Страж государя - Андрей Бондаренко

«А может, всё и изменится, а? Почему бы и нет? — старательно, с искренней надеждой, вопрошал внутренний голос. — Ведь уже многое случилось — чего не было тогда (на самом то деле?). Степан Одоевский умер года на три раньше — отведённого ему ранее срока. Кавалер Монтиньи. Ещё — всяких разных уродов — десятка три-четыре. А вот генерал фон Зоммер жив — вопреки всем документам историческим… Может, и всё остальное изменится? А ежели ещё и царю подсказать всякого, предостеречь от ошибок фатальных, глупых? То скольким же ребятам хорошим можно жизни сберечь? Сколько государственных денег сэкономить можно?»

Но не хватало ему чего-то — для принятия твёрдого решения… Решения — о чём? О вмешательстве (пусть — и достаточно мягком) в течение Истории…

Тем не менее, как-то вечером, после очередного такого жаркого спора — относительно предстоящего Азовского похода, Егор вызвал к себе Алёшку Бровкина и Василия Волкова, отдал строгие указания:

— Срочно отправьте людей надёжных, знающих грамоту, в Царицын, Астрахань и Черкасск! Пусть надзирают там внимательно — за заготовлением продовольственных припасов для предстоящей кампании военной. Каждую неделю они должны подробно отписывать с оказиями, как там да что. Далее, пусть найдут в Черкасске людишек торговых, бывавших по делам в самой крепости Азовской. Пусть подробно их расспросят — о той твердыне, всё запишут, нарисуют примерные карты и планы. Всё это незамедлительно доставить ко мне! Далее, на Москве-реке подрядчики, по Указу государя, строят гребные суда — для переброски войск под Азов. Туда тоже надо — прямо завтра — направить надзирающего. Пусть он подробно и регулярно извещает меня письменно — о делах тех! Всё ясно? Выполняйте!

Уже в начале марта месяца 1695 года, когда весна вовсю стучалась в крепкие зимние двери и до начала похода азовского оставалось всего-то месяца полтора, Пётр неожиданно вспомнил об отложенной свадьбе, велел собираться большим обозом в деревню Волковку.

Приглашены были все знатные и серьёзные особы: Лефорт, Ромодановский, царский дядя Лев Кириллович, Голицыных — князя три, Стрешневы, Брюс — любимый царский прорицатель, Иван Бутурлин, генералы — Зоммер и Апраксин, ещё — прочие…

Егор не любил ездить большими обозами, предпочитая передвигаться верхом, не подстраиваясь под медленный ритм движения неуклюжих тяжёлых саней. Поэтому он выехал вперёд всех, пригласив с собой только Яшку Брюса, друга верного.

Обоз царский выезжал на позднем рассвете — чтобы добраться до Волковки к обеду. Поэтому Егор и Брюс тронулись в полночь: верхами, взяв с собой только четыре пистолета, нож, кистень, с десяток японских звёздочек да волкодава Хмура — оставшегося в наследство от покойного Швельки-предателя. Планировали быть у двора Бровкиных перед утренним колокольным звоном.

Ехалось хорошо, бодро, лёгкий морозец игриво пощипывал щёки. Узкий просёлок без устали петлял между холмами и рощами, было тихо и звёздно… Пару раз Хмур, бежавший впереди на длинном кожаном поводке, зло взлаивал, пытаясь броситься на неизвестного противника. В придорожных кустах тут же раздавался громкий хруст, подтверждающий, что кто-то тяжёлый и громоздкий улепётывал что было сил… Кто это был? Звери дикие? Тати ночные? Егору это было абсолютно всё равно: ехал себе, чуть почмокивая на лошадку, думал о чём-то своём, мечтал, представляя всякие заманчивые приятности, иногда перебрасывался редкими фразами с Брюсом, скакавшим чуть позади…

Как бы там ни было, но уже к заутрене они подъезжали к нужной деревушке. На сером скучном небе неярко горело новогодним китайским фонариком скупое ещё весеннее солнышко, со всех сторон облегчённо мычали выдоенные коровы, звонко и задиристо переругивались деревенские бабы, где-то вдали размеренно звенели монастырские колокола…

Впереди замаячила неуклюжая фигура, одетая в длинный овчинный тулуп и чёрные валенки, с рыжим собачьим треухом на голове: это деревенский рыбак, честно отсидевший ночь на весеннего налима, возвращался, чуть шатаясь от усталости, с ближайшего озера к родимому дому.

Егор нежно пощекотал рукояткой кнута свою лошадку по заиндевевшему выпуклому боку, укоротил поводок Хмура и дружелюбно попросил:

— Эй, рыбак прохожий! Дорогу-то уступи, будь так милостив!

Неуклюжая фигурка испуганно качнулась в сторону и, теряя равновесие, уселась на ближайший придорожный сугроб. Проезжая мимо, Егор слегка натянул поводья, останавливая лошадь, и мирно поинтересовался:

— Как нынче с рыбалкой, дядя? Пошёл уже налим озёрный? Или ёрш забивает?

