Двор. Книга 2 - Аркадий Львов

Иосиф Котляр с Аней немножко опоздали, но тут же искупили свою вину: они принесли детскую коляску на двойню. Коляска была такая широкая, что застревала в дверях и пришлось открыть окно.

— Котляр, — похвалил Иона Овсеич, — ты делаешь подарки, как уральский купец Демидов, который имел собственную чеканку монеты и заставлял краснеть, словно нищенку, саму царицу Екатерину Вторую!

За столом Иона Овсеич сказал Иосифу Котляру еще несколько приятных слов, в этот раз насчет его отношения к Аде: за короткий срок мальчику купили пианино, аккордеон, письменный стол с двумя тумбами и надели габардиновый костюм, такую заботу, даже со стороны родной мамы и родного папы, не каждый день увидишь.

Иосиф тяжело вздохнул:

— Дегтярь, я потерял два сына, что мне еще осталось на этом свете. Но я понял твой намек: ты хочешь знать, откуда у Котляра деньги, чтобы делать такие подарки? По-моему, ты сам хорошо знаешь: кроме завода «Большевик», где я сижу на штампе, еще одну смену я имею дома на сапожной лапе и дратве.

— Иосиф, — Дегтярь немножко наклонился, чтобы не было чересчур громко, — люди во дворе говорят, что тебя видели на барахолке с новыми полуботинками в руках, фасон и работа фабричные. Скажи мне по совести, как обувщик обувщику, где можно достать сейчас сортовой материал, особенно кожу и хром?

— Дегтярь, — обиделся Иосиф, — получается, ты мне мало веришь: я тебе говорю и доказываю, что делаю мелкий ремонт, а ты мне на это отвечаешь, что Котляра видели с модельными полуботинками в руках на барахолке.

— Я тебе ничего не отвечаю, — сказал Иона Овсеич, — я только повторяю, что говорят про тебя люди.

— Говорят! — рассердился Иосиф. — Говорят, что в Москве кур доят, а на Привозе днем с огнем надо искать литр молока.

Иона Овсеич выпрямился, посмотрел нехорошими глазами, встал из-за стола, Иосиф пытался удержать его, получилось вроде разговор не закончен, но Иона Овсеич сделал общее до свиданья и объяснил, что торопится к больной жене, которая и так целый день одна в квартире.

Гости посидели еще час-полтора, потом разошлись. Тося Хомицкая выпила лишнее, причем совсем без закуски, и доказывала на лестнице своему Степану, что голод повторяется через каждые тринадцать лет: восьмой год, двадцать первый, тридцать третий, теперь опять. Степа тоже выпил лишнее, но сохранил полную ясность в голове и приводил другие расчеты: последний голод при Николае был в девятьсот двенадцатом году, значит, до двадцать первого — девять лет, а от двадцать первого до тридцать третьего — двенадцать лет, откуда же берется тринадцать?

Тося, хотя кивала головой, пока Степа считал вслух, опять повторила свое: через тринадцать лет, тридцать три плюс тринадцать получается как раз сорок шесть.

— Не каркай, — остановил Степа, — а то накаркаешь. Потом, ни к селу ни к городу, Степан вдруг вспомнил про шуры-муры, которые Тося вела с Котляром, и сильно ударил. Тося заплакала и сказала, что все брехня, ничего не было, Степа еще раз ударил и пошел вперед открывать двери.

Дома, когда легли в постель, Тося жалобным голосом позвала маленькую Лизу Граник, которая теперь в деревне, а папа неизвестно, на каком свете, помолчала немного, опять взялась за свои тринадцать и напророчила беду Чеперухам: новоселье справляли тринадцатого, и тарелка с первого раза не разбилась.

— Дура, — сказал Степан, — пооткрывала все краны. Самое удивительное, что на другой день у Ионы Чеперухи в самом деле случилась неприятность: когда он подымался со своим Мальчиком по Херсонскому спуску вверх от Пересыпи, у встречной трехтонки вдруг лопнул скат, жеребец испугался, рванул в сторону, и бочка с творогом, которую везли для больных в терапевтическую клинику, упала с подводы на мостовую. Больше половины высыпалось, притом в очень неудачном месте, где поверх снега лежал конский навоз. Иона собрал, сколько мог, прохожие немного подсобили, а остальное, которое не годилось для больницы, собрали сами и очистили. Кто имел при себе газету или другую бумагу, делал кулек и насыпал, сколько помещалось, а кто не имел, набирал побольше в жменю и съедал на месте.

Двое очевидцев, которые присутствовали от начала до конца, сели на подводу и поехали в качестве свидетелей. По дороге Иона разрешил каждому взять еще по одной жмене творога, тем более, что сверху был не совсем чистый.

