Друзья с тобой: Повести - Светлана Кудряшова

Вот уже третью неделю хозяйничает дед в маленьком домике Марфы Тимофеевны, а сама хозяйка не поднимается с постели.

— Старость свалила, — невесело улыбаясь, говорила она ребятам, приходившим проведать ее да привезти с озера свежей воды. Слыша такие слова, Тойво сердито кряхтел и ворчал, что никакая не старость, а сердечная тоска. Он, Тойво, на двадцать лет старше Марфы Тимофеевны, а поди‑ка попробуй свалить его! Скоро он еще и на медведя пойдет к трем соснам. Вот тебе и старость!

Марфа Тимофеевна очень загрустила, запечалилась, когда уехал ее Федюшка в южные края. Только и веселеет, когда приходят от него письма. Каждое знает наизусть, сама пишет внуку веселые письма и строго–настрого запретила ребятам и Тойво сообщать о своей болезни Феде и Николаю Егоровичу.

Сердится дед, но спорить с бабушкой не смеет. Однажды все же не вытерпел — ослушался бабушкина приказа. Дождался, когда задремала она, и уселся писать письмо на юг. Сначала дед долго чинил финским ножом карандаш, потом задумчиво смотрел на Кирюшку и все время кряхтел и вздыхал так, что чуть не разбудил Марфу Тимофеевну. К ночи письмо было готово. Спрятал старик его в свой полушубок, чтобы ненароком не попалось на глаза бабушке, а утром сказал ей, что идет с Кирюшкой в лес, но далеко не пошел, а в перелеске за околицей уселся на поваленную сосну и развернул свое письмо. Однако прочитать его Тойво не смог: давно не держал он в руках карандаш, и получились у него вместо букв непонятные закорючки. Вздохнул дед сокрушенно, сдвинул седые брови и тут же в лесу порвал письмо.

Вечером, напоив Марфу Тимофеевну калиновым крепчайшим чаем, жарко истопив печку, отправился он к Арсению. Лайка тоже шла рядом. Иногда Тойво останавливался, с сомнением смотрел на Кирюшку: не повернуть ли обратно? Ох, как бы не узнала про их проделки Марфа Тимофеевна!

Лайка нерешительно помахивала хвостом.

Потоптавшись у крыльца, Тойво толкнул дверь и вошел в теплую кухню.

— Э, парень, — сказал он удивленному Арсению, — надобно Николаю Егоровичу письмо отписать.

Дальше кухни Тойво не пошел. Он снял свой огромный заячий треух, заплатанный на макушке куском волчьей шкуры, сел на чистый некрашеный табурет и, сдвинув мохнатые седые брови, молча ждал, пока Арсик принесет из горницы ученическую тетрадь и чернильницу–неразливайку. Тргда дед откашлялся, пожевал губами, но вдруг махнул рукой й велел Арсику писать как знает, лишь бы Николай Егорович скорей приезжал.

Когда письмо было написано, Тойво встал, надел треух, приказал Арсику помалкивать и сам понес письмо на почту. Он долго стоял перед почтовым ящиком, и Кирюшка тоже стояла. Наконец дед крякнул и осторожно опустил письмо в ящцк.

Тойво и Кирюшка пошли к домику Марфы Тимофеевны окольными путями: боялся дед, как бы не разгадала бабушка обман по его смущенному лицу.

Наступил апрель. Днй стали ясными и длинными. Начались оттепели. Они подтачивали высокие сугробы у тротуаров. Сугробы медленно оседали. А ночью с севера пробивался мороз и К утру покрывал ледяной коркой сугробы, проезжую дорогу и проруби на Онежском озере. Но все чаще и чаще ветер приносил из тайги запах разогретой на солнце хвои, запах весны.

„.А на Кубани в это время расцвели фруктовые деревья.

Утром, солнечным, теплым, Федя вышел на крыльцо и остановился восхищенный: вчера еще голые абрикосовые деревья вдруг волшебно преобразились — нежно–розовые, некрупные цветы распустились на них. Деревья из сказки.

Федя встал на скамью близ одного из абрикосов и долго рассматривал ветку, усыпанную нежными цветами. Потом осторожно притянул ее к себе и понюхал. Цветы не пахли. Было удивительно, что они расцвели на ветвях, лишенных листьев, Было удивительно, что такие красивые, они не имели аромата. И все равно они Феде очень нравились. Нравилось ему и это ясное апрельское утро, розовое от солнца, от цветущих абрикосов.

Утро сегодня было необычным. И не только потому, что зацвели фруктовые деревья, о которых Федя столько слышал, но еще и потому, что сегодня отряд 4 «А» пошлет на завод тепловозов письмо — железный лом собран!

Железный лом собран. Собирала его вся дружина, в которую входил отряд 4 «А», собирали матросовцы, собирали пионеры из многих других городских школ.

Удивительные произошли дела!

