Пир у золотого линя - Владас Юозович Даутартас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Покончив с лодкой, мы возвращаемся к себе. Отец оборачивается, еще раз глядит на берег, где лежит перевернутая лодка.
— Теперь пусть хоть завтра весна, — довольный, говорит он.
ВЕСНА
XI
Весна наступила вдруг. В середине марта задул южный ветер. Небо затянуло тяжелыми тучами. Дождь полил теплый, живительный. Холмы постепенно скинули снежные шапки. Овраги наполнились водой. По склонам, клокоча, помчались в низины ручьи и оттуда устремились к реке. Всюду бурлила вода.
Вся деревня с волнением ждет ледохода. Рыбаки разгуливают по деревне, переговариваются, собравшись кучкой, наблюдают за оживающей рекой и гадают, когда же она сломает лед. За работу никто не берется. Все охвачены беспокойством.
Несколько дней перед ледоходом — самое вольготное для меня время. Мы с Костукасом не дремлем. Снуем по деревне, точно пчелы. Ни одного уголка не пропустим. Больше всего торчим мы у реки. И кто откажется от удовольствия поплавать на обломке льдины! Мы берем длинные шесты, уходим подальше за деревню, чтоб взрослые не видали, и гоним по течению льдины. Веселое это занятие, ух до чего веселое.
— Ту-ту-ту-туууу! — проплывая на своей льдине, подражает Костукас пароходному гудку.
Ну и отчаянный! Он отталкивается шестом изо всех сил и на полной скорости мчится на своей льдине ко мне.
— Костас, ты что — очумел?
Я пытаюсь отогнать свою льдину в сторону, чтобы он проплыл, не задев меня, но уже поздно. Льдина Костукаса с разгона врезается в мою. Сам не замечаю, как шлепаюсь на мокрый лед. Я проворно вскакиваю на ноги и грожу Костукасу. А он уже плывет дальше и от восторга прямо весь заходится.
— Ну постой ты у меня, не прощу!
Костукас замолкает. Он видит, что я всерьез рассердился.
— Можешь стукнуть мою льдину, — предлагает он.
— Неохота под лед нырять.
А правда, опасную игру задумал Костукас. Если не устоишь на ногах и скатишься со льдины — конец. Сильное течение сразу утащит под лед. Но Костукас об этом вовсе не думает. Он подзадоривает меня и гонит свою льдину дальше, пока не надоедает. Домой еще рано, и мы взбираемся на крутой берег реки. Останавливаемся у старой вербы с потрескавшейся корой. Костукас разглядывает ветки дерева и спрашивает:
— Хочешь омелы?
Я тоже запрокидываю голову. Ветки осыпаны пушистыми «котятами», но омелы не видно. Костукас — тот уже взбирается по стволу.
— Лови! — кричит он мне.
На землю падают несколько веток омелы.
— И вербы наломай.
Мы с Костукасом оба любим цветы. Их еще нет, но зато вербы — сколько хочешь. Наломав охапки, мы идем дальше. На самом обрыве садимся.
Отсюда далеко видно вокруг. Внизу — взбухшая река. Рядом — деревня. Крохотные избы, робко теснящиеся в ложбине, словно куропатки, прячутся в разросшихся кустах. Из труб валит дым. Он не поднимается кверху, а стелется понизу. В самом конце деревни — изба Юшки. Покосившаяся, на подпорках, она несмело глядится одним оконцем в реку. Вокруг избы — тьма-тьмущая сирени, а чуть подальше, на краю деревни, стоит огромный клен. Он тянет к небу голые ветки, словно молит о чем-то. За деревней, там, где небо сливается с землей, синеет полоска леса.
Я гляжу на Костукаса. Глаза его прямо светятся от радости. Он жадно глядит по сторонам, всматривается, прислушивается… Вдруг он резко подпрыгивает и распахивает полы ватника.
— Йонас, я лечу!
Придерживая полы ватника, Костукас расправляет руки и, встав на краю обрыва, подпрыгивает кверху, словно намереваясь взлететь.
— Перелечу на тот берег реки и сяду на холме.
— Через два шага шлепнешься на землю, и все. Ты же не птица.
Костукас опускает полы ватника и, задумчиво глядя на меня, садится рядом.
— Костукас, а ты кем хотел бы быть? — Не дождавшись ответа, я заявляю: — Я вот — учителем. Кончу школу, потом дальше учиться стану, а потом сам буду ребят учить.
— Отец говорит, с этой весны в лодку меня возьмет, — вздыхает Костукас.
Я вспоминаю про ловлю, и в горле у меня застревает какой-то ком. Больше и разговаривать не хочется. Мы еще немного сидим, а потом возвращаемся в деревню.
Дома переполох. Отец уверен, что будет половодье. Вместе с матерью они выносят из подвала картошку. Ее немного осталось, но и той жаль, если зальет. Мать в подвале — там она ссыпает картошку в корзину, а отец на веревке поднимает ее наверх. Я тоже помогаю им. Покончив с картошкой, мы принимаемся за другие дела. На чердак уносим сети, одежду. Бревна, что валяются во дворе, обматываем проволокой и привязываем к колу, глубоко загнанному в землю.
— Теперь пошли к лодке, — велит отец.
Переворачиваем лодку и подтягиваем ее поближе к избе. Переносим весла.
Ночью в деревне никто не спит. Отец то и дело встает с постели и с фонарем выходит к реке.
— Темно, хоть глаз выколи. Такой ночью вор ворует, а река лед ломает, — укладываясь, говорит отец.
Вскоре он снова выходит. Выбегаю на улицу и я. Ночь и впрямь черная. Моросит мелкий дождик. В тумане то там, то здесь мелькают огоньки. Слышны приглушенные голоса. Посветив фонарем, мы смотрим,
