Дамоклов меч над звездным троном - Татьяна Степанова

— Здорово, охрана, спишь?

— За вами еду, Алексей Макарович, — изумленно ответил Кравченко. Он как раз выходил из офиса Чугунова, готовясь мчаться на всех парах в Северный речной порт. Служба на два фронта оказалась не таким уж простым делом. В офисе Чугунова даже в отсутствие шефа возникали разные неотложные дела. Их приходилось решать чуть ли не экспромтом, мгновенно. — Мне твой телефон Виктор дал. Между прочим, ты это сам должен был сделать. На фига такой охранник, с которым и потрепаться по телефону нельзя, — заметил Жданович благодушно. — Да не рыпайся ты, не гоняй зря машину на Речной. Тебя ж, наверное, «Россия» больше интересует? Ну вот, я как раз сейчас туда еду. Встретимся через двадцать минут в холле на рецепции. Если где застрянешь, поднимайся сразу в мой номер — триста сорок второй.

Кравченко переориентировался на гостиницу. Что ж, в принципе ничего нет такого в том, что Жданович снял себе по приезде в Москву номер. Так любой уважающий себя человек поступает, а уж когда-то гремевший на все постсоветское пространство рок-музыкант — подавно. Другое дело — где снять…

Кравченко еще утром уточнил для себя по Интернету все, что касалось выступления в концертном зале Кирилла Бокова. Информации, рекламы было хоть отбавляй. Предстоящий концерт широко комментировали в прессе, сплетничали в чатах. Видно было, что Боков многим интересен и концерт его ждут с любопытством. До концерта оставались сутки. Кравченко прикинул: можно было потратить время на установление точного расписания репетиций Бокова в самом ГКЦ, однако никаких преимуществ такие сведения не давали. Вообще, клиент его не Боков, а Жданович. И он, Кравченко, именно его должен сопровождать всюду, как тень. Запретить Ждановичу ехать в гостиницу «Россия», в свой номер он не вправе. Запретить Кириллу Бокову репетировать — тоже. Так что же тогда дергаться, из кожи лезть, психовать? Надо просто выбрать путь наименьшего сопротивления — постоянно находиться возле клиента, не упуская его из вида, и в случае надобности вмешаться в ход событий по ситуации.

Решив для себя этот важный вопрос, Кравченко успокоился, закурил сигарету. А, все ерунда. Ничего не случится. Он тоже, знаете ли, не профан, он профи… Он не допустит ничего такого. Все будет чинно-благородно. В гостинице он действительно увидел Ждановича в холле возле рецепции. Тот о чем-то разговаривал с красавицей-администратором. Заметив Кравченко, он помахал ему и затем подошел:

— Привет впередсмотрящему.

Кравченко очень вежливо и очень сдержанно поздоровался. Исподволь он все еще не переставал разглядывать своего клиента как некий редкий экспонат. Не хотелось казаться в его глазах этаким остолопистым Железным Дровосеком. Но и мальчиком для битья тоже казаться не хотелось. Что, собственно, их разделяло? Почти пятнадцать лет разницы? Или сознание того, что он, Кравченко, фактически вырос на песнях, которые сочинял и пел человек по фамилии Жданович? Да, несомненно, это было самое главное. И вчерашняя гонка по ночной Москве тоже свою лепту внесла. И то, что он, Кравченко, фактически ее проиграл…

— Я подумал, чем тебе из-за угла меня караулить, — Жданович через стеклышки круглых очков вопросительно взирал на Кравченко, — лучше уж мозолить глаза друг другу, верно? А если верно, сослужишь мне, парень, службу в дружбу. Ты на машине, а мне свою сегодня пришлось вернуть друзьям. Завтра опять пригонят. А сегодня надо, попросили. Ну, значит, покатаешь меня сегодня ты, лады?

— Пожалуйста, — Кравченко пожал плечами. — Куда поедем?

— Тут недалеко, в одно место. Сына я хочу туда с собой взять. Сначала за сыном заскочим на Ленинский проспект. Там школа.

Вышли из гостиницы, сели в машину Кравченко. Тронулись. Жданович по дороге все названивал по телефону. Было занято. Уже на Ленинском, на площади Гагарина, он дозвонился. Кравченко особо не прислушивался, держал марку хорошего тона — понял лишь то, что Жданович говорит со своей бывшей женой. По мере разговора лицо его мрачнело.

— Почему? — спросил он тихо. — Ну почему? У него же сегодня только четыре урока, а потом спортивные занятия… А это лучше, полезнее спорта. Да погоди, Наташа, это же.., да постой ты! Я не срываю ему учебу, я просто думал, что, пока я в Москве, мы могли бы… Я же его отец… Значит, нет? Ты не разрешаешь?

Он дал отбой. Рука с телефоном медленно опустилась.

— Не вышло ни хрена, — сказал он. — Ты, Вадим, извини. Давай развернемся где-нибудь и.., назад.

— В школу не едем? — бесстрастным тоном охранника спросил Кравченко.