Рыбачок, сидящий по самые плечи в мягком весеннем снегу, гневно сверкнул на него ярко-голубым глазом из-под своего рыжего треуха и ответил высоким юношеским голоском:

— Вообще-то, полагается говорить сперва: «Бог — в помощь!» А уже потом — уловом интересоваться! Ой, собачка какая…

Хмур, обычно очень зло и настороженно относящийся к незнакомцам, неожиданно заплясал на месте, отчаянно завилял своим лохматым хвостом, даже раза два приветливо и басовито взвизгнул…

Егор удивлённо уставился на волкодава, непонимающе покачал головой, перевёл взгляд на юного рыболова, пробормотал пристыженно:

— Ты, малец, уж извини, что напугали! Алтын за это с меня. Нормально будет?

— Нормально… — неуверенно прошелестело в ответ.

— А знаешь, где будет двор Ивана Артемича Бровкина? Уже хорошо! Отведёшь — ещё один алтын добавлю. Чего моргаешь? Неужто — маловато? Хорошо — два алтына дам! Чего шепчешь-то? Громче говори, пацан, не стесняйся! Я добрый сегодня…

Малолетка (достаточно высокий, впрочем) робко спросил, слегка заикаясь:

— А вы, б-боярин, по какому делу — к Б-бровкиным будете? Не по с-сватовству ли? К девице Ал-л-л-ександре?

— По нему самому! — широко улыбнувшись, согласился Егор. — А что?

После минутного молчания подросток снова поинтересовался:

— А вы и есть — тот жених, или приятель ваш — рыженький?

— Не, мы только дружки! Жених-то — Волков Василий, барин местный… Знаешь такого? Высокий, симпатичный, с чёрными усиками…

— Знаю, как не знать! — длинно и непонятно вздохнул парнишка. — Ладно, пойдёмте за мной! И Хмура отпустите с поводка, пусть бежит со мною рядом…

— Хмура? Откуда же ты знаешь, как зовут мою собаку?

— Так мне же про него Алёша Бровкин рассказывал, братик мой родненький! Меня зовут… Гаврюшкой меня зовут! Братец я Алёшкин — единокровный… А вы будете — Александр Данилович? Правильно?

Лошадка шла вполшага, рядом торопливо семенил Гаврюшка, слегка задыхаясь, увлечённо и радостно рассказывал — о своей ночной рыбалке:

— Лёд-то толстый ещё! Много лунок не пробить, устаёшь быстро — махать пешнёй… Вот, всего два десятка донок и поставил. Половину наживил сыртью тухлой, ещё пяток — раковыми варёными шейками, остальные — жареными воробьями… Вся сырть осталась не потревоженной, на рачье мясо взялся только один недомерок, а все мои воробьи сработали! Сколько поймалось всего? Да с пудик где-то… Как налима жарить правильно? Самое главное — укропа добавлять побольше… Где пешня? Так на берегу озера осталась, чего тягать-то — туда-сюда. На днях ещё рыбалить пойду…

Паренёк так увлёкся своим рассказом, время от времени с интересом посматривая на Егора, что не заметил толстой сосновой ветки, перегораживающей добрую четверть просёлка.

— Ой, мамочка! — это потрёпанный треух неожиданно встретился с веткой — и отлетел далеко в сторону…

Егор замер с широко раскрытым от удивления, ртом.

— Надо же! — весело прыснул Брюс. — Малец-то девицей оказался! Да и симпатичной в придачу! Прямо как в романах европейских… Да, Данилыч, дела!

Егор же полностью потерял дар речи — от открывшейся его взгляду прекрасной картины: копна, нет, целый океан светло-русых, с платиновым отливом, волос, милый курносый носик, покрытый десятком-другим бледно-рыжих веснушек, и глаза — ярко-синие, прекраснейшие на этой планете (наплевав на все временные сентенции) глаза…

Время остановилось. Да что там — Время… Остановилось всё: лошадь, утренняя заря, мысли…

— Данилыч, друг! Что такое с тобой? — насмешливо заволновался Яков. — Уж не стрела ли Купидона поразила твоё бедное сердце? А если даже и так, то какой смысл — сидеть неподвижно, да ещё и с таким глупым видом? Слезай со своей кобылки, поцелуй барышне руку, разговор заведи душевный… Эй, очнись же!

Егор, совершенно не понимая, что делает, неуклюже соскочил с коня, сжал кисть девушки в своей ладони, поднёс к своему лицу, осторожно и трепетно прикоснулся губами, внимательно посмотрел в бездонные, чуть испуганные ярко-синие глаза, смущённо промямлил-предложил:

— Александра… Александра Ивановна! Вы садитесь на мою лошадку! Неправильно это, когда такая красивая девушка ходит пешком…