Масть - Виталий Каплан

– А при чём тут доктор? – непонимающе уставился на меня Алёшка. Всё-таки кое в чем он дитя дитём, не просекает с ходу такие вещи.

А вот что ничего наша Контора с князем поделать не может, это ему подробно разъяснять не пришлось, это он сразу усвоил. «Видишь, как оно обернулось, – в нужное время огорчил я его. – Ответ пришёл из столицы на рапорт графа Ивана Саввича по делу князя Корсунова. Из самых высших инстанций, выше не бывает. Велено нам козни против честного подданного ея величества отнюдь не строить, ибо обвинения наши токмо нашу же дурость и обличают, а надлежит нам заниматься прямым делом своим, выявлять злоумышления и хулы в адрес высших властей. Как я того и боялся, Алёшка. У князя высокие покровители… и ежели Иван Саввич упорствовать станет, то запросто должности лишится… и хорошо, если не вместе с головой».

Про высоких покровителей он понял, про купленную местную власть – тоже. Уверился, что никакой справедливости по закону ждать нечего, неуязвим князь для российского закона.

И после того аккуратно, не спеша, по словечку тут, по намёку там внушил я мальчишке мысль, что коли нет справедливости на земле и коли Бог на небе тоже не торопится карать злодея, то надлежит нам самим свершить свой суд над князем-нелюдем. Рассказал я Алёшке о прочих его преступлениях, кое-что и приукрасил малость, но и без того за ним столько всего в дядюшкиных бумагах числилось, что следовало бы ему голову каждый день рубить… на протяжении лет этак пятисот.

И на девятый день после Дашиной гибели, когда сходили мы во Всехсвятскую церковь, отстояли панихиду, Алёшка наконец произнёс: «Я бы душегуба этого своими руками кончил… пускай потом хоть кнут с каторгой, хоть петля! Не должны такие землю топтать!» Сердце моё в тот миг растаяло от радости, точно шмат масла на раскалённой сковороде. «Что ж, – сказал тогда я, – мне тоже так мнится. Тем более отклонил он мой вызов, показал себя гнусной шельмой, и потому вправе я стереть его с лица земли».

Мы даже спорили, у кого из нас больше прав его стирать, и договорились, что всё-таки у Алёшки. Не мою же сестру князь-душегуб медведю скормил. Но, однако же, стирать будем вместе, и притом всю подготовку дела беру я на себя. «Не думай даже про каторгу и петлю! – взъерошил я ему рыжие волосы. – Всё аккуратно сделаем, никакие сыщики не подкопаются. Помни: у меня за плечами немало сражений, да и тут, в Экспедиции, кое-чему научился».

Насчёт «немало сражений» я, конечно, весьма преувеличил, но так оно прозвучало убедительней.

С того дня начали мы готовиться. Я то и дело ездил в окрестности Старого Лога (вернее, Алёшка так считал), он же едва ли не каждый день удалялся с пистолетами в ближайшую рощу, чтобы поупражняться в стрельбе. Я щедро снабдил его пулями, порохом, пыжами… ну и охранное заклятье наложил. Не шибко сильное, зато для Иных невидимое, если только те сами на парнишку не нападут.

– А доктор при том, – ухмыльнулся я, – что сообщил он о кстати случившейся хвори князя Модеста Яковлевича. Воспалилась у него железа некая, всё ж не мальчик он, почти пятьдесят… Коротко сказать, временно не способен на постельные подвиги. Так что на сей счёт не волнуйся, один князь будет. Ровно одна штука.

Тут я, правда, малость слукавил.

* * *

Наконец настал миг расставаться. Я проверил заряд в Алёшкином пистолете, велел ему попрыгать – ничего не звенит, всё ладно пригнано – и широко перекрестил. Мне ведь нетрудно, а мальчишка ещё верит в химеры… пускай потом ему дядюшка мозги на место вправляет, а я на роль мудрого наставника уж точно не гожусь.

– Ну, ступай! И верь в себя, всё у нас получится. – Напутствие, на мой взгляд, прозвучало излишне бодро, но сейчас это было уже не важно. – Я тоже скоро выдвинусь, другой дорогой.

Когда чёрная Алешкина фигурка скрылась в ельнике, я помедлил пару мгновений, а потом, точно в детстве со старой ивы в речку, нырнул в Сумрак. Пропали звуки, потускнели краски, и даже синего мха тут не было: лес ведь, безлюдное место. Но в здешней вязкой серости уверенно движется алая точка – это горит Алёшкин цветок души, спешит парень переведаться с князем, жжёт его душу пламя праведного гнева. Не самый лучший вариант, обида или зависть были бы надёжнее, но и гнев нам тоже подходит. Лишь бы не рассеялся по дороге.

Что ж, пора было и мне выдвигаться на свою позицию. Я не пошёл вслед за Алёшкой, до Старого Лога и без моей помощи доберётся: добрые люди сейчас спят в своих избах, злые же просто его не заметят. И потому достал я крошечный берестяной лапоток, сдавил… Артефакт этот ещё и тем хорош, что действует и на первом слое Сумрака.

