы, рассевшись на самодельных скамейках, ели очень вкусный овощной суп, приготовленный Жуло, и изумительные спагетти.

— Уборку и другую домашнюю работу мы делаем по очереди, — объяснил Гитту.

Трапеза стала символом нового нарождающегося братства. Куик, Ван Ху и я были совершенно счастливы. У нас есть крыша над головой, постели, добрые и открытые друзья, готовые, несмотря на свою собственную бедность, поделиться всем. Чего еще можно желать?

— Что собираешься делать вечером, Папийон? — спросил Гитту. — Может, хочешь сходить в бар, где собираются все наши ребята?

— Нет, пожалуй, останусь. А ты иди, если хочешь, обо мне не беспокойся.

— Схожу, пожалуй. Просто надо кое-кого повидать.

— А мы с Куиком и одноруким посидим дома.

Малыш Луи и Гитту оделись, повязали галстуки и отправились в город. Жуло остался — ему надо было доделать несколько пар обуви. Я решил немного побродить с китайцами по окрестным улицам, чтобы познакомиться с районом. Жили здесь в основном только индийцы. Очень мало черных, белых почти ни одного, два или три китайских ресторана.

Вообще этот район Пенитен-Риверс напоминал уголок Индии или Явы. Попадались очень красивые молодые женщины, старики носили длинные белые одеяния. Многие шли босыми. Бедный район, но одеты все чисто. Улицы освещены плохо, бары полны пьющих и жующих людей, отовсюду доносится индийская музыка.

Какой-то лакированно-черный негр в белом костюме и галстуке остановил меня:

— Вы француз, месье?

— Да.

— Как приятно встретить соотечественника! Зайдемте куда-нибудь выпить.

— С удовольствием. Но я не один, с друзьями.

— Это неважно. Они говорят по-французски?

— Да.

И вот мы четверо сидим за столиком с видом на набережную. Негр-мартиниканец говорил по-французски просто великолепно, куда лучше нас. Он предостерег нас от общения с англоязычными неграми, сказав, что все они лжецы.

— Не то что мы, французы. Нам можно доверять.

Я улыбнулся про себя, услышав от угольно-черного негра это «мы, французы». Но тут же возникло немного неприятное чувство. Нельзя отрицать, этот мартиниканец был настоящим французом, большим французом, чем я. У него было больше прав называться им, ибо он искренне и глубоко был предан этой стране. Он был готов отдать жизнь за Францию, а я — нет. Так что он — куда более настоящий француз, чем я. Умолчав, однако, об этих своих умозаключениях, я заметил:

— Да. Я тоже страшно рад встретить соотечественника и поговорить на родном языке, тем более что по-английски я говорю очень скверно.

— Нет, я владею английским вполне прилично. Если могу быть чем-нибудь полезен, к вашим услугам. Вы давно в Джорджтауне?

— Всего неделю.

— А откуда прибыли?

— Из Французской Гвианы.

— Вот как? Так вы беглый или охранник, который хочет перейти на сторону де Голля?

— Нет. Я всего лишь беглый каторжник.

— А ваши друзья?

— Тоже.

— Месье Анри, я совершенно ничего не хочу знать о вашем прошлом. Но сейчас настал момент, когда Франция нуждается в нашей помощи. Сам я за де Голля и жду корабля в Англию. Приходите ко мне завтра в клуб моряков — вот адрес. Буду рад, если вы к нам присоединитесь.

— А как ваше имя?

— Омер.

— Месье Омер, мне трудно решиться вот так, сразу. Прежде мне надо навести справки о моей семье. Вы должны понять меня, месье Омер. В свое время Франция обошлась со мной весьма жестоко, отвергла, обращалась самым нечеловеческим образом.

Мартиниканец с удивительным пылом и красноречием принялся меня переубеждать. Трогательно было слышать, какие аргументы приводил он в защиту бедной страдающей Франции.

Вернулись мы домой очень поздно. Но заснул я не сразу — долго перебирал в мыслях все, что говорил мне этот патриот Франции. В конце концов фараоны, судьи и тюрьма — это еще не вся Франция. В глубине души я продолжал любить свою родину. Страшно было подумать, что могут сделать с ней эти гунны! Боже, как, должно быть, страдает мой народ, сколько несчастий и унижений испытывает.

Проснувшись, я обнаружил, что осел, тележка, поросенок, Куик и Ван Ху исчезли.

— Ну что, браток, как спалось? — спросил Гитту.

— Спасибо, прекрасно.

— Будешь черный кофе или с молоком? А может, чай? Кофе и хлеб с маслом?

— Да, спасибо.

Я завтракал, а они уже принялись за работу. Жуло вынимал из горячей воды куски балаты и раскатывал их тонким слоем. Малыш Луи нарезал ткань, а Гитту занимался непосредственным изготовлением изделий.