Жданович покачал головой — нет. Развернулись и направились обратно в центр — на этот раз на Гоголевский бульвар. Жданович прекрасно ориентировался в московских улицах.

В тихом переулке, примыкающем к бульвару, в полуподвале старого особняка помещался, как оказалось, театр-клуб авторской песни. Кравченко никогда прежде подобные творческие площадки не посещал.

Крутая лестница вела вниз, в какое-то подобие парижского кабачка — мало свободного места, маленькая эстрада, столики, столики, стулья, стойка бара. Мебель, дизайн — все самое простое и дешевое. На стенах плакаты, афиши, автографы. В баре — батарея бутылок и огромный бочонок разливного пива.

Кравченко подумал, что бывшая супруга Ждановича не была уж так совсем не права, не пустив сюда, в эту пивнушку, сына-школьника. Но он, как всегда, поторопился с выводами.

Встречать их с шумом, гамом, шутками, восклицаниями высыпала из-за эстрады орда каких-то чудаков: целый выводок длинноволосых пареньков в джинсах и оранжевых футболках, мрачноватая на вид женщина в черной водолазке и мужской кепке, какая-то интеллигентная старушка в очках и представительный пожилой мужчина в поношенном, но добротном костюме, лицо которого показалось Кравченко смутно знакомым. Ждановича они встретили как родного.

Оказалось, что и «пивнушка» — ларчик с секретом. Репетируют здесь азартно, как в маститом театре — репетируют музыкально-поэтическую композицию на стихи поэтов Серебряного века. Длинноволосые оранжевые пареньки тут же вооружились акустическими гитарами. Женщина в кепке оказалась независимым режиссером. Старушка — известнейшим литературоведом-консультантом. А пожилой импозантный мужчина — народным артистом Малого театра.

Не понимая толком, как это с ним произошло, Кравченко быстро освоился в этом чудном подвальчике как дома. Прерванная появлением Ждановича репетиция возобновилась. Оранжевые парни с гитарами пели на разные лады стихи, музыка была явно их собственной. Женщина-режиссер то и дело прерывала их, живо комментировала, обращаясь то к старушке-литературоведу, то к Ждановичу. Жданович и сам поднялся на эстраду, взял гитару и, аккомпанируя исполнителям, начал подправлять им мелодию, расставляя акценты на те или другие поэтические строфы. Актер Малого театра прочел отрывок из «Возмездия» Блока. У него был звучный, хорошо поставленный голос, а манера чтения самая простая. Кравченко, далекий от всех этих материй, и тот невольно подумал: как ясно звучат стихи — как речь.

Он смотрел на Ждановича. Тот словно впитывал стихи. Лицо у него сейчас было совсем иное, чем там, в машине, когда он выслушивал отказ жены.

«Интересно, — подумал Кравченко. — А вот если пишешь сам и даже считаешься некоторыми, например нашим Серегой Мещерским, поэтом с большой буквы — в душе к чужому ревнуешь? Или к классикам уже и ревновать бессмысленно? Или сравнение, как ни пиши, ни ревнуй, не в твою пользу?»

— Что-то вы редко стали приезжать, Лешенька, — сказала Ждановичу старушка-литературовед. — Не забывайте нас. В следующий понедельник в Библиотеке иностранной литературы Вера Эразмовна делает доклад о творчестве Шелли и его влиянии на Байрона. Вы не уедете, будете в Москве?

— Я буду в Москве, Софья Николаевна, я обязательно приду, — ответил Жданович.

Он снова подсел к оранжевым бардам с гитарами. Начал показывать, наигрывать. Делал он это легко и с явным удовольствием. Актер Малого театра, которого все уважительно именовали Евгением Прохоровичем, снова начал читать Блока. Жданович тихо перебирал струны гитары, он словно нащупывал какую-то нить. Аккорды были как эхо стихов.

Кравченко видел: здесь, в подвале, среди этих людей — чудных, немного экзальтированных и трогательных, его клиенту — хорошо, привычно, покойно. В памяти всплыл давний рок-концерт на открытом стадионе: ревущие трибуны, толпы фанатов, свет прожекторов, бешеный ритм ударных. И Жданович с гитарой у микрофона. Хриплый крик, рвущийся из его груди, выплюнутые строфы стихов, запрокинутое к темному небу лицо. Кравченко и себя вспомнил — они с пацанами там, на трибуне, поднимали вверх зажигалки, чтобы он, их тогдашний кумир, стадионный бог Леха Жданович, видел их, чувствовал их, знал — они слышат его, они понимают, они — одно целое с ним. Он, Кравченко, помнится, разорвал тогда на себе футболку, разделся до пояса, крутил ею над головой как флагом, орал, свистел. А после концерта они, пьяные в дым, шатались по Лужникам — было просто грешно ехать домой, спать. Сердце стучало, силы, заряда внутри было столько — казалось, сдохнешь, лопнешь или совершишь что-то великое. Но что они тогда совершили?