Век испытаний - Сергей Богачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полина кивнула и присела на краешек кресла.
– У меня феноменальная память. Если я увидел красивую девушку, то обязательно её запомню.
Тут Полина обратила внимание на то, что графин не полный, а один из бокалов уже использовался. «Боженьки, он ещё и пьяный…» – но отступать было уже некуда.
– Авель Сафронович, моё дело касается мужа.
– Ммм… так вы замужем? – Авель разлил вино в бокалы и подал один Полине.
– Простите, но я не переношу алкоголь…
– Знаете ли, это не алкоголь. Это дар моих родных виноградников. В этом вине тепло рук нескольких поколений виноградарей и всё солнце Мегрелии. Хотите обидеть грузина – назовите вино алкоголем. Я вас прощаю, конечно, но только взамен на то, что вы составите мне компанию.
Полина взяла бокал и пригубила вино, которое оказалось действительно очень достойным.
– Рассказывайте, милочка. – Авель Сафронович расположился напротив и изобразил полное внимание. – Только сначала – допейте до конца, это моё требование.
– Я много времени не займу, моя просьба совершенно конкретна – я уже больше двух лет не могу выяснить судьбу мужа. Знаю только, что его содержат на Лубянке, и всё. Ни обвинений не знаю, ни срока. Он был сотрудником ВЧК, теперь это, кажется, называется ГПУ.
– Если вы Полина Черепанова, то вашего мужа фамилия Черепанов. Что-то знакомое…
Енукидзе встал и налил ещё по бокалу вина.
– Да, совершенно верно, Павел Черепанов. Он был ординарцем товарища Сергеева…
– Да. Память у меня действительно феноменальная. Это единственный человек, который был арестован по делу о крушении аэровагона.
– Авель Сафронович, умоляю, расскажите! Он и пропал как раз после этого проклятого крушения. Его в чём-то обвиняют? – Полина сложила руки.
– Пейте, пейте… Там длинная история и в ней много непонятного…
– Но его в чём обвиняют? Насколько это серьёзно?
– Знаете, душечка, мне нужно восстановить в памяти подробности.
– Вы же говорили, что у вас память феноменальная? – Полина осмелела от выпитого вина.
– Всего не удержишь, память, она откладывает в свою кладовку самое яркое, самое нужное и красивое. Вот вы мне сразу запомнились. Сразу. – Авель встал и подошёл к девушке со спины.
– Выпейте этот благородный напиток, его букет достоин вашей красоты. – Рука коснулась шеи Полины, отчего её передёрнуло. – Вы не стесняйтесь, это вино не оставляет похмелья, утром голова болеть не будет.
Следующим движением он опустил ладонь в разрез ее платья и пробормотал ей сзади в ухо:
– Не бывает нерешаемых неприятностей, бывает недостаточно усилий. Приходится часто идти на некоторые компромиссы… – Он уже гладил её грудь и дышал в шею.
Какое-то помутнение нашло на Полину, и она вскочила настолько резко, что плечом ударила его снизу в подбородок. Тут же она отвесила товарищу Енукидзе такую пощёчину, что его валяная шапочка слетела с головы.
– Ах ты, паршивка! – Авель прикусил от удара язык и произнёс это шепеляво.
Поля не стала ждать продолжения любовных прелюдий и побежала к входной двери, прихватив с собой с вешалки пальто и забыв головной убор.
– Ты сейчас сделала самую большую ошибку в своей жизни! Теперь я точно найду твоего муженька! – услышала она вслед.
По лестнице она бежала на носочках, чтобы каблук не сломался, и ревущая, с пальто в руках, промчалась мимо дежурной.
«Что же я наделала, что же я наделала…» – только одна мысль сверлила ей голову, пока она бежала до трамвая.
«Странные какие-то нынче барышни пошли… Как будто не знала, зачем к Авелю ходят на ночь глядя…» – Дежурная ухмыльнулась и уткнулась в утреннюю газету.
Утром Авель Сафронович с больной головой прибыл в рабочий кабинет. Голова болела внутри от лишнего литра вчерашнего вина, снизу – оттого, что он получил удар плечом, и слева – от затрещины Полины.
– Соедините меня с ОГПУ. Мне нужен Ремизов. – Телефонная трубка утвердительно ответила и попросила подождать.
К вечеру, когда уже стемнело, Кузьма Ильич прибыл в приёмную секретаря ЦИК СССР, снял шинель, сдал шашку и ожидал вызова в кабинет. К тому времени Ремизов дослужился до помощника начальника Секретно-оперативного управления ГПУ и имел на левом рукаве мундира три ромба.