— И много вы зарабатываете?

— Нет. Долларов двадцать в день. Пять уходит на ренту и еду. Все, что остается, делим. Выходит по пять на брата. На карманные расходы, одежду, прачечную.

— А что, все распродается?

— Нет. Иногда приходится выходить и торговать в городе. Целый день на ногах, на жаре. Не сладко.

— Тогда я сам займусь этим, как только партия будет готова. Не хочу быть прихлебателем. Уж хоть на еду-то надо заработать.

— Ладно, Пали, там видно будет.

Весь день я слонялся по индийскому кварталу. Наткнулся вдруг на киноафишу, и мной овладело безудержное желание увидеть цветной озвученный фильм — впервые в жизни, ведь раньше таких не было. Надо попросить Гитту сводить меня вечером. И я продолжал бродить по улицам Пенитен-Риверс. Меня приводила в восхищение вежливость и доброжелательность здешних жителей. Да, несомненно, два самых главных качества этих людей — это безукоризненная опрятность и вежливость. Вообще прогулка по индийскому кварталу Джорджтауна произвела на меня куда большее впечатление, нежели та, в Тринидаде, девять лет назад. И еще я размышлял о своей судьбе.

Да, здесь трудно, очень трудно зарабатывать на жизнь. Гитту, Малыш Луи и Жуло далеко не дураки, а как надрываются, чтоб заработать по пять долларов в день. Нет, прежде чем думать о заработках, надо научиться жить как свободный человек. Я сидел в тюрьме с 1931 года, сейчас 1942-й. После такого долгого перерыва все проблемы с ходу не решить. Главное, знать, с чего начинать, какие-то азы. Простым ручным трудом я никогда не занимался. Когда-то разбирался в электротехнике, но теперь любой, даже самый средний специалист понимает в этом деле куда больше меня. Единственное, что я мог пообещать самому себе,— быть честным и не сворачивать с этой дороги, чего бы это ни стоило. Вернулся домой я часа в четыре.

— Ну что, Папи, как тебе воздух свободы? Небось сладок, а? Как погулял?

— Хорошо, Гитту. Прошелся по району, поглазел.

— А китайцев не видел?

— Нет.

— Да они во дворе. Надо сказать, они не пропадут, эти твои дружки. Уже заработали сорок долларов. Хотели, чтоб я взял себе двадцать. Я, конечно, отказался. Поди, пообщайся с ними.

Куик рубил капусту для поросенка, а Ван Ху мыл осла, который, замерев от наслаждения, стоял неподвижно, как статуя.

— Ну как ты, Папийон?

— Нормально. А вы?

— Мы собой довольны. Сорок долларов заработали.

— Интересно, как?

— В три утра поехали за город. С нами был еще один китаец, у него с собой было двести долларов. И мы накупили помидоров, салата, баклажанов и разных других овощей. И еще цыплят, яиц и козьего молока. Потом поехали на базар в гавань. Сначала местным продавали, а потом подвалили американские моряки, и мы им спустили все остальное. Они были так довольны и товаром, и ценами, и тем, что завтра на базар можно не ехать. Они сказали, что будут ждать прямо у ворот порта и все оптом купят. Вот деньги. Ты у нас главный, так что держи!

— Ты же знаешь, что деньги у меня есть, Куик. Мне не надо.

— Бери деньги, или работать больше не будем.

— Слушай, эти наши французы горбатятся за какие-то не счастные пять долларов в день. Давай раздадим каждому по пять и еще внесем пятерку на еду. Остальное надо отложить, чтобы потом отдать долг этому вашему китайцу.

— Ладно.

— Завтра поеду с вами.

— Не надо. Ты спи. Если есть охота, можешь подойти к семи к главным воротам в порт.

— Договорились.

Все мы были счастливы. Теперь мы были уверены, что можем сами зарабатывать на жизнь и не быть в тягость нашим друзьям. Наверное, Гитту и его товарищи, несмотря на всю их доброту, уже беспокоятся, скоро ли мы сможем стать на ноги или нет.

— У тебя потрясающие друзья, Папийон! Давай сделаем пару бутылочек анисовой и отметим это событие.

Жуло вышел и вернулся с сахарным тростником, сиропом и какими-то эссенциями. Через час мы уже пили анисовую, совсем как настоящую, ничуть не хуже, чем в Марселе. Под воздействием алкоголя голоса наши становились все громче, а смех все веселей. Индийцы-соседи, должно быть, сообразили, что в доме у французов какой-то праздник, и пятеро из них — трое мужчин и две девушки — вошли и присоединились к нам без всяких церемоний. Они принесли цыплят и свинину на вертеле — все очень сильно наперченное и сдобренное какими-то приправами. Девушки оказались настоящими красавицами — в белых одеяниях, босые, у каждой на девой щиколотке серебряный браслет. Гитту шепнул мне: