Сапёр, который ошибся - Игорь Афанасьев

В одном месте мы вышли на край огромнейшей пропасти. Мне тогда казалось, что глубина её больше километра, это была абсолютно вертикальная стена. Разведчики стояли на узеньком карнизе в самом верху, и со страхом и любопытством смотрели вниз. Потом решили отлить, ведь «лучше нет красоты, чем отлить с высоты». Мы стояли на самом краю бездны и смотрели, как блестят в солнечных лучах наши струи, летящие в пропасть. Вот они распадаются на крупные капли и исчезают из вида, не пролетев и двадцатой части, этой глубины. С ущелья ветер дул прямо в грудь и помогал стоять на карнизе, но казалось, что если он резко прекратится, то ты обязательно качнёшься в пропасть. Кто-то из дедов решил приколоться и резко толкнул меня в пропасть, а потом дёрнул на себя. От ужаса, казалось, что сердце вырвется из груди. Остальных же это здорово позабавило.

Разведрота поднимались всё выше и выше. Вот показались снежники и торчащие из них скалы. В какой-то момент ротный сказал, что мы пересекли отметку 5000 метров над уровнем моря. Дышать становилось тяжелее и тяжелее, и когда останавливались на коротенький привал, то я сразу задыхался не в силах отдышаться. Как не странно помогала сигарета, делал несколько затяжек, и дыхание начинало выравниваться.

Мы старались идти по скалам, избегая рыхлого снега. В одном месте на другой стороне ущелья заметили уходящую цепочку душман. Расстояние между нами было больше двух километров, но разведчики всё равно стали стрелять в их сторону. Почти тут же душманские пули пролетели на излёте над нашими головами. Все стали искать укрытия, а артнаводчик стал наводить артиллерию.

Недолёт. Перелёт. Опять не туда. Близко. Но духи стремительно дошли до кромки хребта, и скрылись за ней.

Вот и начало смеркаться, а мы всё шли и шли. Я уже изрядно устал, и чтобы не думать об этом, решил унестись мыслями к чему-то приятному. Вот закончу служить, думал я, и вернусь домой. С радостью меня встретят родные, и мама накроет большой и вкусный стол. На нём будет множество блюд, холодных закусок, и сразу же начну их есть. По-очереди, один за другим съем салаты, закусывая их бутербродами с колбасой и ветчиной. Потом горячее блюдо — мясо крупными поджаристыми кусками с макаронами, и с огромным аппетитом заталкиваю всё это в рот, изумляя окружающих. Съедено уже не мало, но с удивлением замечаю, что желанной сытости нет. На столе стоит огромный торт. Все возьмут по маленькому кусочку, а остальное оставят мне, и я его весь съем и запью чаем…. Но мне хочется ещё есть!?

Что-то забурчало в голодном желудке, и мозг запустил мечты по второму кругу.

Нет, это невыносимо, и я стал внимательнее разглядывать окружающие пейзажи.

Спустилась ночь, и по-особому, с сине-зелёным отливом, засияли в лунном свете хребты, словно сошедшие с картин Рериха. Непередаваемое очарование высокогорной пустыни, и только похрустывание снега под ногами усталых разведчиков, нарушало тишину.

Мороз крепчал, и вскоре заиндевели брови. Вот мы вышли на заснеженный перевал, из которого как пальцы торчали маленькие острия скал, не больше метра в высоту.

Здесь мы стали устраиваться на ночёвку, а следующие за нами роты пошли дальше по хребту. Пока устраивались на ночлег, поглядывал на цепочку пехотинцев, идущую по снежной кромке к следующей вершине. Боевое дежурство несло две трети личного состава, пока одна треть отдыхала. Мы пришли на место около часа ночи, а подъем в полшестого, а в шесть снова начать движение. Так что на сон всего полтора часа. Разгребали снег, клали на камни бронежилет, и стелили плащ-палатку. Ложились парами, и накрывались другой плащ-палаткой.

Неожиданно поднялся ураганный ветер, и стало жутко холодно. Ни бушлат, ни ватные штаны, ни спасали от пробирающего до костей холода. Мороз был обжигающим. Пальцы в перчатках леденели. Метель засыпала наш снежный окоп. Когда меня сменили на дежурстве, то я попытался уснуть, но не смог, потому что было очень холодно, и мне было никак не согреться. Так что проколотился от холода до самого утра. Под утро ураган утих, словно его и не было.

До подъёма, на тротиловых шашках, растопили воды в котелках и приготовили чай. От чая несло неприятной горечью, но дров в этой ледяной пустыне не найдёшь. Было очень холодно, но все понимали, что в зимних вещах идти очень тяжело, и поэтому снимали ватные штаны, а самые горячие и бушлат.

И снова роты месили наст, на высокогорном Гиндукуше.