Как‑то в школу явились незнакомые ребята. Они спросили Лешку Кондратьева. Лешка вместе с Максимом готовил стенгазету. Им помогала Таня.

— Кондрат! — закричал Миша, врываясь в класс. — Тебя зовут!

У Миши было встревоженное лицо.

— Кто? — удивился Лешка.

— Кто его знает. Не говорят. Совсем незнакомые пацаны.

Мишка предполагал, что Лешка натворил чего‑нибудь и придется теперь ему держать ответ.

— Нет, Таня, я ничего… — пожал плечами Кондратьев на Танин вопросительный взгляд. И пошел выяснять, в чем дело. Миша тоже пошел за ним.

— Вот они! — указал он издалека на мальчуганов, стоявших у дверей библиотеки, и предусмотрительно отошел в сторону.

Мальчиков было четверо. На всех были аккуратные белые рубашки и пионерские галстуки. Лешка с независимым видом шагнул к ним.

— Это он, — подтвердил один из незнакомцев. — Мне Комар его показывал.

Пришельцы окружили Кондратьева. Миша испугался* пропал Кондрат! Четверо на одного! И побежал за помощью к Тане. Но следом за ним явился Лешка, довольный, улыбающийся.

— Это из десятой школы. Они лом собрали и просят принять его на тепловоз.

Пораженный Миша сел на скамью.

На экстренном сборе отряда было решено просьбу новых знакомцев удовлетворить — лом принять и считать пионеров десятой школы в числе строителей пионерского тепловоза. Лешка вместе с Федей были направлены в десятую школу Посмотреть и оценить накопления новых участников.

— Ничего, — кивнул Кондратьев сдержанно, хотя лому было очень много. — Подойдет, — милостивее сказал он. — Правда, меди маловато.

Новые товарищи смотрели на Лешку тревожно и почтительно. Ходят слухи, что он собрал огромное количество металла. Говорят, что собирал он преимущественно медный и бронзовый лом и что именно Кондратьев поедет за пионерским тепловозом. Сам Лешка далеко не был в этом уверен, хотя двоек больше не имел даже по арифметике, но слухов не опровергал, только пожимал плечами, загадочно улыбался и великодушно разделил лавры своей славы с Горевым. Он указал на Федю, скромно державшегося в стороне, и сказал, что тот собрал больше трех тысяч килограммов старого железа. Верить этому отказались даже самые отчаянные мальчишки. Тогда Кондратьев подробно рассказал историю со старым блиндажом. Федя Горев становился знаменитостью.

Слава о пионерах, собиравших лом на пионерский тепловоз, разнеслась по городу. Дружины и отряды присоединялись к ним. Почти ежедневно в 4 «А» приходили делегаты из Школ и просили:

— Примите нас!

Однажды в школьном дворе появился человек в низко надвинутой на лоб кепке и длинных, подметающих тротуар штанах. Человек вкатил во двор погнутую истрепанную детскую коляску, нагруженную пробитыми заржавленными ведрами, железными обручами и прочим металлическим хламом. В это время Лешка Кондратьев распоряжался на дворе погрузкой лома на грузовую машину. Он всмотрелся в человека, швырнул в кузов большую железную банку, которую держал в руках, и подбежал к пришельцу. Тот ниже надвинул на лоб кепку.

— Комар?! Прибыл, друг? — ехидно спросил Лешка, заглядывая под козырек.

Комар подтянул штаны и ответил неуверенно:

— Прибыл…

Лешка снял с Комара кепку. Тот вытер нос ладонью и прямо взглянул на Кондратьева. И хотя черные глаза Комара были полны отваги и решимости, в самой глубине их все‑таки таилось серьезное опасение. Лешка стоял, широко расставив ноги, заложив руки в карманы брюк. Вид у него был грозный. Комар еще раз подтянул штаны и спросил как ни в чем не бывало:

— Куда барахлишко?

Лешкина воинственность пропала. Он озабоченно оглядел привезенное «барахлишко» и велел сваливать прямо в грузовик— лом подходящий. Комар энергично подкатил коляску к грузовику, в два приема залез в кузов и крикнул:

— А ну, давай подавай!

И Лешка начал подавать. Не время, конечно, было сводить с Комаром старые счеты. Они поговорят потом. Но, погрузив лом из своей коляски, Комар продолжал принимать все, что ему подавали ребята. Работал он без передышки, только иногда останавливался и подтягивал сползающие штаны.

— Ну и трудяга! — восхищенно сказал шофер.

У трудяги гордо вспыхнули глаза, и он лихо спрыгнул вниз. Шофер закурил папиросу «Казбек» и отдал Комару пустую коробку. Тот раскрыл ее, понюхал.

— Для марок пригодится, — решил он.

Машина уехала. Лешку срочно позвали в класс. Проходя мимо Комара, он остановился.

— Донес Ермиловне! Не утерпел…