Просветленные не ходят на работу - Олег Гор

Второе ведро оказалось вылито мне на голову, и я почувствовал себя намного лучше.

– Сегодня ничего не будешь делать, – сообщил брат Пон. – Лежи, собирай себя. Старайся только все время помнить, кто ты такой и где находишься.

Кое-как обтерев себя полотенцем, я вернулся в хижину и улегся, дрожа от слабости. Почти тут же накатил сон, но не спасительное черное забвение, а череда ярких видений, почти реалистичных эпизодов.

Выныривая из них, точно из воды, я всякий раз видел рядом кого-то из монахов.

За день меня еще дважды навещали «тени», и хотя оба визита были краткосрочными, они напугали меня почти до мокрых штанов. Вечером меня повторно облили водой, после чего я сумел самостоятельно добраться до туалета, на что потратил остатки сил.

На свое ложе рухнул, тяжело дыша и будучи не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой.

– Вот так, а ты думал? – сказал брат Пон, решивший составить мне компанию после заката. – Как в кино сходил – посмотрел, чуть попереживал и забыл? Нет, так не выйдет. Жизнь – это осознание, это память, это тяжесть, которая увеличивается с годами, если ты не просветленный, конечно.

– А у просветленных? – выдавил я, восстановив, наконец, дыхание.

– О, если ты задаешь вопросы, это значит, что все в порядке! – он рассмеялся. – Просветленные бывают разные. Существует, да будет тебе известно, четыре ступени, по которым восходит ищущий свободы… Первая делится на три фазы, именуемые Сонмищем Брахмы, Жрецами Брахмы и Великими Брахманами, вторая тоже на три – Ограниченного сияния, Безграничного сияния и Лучезарных…

Он говорил еще про Ограниченное, Безграничное и Всецелое блаженство, а я слушал, понимая, что это не столько лекция, сколько сказка, которую рассказывают на ночь больному ребенку.

– Четвертую ступень древние разделили на стадии Безоблачных богов, их коллег, Обладающих избытком добродетели, Обладающих всевозрастающим плодом и еще пять стадий, что именуют чистыми, о них мы говорить пока не будем.

– А вы до какой добрались?

– В прошлом году мне выписали диплом Всецелого блаженства, – заявил брат Пон с самым серьезным видом. – Я даже хотел повесить его на стенку, чтобы все видели, как я духовно высок и продвинут, но напился на радостях и документ потерял, а новый не дают. Требуют, чтобы я представил справки от пяти архатов о моем безупречном поведении. Только вот где я сейчас на земле отыщу целых пять архатов, не говоря уже о поведении?

Я не выдержал, хихикнул.

И тут же меня словно выключили, я провалился в сон мгновенно, без предупреждения. И точно так же из него выскочил, обнаружил, что керосиновая лампа погасла, но монах никуда не делся, так же сидит у стенки, неподвижный, точно изваяние.

– Ты как? – спросил он.

– Нормально, – ответил я. – Более-менее в своем уме.

Я и в самом деле чувствовал себя намного сильнее, чем несколько часов назад, и та бездна чужих воспоминаний, что еще недавно грозила поглотить мой разум, вроде бы отступила.

Дурманящая слабость ушла, и совершенно не хотелось спать.

– Больше не желаешь знать свои прежние воплощения?

Я содрогнулся:

– Нет! Нет.

– Полное знание такого рода доступно лишь бодхисаттве, – сказал брат Пон. – Частичное может вынести тот, чье сознание очищено в куда большей степени, чем твое… Кстати, как ты думаешь, добро или зло я совершил, когда согласился показать тебе прошлые жизни?

Вот это было уже всерьез, так что я задумался, прежде чем ответить.

– Не знаю, – сказал я.

Признать «добром» то, что сделал монах, я не мог, учитывая неприятные последствия… «Злом» – тем более, все же он исполнял мою настойчивую просьбу, а не действовал по собственной инициативе…

– Да? Странно, раньше ты всегда был уверен, что есть добро, а что есть зло.

– Теперь я понимаю, что уверенность далеко не всегда признак истинного знания.

– Точно-точно, – брат Пон шевельнулся, его одеяние негромко зашуршало. – Слишком узко наше восприятие, чтобы мы имели наглость по фасаду событий судить о происходящем. Вот смотри, однажды два монаха плыли на корабле из Индии на Шри-Ланку и везли много золота. И где-то посреди пути они напали на команду судна и перебили всех без пощады. Как ты оценишь такой поступок?

– Убийство – это нехорошо, – выдал я очевидное. – Порождает черную карму… Кроме того, ведь служителям Будды запрещено любое насилие, даже для самозащиты. Только ведь эти двое не просто так взялись за оружие? Их наверняка хотели ограбить?