Авель Сафронович общаться с Дзержинским лично не любил ввиду резкости и бескомпромиссности главного чекиста. Даже в бытность того народным комиссаром путей сообщения СССР колкий взгляд Дзержинского выводил Авеля из равновесия. Казалось бы, подчинённый, а всё равно колкий и ершистый. Енукидзе всегда его опасался, старался дистанцироваться, и Дзержинский это заметил. Теперь же, когда часто возникала необходимость решения межведомственных вопросов между ОГПУ и ВЦИК, стал вопрос, кто «гора», а кто «Магомет». Для снятия напряжения в вопросах самолюбия руководителей контактёром был определён Кузьма Ремизов. Авелю так было проще и удобней, а Дзержинский одобрил негласное назначение Кузьмы Ильича, справедливо рассудив, что Секретному отделу будет нелишним присутствие в этой высокой инстанции и личный доступ к Секретарю. Не всегда полезно писать письма и ждать ответной телеграммы. Бумага не передаст ни озабоченности, ни нервозности, ни дрожи в руках, а в их работе такие наблюдения первостепенны.
– Пройдите, пожалуйста, Авель Сафронович вас ждёт. – Секретарь встала и открыла первую дверь.
– Товарищ Ремизов! Рад вас приветствовать. – Авель как-то не по ранжиру начал первым и протянул руку. После ответного и сдержанного приветствия офицера Авель продолжил:
– Помните, Кузьма Ильич, дело о крушении аэровагона?
– Да, конечно. – Ремизов смотрел на Енукидзе прямо, не отводя взгляда.
– Я тогда долго не мог убедить комиссию, что первые результаты вашего расследования ошибочны и следователи сбились с пути.
Ремизов ещё не понимал, куда клонит Секретарь ЦИК.
– Я тогда приложил массу усилий, чтобы поддержать авторитет ваш и ваших товарищей. Факт исчезновения материалов дела вообще не предавался огласке.
– Так точно. Это осталось исключительно нашей проблемой. – Кузьма Ильич заставил свою память срочно восстановить хронологию всех событий и тонкости следствия.
– Попытаюсь опять помочь вам, – многозначительно заявил Енукидзе, наблюдая за реакцией собеседника.
Реакции не последовало, только вопросительный взгляд. «А что взамен?» – тон подтолкнул Ремизова к мысли, что интерес свой Енукидзе ещё не обозначил, а в том, что он есть, чекист уже не сомневался.
– Припоминаете человека по фамилии Черепанов? Павел Черепанов.
– Так точно, Авель Сафронович. Его причастность к крушению не доказана, отбывает срок во внутренней тюрьме, в ближайшее время должен освободиться.
– Его жена ищет справедливости. Она настроена решительно.
– И что? У нас не бывает невинно осуждённых.
– Я думаю, что Черепанову не нужно сейчас выходить. Я в этом уверен. И потом, документы исчезли, а потому и не доказано. Если она начнёт обращаться в разные инстанции, начнут просматривать протоколы заседаний комиссии, обратят внимание на всякие мелкие нестыковки, а мне бы не хотелось гласности. Я и так вам помог. Придётся объясняться. Считаю преждевременным его выпускать. Жена его со временем успокоится, забудет, найдёт себе кого-нибудь.
– У меня нет никаких оснований пересматривать дело спустя несколько лет.
– Так найдите. Создайте прецедент, так сказать. В конце концов, я никогда не обращался к вам с просьбами. Можете считать, что впервые я изменил своим принципам.
Ремизов взял паузу для обдумывания ответа.
– Авель Сафронович, я с трудом себе представляю, каким образом его жена может нам навредить, но я вас услышал. Игнорировать ваше обращение мы не можем, тем более что вы тогда пошли нам навстречу. Я подумаю, что можно сделать.
– Рассчитываю на вас, Кузьма Ильич. Искренне рассчитываю. – Авель встал в знак того, что разговор закончен, а Ремизов по-военному чётко отрапортовал:
– Вам будет доложено о решении вопроса в ближайшее время.
Коба
Это была одна из тех суббот, которая называлась «родительской». В этот день детский дом пустел – воспитанников разбирали родители, и тех, кто был сиротой, тоже забирали с собой. Томика нельзя было считать сиротой в полном смысле этого слова, но здесь делалось исключение, потому что в своё время Иосиф Сталин пообещал его отцу, что не бросит. Так и повелось – с тех пор Васька и Томик были неразлучны.
– Как же вы там с ними справляетесь? – с искренним удивлением спросил Иосиф свою жену после того, как оба пацанёнка громко закричали – то ли от восторга, то ли от испуга. Кто-то из них потянул скатерть со стола, и та накрыла их с головой.
Надя подбежала к этой верещащей куче ткани, извлекла оттуда обоих и пересадила на диван.
– Да так вот и справляемся, а теперь ещё представь, когда таких пятьдесят!