Роты шли цепочкой по склону хребтов. Солнце припекало, и пропечатанный в насте след, подтаивал. Он становился ледяным и скользким, и идти след в след надо было с большой осторожностью.

Темп в цепочке был рваным, если кто-то впереди встал, то останавливается вся цепочка, и так через каждые приблизительно десять шагов. Командир полка, подполковник Лев Рохлин, шёл с разведротой, потому что любил разведчиков, и доверял им свою охрану. Замученный рваной ходьбой, боец с миномётной плитой на спине стал пробивать себе тропу немного выше полка. При этом он ещё и курил как паровоз, не вынимая сигарету изо рта. Рохлин окликнул его, и представившись сам, спросил бойца из какой он роты. Похвалил его перед остальными, удивляясь, на сколько могут быть выносливы люди. Тащит миномётную плиту, в одиночку ломает наст и при этом ещё и курит. Рохлин обещал его отметить, а боец пошёл дальше, пробивая себе тропу.

В одном месте склон хребта уходил в заснеженное ущелье. Командир разведроты предложил командиру полка спуститься на бронниках в ущелье, и выйти на встречу полку, спускающемуся с хребта.

Командир полка разрешил.

Разведчики садились на одну половинку бронежилета, а другую половинку держали перед собой. Спуск сопровождался весёлыми воплями, которые эхо разносило по ущелью. Наст был прочный, и я сразу же набрал приличную скорость. Длина спуска была около километра, и уклон был вполне приличный. Когда от скорости становилось страшно, то пытался экстренно затормозить, но не с первого раза мне удалось пробить сапогом наст.

Кто-то спускался парами, на одном бронежилете. Объезжая выступающие камни, одна такая пара перевернулась. Они поехали вниз, кто на спине, а кто на животе, не сразу сумев, остановится.

Вся разведрота благополучно спустилась в ущелье. Полк по хребту ушёл и скрылся из виду, и тут мы поняли, что остались, совершено одни среди этих безжизненных скал заваленных снегом. Местами из заснеженных склонов торчали грозные скалы, и если бы в них притаились духи, то им не составило бы большого труда перебить 20 человек, на открытом месте. Стало страшно, и мы бегом побежали по ущелью вниз, внимательно поглядывая по сторонам. Бежали долго, пока не вышли к хребту, по которому должен спуститься наш полк. Полка долго не было видно, и мы засомневались, а вдруг он будет выходить в другом месте. Ну вот, показалась тоненькая цепочка пехотинцев вверху хребта, и все вздохнули спокойно.

Конечно же, горы были самым надёжным союзником душман. Они служили надёжной крепостью, и укрывали духов от преследователей, артналётов и ударов авиации. Они хранили в себе душманские склады боеприпасов, продовольствия и медикаментов. А так же убивали и калечили советских бойцов, сбрасывая их со скал, и топя на переправах через горные реки. Морозили на высокогорных переходах. Жалили ядовитой живностью, которой водилось в изобилии.

Больше недели мы шли по высокогорью, без всякого горного снаряжения. Иногда мне казалось, что опытный альпинист, ни за чтобы не полез штурмовать эти скалы, зная, что они опасны и непроходимы. Мы этого не знали, и поэтому прошли. В этой горной и ледяной пустыне, не было дров, и консервы мы ели неразогретыми. Чай кипятили только утром и вечером.

Пройдя маршем по высокогорному Гиндукушу, мы спустились в солнечную долину. Из зимы сразу же вернулись в лето. Конечно же, к хорошему привыкать легче.

Мы ехали на Панджшер, через Чирикар.

Душманы взорвали все мосты на подходе, и поэтому колоне приходилось долго ждать мостоукладчика, а потом по наведенному мосту, медленно переправляться. В боевой машине оставался только механик водитель, а остальные переходили по переправе пешком.

Пока мы стояли, к нам подбежала шустрая стайка афганских мальчишек. Среди ребятни выделялся белобрысый паренёк, около 4 лет. В отличие от остальных пацанов, он был, тих и застенчив.

Мальчишки выталкивали его вперёд, и, показывая на него пальцем, кричали: «Шурави! Шурави!». Давая понять, что это сын русского солдата. Одет он был в афганские одежды и испытывающе смотрел на нас, словно надеялся увидеть своего отца.

Чего-чего, но этого паренька не ожидал увидеть в чирикарских закоулках.

Панджшер. Май-Июнь 1984года. Колона нашего полка остановилась в одном из разбитых войной высокогорных кишлаков. В нём не было жителей, все они ушли подальше от наступающей советской армии. По обоим сторонам дороги разбитые артиллерией дувалы на фоне высоких тёмно-коричневых хребтов, и на разрушенных стенах следы от пуль разного калибра. Где-то лежала сгоревшая легковая машина, а невдалеке от неё обгоревший остов бронетранспортёра.