– Слово «золото» ты не пропустил, – в голосе брата Пона мелькнули нотки удовлетворения. – Да, эти два монаха обладали способностью читать чужие намерения, и они увидели, что команда собирается их убить. А ведь лишение жизни просветленного – страшный грех, и свершивший его попадет в худший из адов. Кроме того, деньги нужны были жителям Шри-Ланки, чтобы построить новую ступу и поддержать буддизм на острове. Если этот план не выполнить, то тысячи душ останутся без духовной поддержки… Плохо?

– Еще как, – подтвердил я.

– Вот и монахи решили так же и, движимые состраданием к команде судна и к обитателям Шри-Ланки, пошли на убийство. То, что выглядит на первый взгляд откровенным злом, на самом деле является средством предотвращения куда большего зла. Кроме того, поскольку свершавшие его действовали без влияния низменных аффектов, в полном осознании, то они не отяготили собственную карму.

– А что за наихудший из адов? – спросил я сонно.

– Хватит с тебя на сегодня, – сказа брат Пон.

И я тут же уснул, и на этот раз меня ждал обычный сон без сновидений.

Пять выставленных в ряд фигурок мало напоминали произведения искусства, но уже и не были теми кривыми уродцами, что поначалу выходили из-под резца в моих руках.

Брат Пон взял Амитабху, осторожно покрутил, вернул на место.

– Неплохо, – оценил он, проделав ту же операцию с остальными бодхисаттвами. – Поработать еще есть над чем, но ты на верном пути.

– С руками больше всего проблем, – пожаловался я, пытаясь скрыть, что ужасно горд такой оценкой. – Я пока их самих не трогаю, на испорченных чурбачках тренируюсь, но ничего не выходит.

– Всему свое время, – отозвался монах. – Убирай свои творения, и займемся делом.

Вскоре я опять сидел напротив брата Пона все под тем же навесом, что служил нам, помимо прочего, и лекционным залом, и комнатой для медитаций. Свежий ветерок умерял жару, шелестел в листьях, в чаще ругались обезьяны, от реки доносилось тарахтение лодочного мотора.

– Будем обрезать тебя так же, как ты обрезал деревяшки, – сообщил мой наставник. – Помнишь список своих привязанностей?

Я кивнул.

Еще в первые дни обучения он заставил меня составить такой перечень, но не сказал зачем. Я тогда выполнил задание, бумажку отложил, после чего о ней благополучно и забыл.

– Отлично. Перечисляй…

Я отогнал мысль, что, может быть, стоит поискать список, и принялся напрягать память. К собственному удивлению, извлек из нее все так, словно бумага лежала прямо передо мной.

– Привязанности напоминают листья, хотя растут не на деревьях, – заявил брат Пон. – Держит их на себе то, что мы называем чертами личности.

– Которой на самом деле не существует? – уточнил я.

– Именно так. Существует лишь ее описание, и его мы усиленно поддерживаем. Называем себя разными словами вроде «честный», «прижимистый», «непостоянный» и так далее…

– Подождите. Но если личности нет, почему мы осознаем себя как единое целое? Во времени, я имею в виду.

– На самом деле новая комбинация элементов восприятия создается каждую микросекунду, появляется новая эмоция, мысль, телесное ощущение, возникают события и осознание, – тут брат Пон на мгновение задумался, пару раз огладил макушку. – Это можно сравнить с кинопленкой, состоящей из отдельных кадров, но мы их не воспринимаем, лишь поток, континуум… Отличия между двумя соседними кадрами очень малы, отсюда и возникает ощущение существования некоторой стабильной, неизменной сущности…

– Личности?

– Да, люди чаще всего называют ее так, – монах пожал плечами. – Хотя это сейчас не важно. Важно то, что имеется описание себя, к которому ты привык и которое имеет над тобой власть, заставляет тебя быть кем-то. Ты привык говорить и думать «я такой-то»… ведь так?

– Ну, наверное… – я пожал плечами.

– И тем самым ты сам себе создаешь нечто вроде жесткого тяжелого костюма, что придает тебе определенную форму, но при этом мешает двигаться, быть гибким и невесомым. Мы этот костюм попробуем если не ликвидировать, то хотя бы сделать его полегче, убрать те детали, что сильнее всего мешают. Давай, сделай другой список…

Взять ручку и бумагу брат Пон мне не разрешил, и пришлось сочинять перечень своих качеств так, в уме.

– Не все, конечно, но для начала сгодится, – сказал он, когда я справился с этой задачей. – Выбери ту черту, что является главной, определяющей для всей твоей жизни.