Несмотря на свидетелей, в больнице Иона получил хороший нагоняй, грозили уволить с работы, а про Мальчика, который родился в Одессе и всю жизнь провел среди машин, никто не поверил, что он сам шарахнулся в сторону просто от страха, как изображает его хозяин.

Начальство приказало составить акт, ездового Чеперуху обязали возместить убыток и назначили комиссию, чтобы проверить, в каких условиях содержится Мальчик, правильно ли подкован и получает ли весь корм, который на него выписывается.

Когда завхоз и ассистент с кафедры патанатомии осматривали Мальчика, Иона так сильно разволновался от обиды, что чуть не ударил ассистента и сам захотел уйти от этих глупых людей, этих профанов, которые ничего на свете не понимают, а умеют только резать покойников и ставить диагноз после смерти.

Соседи во дворе переживали за старого Чеперуху. Иона Овсеич сказал своей Полине Исаевне: тринадцатое число и случай с тарелкой, конечно, глупые предрассудки, но какое-то символическое совпадение здесь, безусловно, есть — сын только справил новоселье, а у отца буквально на следующий день такая история!

— Дегтярь, — вздохнула Полина Исаевна, — можно подумать, ты радуешься.

— Полина, — ответил Иона Овсеич, — я не могу радоваться, тем более, что многие больные остались в этот день без питания.

Пришла Аня Котляр: она принесла десяток оладий на коровьем масле и кусок брынзы, наверно, не меньше полфунта.

— Аня, — возмутилась Полина Исаевна, — если ты будешь бесконечно подносить мне такие гостинцы, я никогда не смогу расплатиться.

— Полина Исаевна, — Аня выставила руки ладонями вперед, — у моего Иосифа можно найти десять тысяч недостатков, но никто не будет отрицать, что он делится с человеком от чистого сердца, а если бы услышал разговор насчет расплаты, просто выругал бы.

Иона Овсеич сидел с газетой «Правда» в руках у окна и не принимал участия в женской болтовне, пока Аня Котляр не рассказала, со слов Тоси Хомицкой, дикий случай про старуху, глухое село возле озера Кундук, сто километров за Аккерманом, которая съела двух своих внуков. Полина Исаевна успела только спросить, где же были папа и мама этих детей, как Иона Овсеич, словно орел-беркут, набросился на Аню и категорически запретил приходить к нему в дом, если за пазухой она будет приносить такие гнусные поклепы и провокации.

Аня пожала плечами, опять повторила, что она выдумала не из своей головы, а передает со слов Тоси, которая тоже сама не выдумала.

— Хорошо, — Иона Овсеич бросил газету на стол, — но оглянись на себя лично, вспомни, какое меню было сегодня у твоей семьи, и отвечай прямо: можно допустить, чтобы люди, если действительно в наших краях голод, могли так питаться?

— Почему вы берете пример именно со мной? — удивилась Аня.

— Почему именно с тобой? — переспросил Иона Овсеич. — Я тебе отвечу: если ты принесла моей жене, которая хворает, гостинец, следовательно, у тебя есть возможность, и, надо полагать, ты не оторвала у своей семьи последний кусок.

Аня провела рукой по щеке, где остался рубец, и сказала: никто не доказывает, что у нас в Одессе голод и гибнут люди, но в Молдавии, это она слышала не только у Хомицкой, есть случаи, когда умирают от дистрофии. А что касается Полины Исаевны, ей надо особенно хорошо питаться, иначе откуда организм возьмет силы, чтобы бороться.

— Товарищ лейтенант медицинской службы, — хлопнул по столу Иона Овсеич, — это не ваша забота! И позвольте спросить: а откуда брали силы раненые партизаны, когда по десять дней, истекая кровью, без глотка воды, без крошки хлеба, они прятались в лесу, причем надо было следить в оба, ибо за каждым кустиком могла притаиться смерть! И, слава богу, выживали.

Военная медсестра Анна Котляр могла сама привести поразительные примеры, когда люди буквально воскресали на глазах, а в осажденном Ленинграде, где давали по восьмушке хлеба, который трудно было даже назвать этим словом, у язвенников сами зарубцовывались язвы, хотя в мирное время им не помогала никакая диета.

— Какой же вывод мы должны сделать? — спросил Иона Овсеич.

Война — это война, ответила Аня, и то, что человек способен выдержать на войне, он не может выдержать в мирное время.

— Стало быть, — подхватил Иона Овсеич, — ты сама признаешь, что дело вовсе не в особом питании, а главное — как настроена психика человека.

Да, согласилась Аня, главное — это психика, но тут же добавила: для того, чтобы психика каждого человека была настроена по-военному, нужен фронт, нужны бомбы, которые падают людям на голову, нужны раненые и убитые.