Путь до поместья занял у меня всего лишь пять минут. Сперва на фоне густо-серого неба зачернели деревенские избы, затем потянулось незасеянное, под паром, поле, которое делила надвое неширокая, двум экипажам не разъехаться, дорога, а там уж на невысоком холме показался парк, и в глубине его – огромный белый дом, очертаниями слегка смахивающий на европейский замок. В Сумраке, впрочем, всё серое, различие лишь в оттенках.

Дальше всё было просто. Я прошёл сквозь запертые на ночь ворота, миновал караульных – трёх здоровенных мужиков с дубинами. Заботится князь о своей безопасности… весьма разумно, учитывая всеобщую к нему любовь. Мужикам полагалось безостановочно ходить дозором вокруг дома, но сейчас они сидели на широком бревне и вели неспешную беседу.

В доме пришлось мне потратить толику времени, чтобы прощупать цветки душ его обитателей и составить мысленную карту: кто где сейчас находится. Работа эта несложная, но весьма нудная. Нудная – а нужная. Никто лишний не должен появиться близ княжеской спальни, никакая сенная девка с охапкой белья, никакой лакей, зажигающий (или гасящий) свечи, никакой приживал, которому не спится. Такие поползновения мне сейчас следует мягко гасить. Тончайшее прикосновение к уму – и человек тут же забывает, куда и зачем направлялся. Будь тут Светлые – наверняка предъявили бы счётец за несанкционированное воздействие седьмого уровня… к счастью, здесь их нет.

Поднявшись по мраморной лестнице на второй этаж, я прямиком направился в спальню к почтеннейшему Модесту Яковлевичу. Умеют же люди жить! Спальня пусть и не велика размерами – две сажени на три, но лепной потолок с головками ангелов-младенцев, но французские обои, будто расшитые золотыми нитями, но ковёр из нескольких сшитых медвежьих шкур… определённо, князь питает слабость к этим тварям. Бюро из драгоценных пород дерева, окно чуть ли не во всю стену, на левой стене коллекция холодного оружия, на правой – огнестрельного. Чего тут только не нашлось! И клевец, и несколько разных шестопёров, и совсем уж древний меч, такие, верно, были в ходу при Александре Невском, и прямой польский кончар, и затейливая венгерская алебарда. А с другой стороны – стрелецкая пищаль, французская аркебуза позапрошлого века, турецкая пистоль… Я даже потратил несколько драгоценных минут, разглядывая эту прелесть.

Кстати, в этой же, огнестрельной стене и была та самая, обклеенная обоями дверца, где дожидался Дашу медведь. Неприятно кольнула меня мысль, что я сейчас стою, возможно, на том самом месте, где зверь терзал несчастную девицу. На шкурах напольных вроде крови нет… хотя скорее всего их заменили. Впрочем, особо крови и не было – медведь ударом лапы расплющил ей голову. Чистая, можно сказать, работа. Впрочем, сам я того не видел и вообще узнал о случившемся только на другое утро от благонамеренного Кузи, одного из здешних лакеев.

Да, наверняка тут как следует убрались, всё затерли, а что не затереть – заменили. В секретной медвежьей каморке тоже чисто – ни следа пребывания зверя, ни шерстинки… и стены окроплены настоем полыни, чтобы отбить остаточный запах. Видно, какие-то опасения у князя всё же возникли. Возможность следствия он, выходит, не отвергал начисто. Может, и не столь сильны его столичные заступники, как утверждает дядюшка?

Я опустился на мягкое, гостеприимно просевшее подо мною княжеское ложе. Никогда ещё не доводилось мне валяться на таких роскошных перинах… у нас в Чернополье всё куда проще было, а уж в Корпусе… не хотелось и вспоминать про тамошние холодные дортуары, про жидкие щи и ежедневную муштру. Умом-то я понимал пользу такого воспитания, но сердце моё – во всяком случае, то, человеческое, до-Иное сердце – принадлежало всё-таки Чернополью. Не той убогой деревеньке, какой оно стало сейчас и откуда мне ежегодно возили жалкий оброк, – нет, прежнему Чернополью, до той кровавой зимы семьдесят четвёртого года.

Сложив пальцы в знак «Фламель», я зажёг свечи в серебряном подсвечнике. Хорошая получится тень, удобная. Мне-то, положим, всё равно, я свою и в полных потёмках поднять сумею, но мальчишке же придётся делать это впервые.

Интересно, что ощутит он, увидев, что никакого князя в спальне нет? Только бы не облегчение! Только бы не радость, что пролитие крови откладывается. «А такое возможно, – ещё вчера предупреждал меня дядюшка. – Знаю я натуру таких, как наш с тобою Алёшка. Сильный гнев их может охватить, и в том гневе они страшны… но ярость у них не держится долго. Это как зажжённая бумага – пламя загорается быстро, ярко… и столь же быстро гаснет, если не подложить тонких берёзовых щепок. Поэтому, если заметишь такое по его ауре, немедленно действуй. Сам знаешь как».