Земля воды - Грэм Свифт

Коронерская коллегия есть судебная инстанция; однако разбирательство не есть судебный процесс. Но мой отец, человек простой и весьма впечатлительный, будучи вызван помощником коронера для дачи показаний в качестве свидетеля, вполне готов был принять на себя роль обвиняемого и увидеть цель официального заседания в выяснении никак не обстоятельств смерти Фредди Парра, а того, каким образом он сам, Хенри Крик, смотритель шлюза Аткинсон, в результате прямого небрежения служебными обязанностями дал шестнадцатилетнему мальчику утонуть возле вверенной ему заслонки, а потом еще и усугубил свершенное им деяние, нанеся телу упомянутого выше Фредди Парра увечье багорным крюком. Мой отец, в душной комнате коллегии, в непривычном жестком воротничке, под которым зудела и свербела вспотевшая шея, ждал решения суда:

Хенри Крик, мы признаем тебя виновным в непредумышленном убийстве, в предумышленном убийстве, в смерти ближнего своего, во всех грехах и прегрешениях, какие только есть на белом свете…

…КОРОНЕР: В какое время, по вашему мнению, произошла смерть?

ПАТОЛОГОАНАТОМ: Насколько я могу судить, между одиннадцатью часами вечера двадцать пятого и часом ночи двадцать шестого.

КОРОНЕР: Мистер Крик, в названное время слышали ли вы какие-либо звуки, которые могли бы вас насторожить – всплески, крики о помощи, – в районе шлюза?

ОТЕЦ: Никак нет, сэр. Боюсь, сэр, что я спал…

КОРОНЕР: Доктор, эта рана и ушиб на правой стороне лица пострадавшего – вы можете объяснить, что и когда послужило причиной их появления?

ПАТОЛОГОАНАТОМ: Через посредство твердого, имеющего острые части объекта или инструмента, через несколько часов после наступления смерти.

КОРОНЕР: Вы уверены в последнем пункте вашего заключения?

ПАТОЛОГОАНАТОМ: Да, сэр.

КОРОНЕР: Мистер Крик, можете ли вы подробно рассказать нам, как была нанесена эта рана?

ОТЕЦ: Он такой тяжелый был. Это моя вина, сэр. Крюк соскользнул – ну и…

КОРОНЕР (терпеливо ): Вы ни в чем не виноваты, мистер Крик, но постарайтесь, чтобы ваш рассказ был по возможности более точен. Успокойтесь, вам в этом деле не в чем себя упрекнуть…

Но отец успокаиваться не желает. Он мерит шагами бечевник, взад-вперед, твердя свое Почемупочемупочему. Он задается вопросом, как случаются такие вещи? (А я задаюсь другим, пока за ним наблюдаю: интересно, он подозревает – Мэри, Фредди, Дика, меня?) Он перебирает всю прожитую жизнь (точно так же, как я однажды стану перебирать всю прожитую им жизнь и зайду настолько далеко, что даже выкопаю в архиве покрытую слоем пыли стенограмму заседания коллегии), он ищет грехи, которые требуют искупления, знамения, которым должно сбыться. И на его лице, когда он переводит взгляд с плоской реки на плоские поля, – выражение чрезмерной бдительности.

…КОРОНЕР: Если опустить специальные термины, как бы вы оценили процент содержания алкоголя в крови потерпевшего?

ПАТОЛОГОАНАТОМ: Как весьма значительный, сэр.

КОРОНЕР: Достаточный для того, чтобы потерпевший был пьян?

ПАТОЛОГОАНАТОМ: Несомненно.

КОРОНЕР: Могло ли это повлечь за собой расстройство двигательных функций?

ПАТОЛОГОАНАТОМ: Весьма вероятно.

КОРОНЕР: Достаточно ли подобного содержания алкоголя, чтобы увеличить вероятность того, чтобы пострадавший мог оступиться, поскользнуться и упасть с берега в реку?

ПАТОЛОГОАНАТОМ: Вполне возможно.

КОРОНЕР: А когда он очутился в воде – уменьшить его шансы на спасение?

ПАТОЛОГОАНАТОМ: Опять же, вполне вероятно.

КОРОНЕР (нахмурившись ): Пострадавшему было всего шестнадцать лет. Он что, уже имел привычку напиваться?

ПК [22] УАЙБРАУ (с оглядкой, родители пострадавшего на дознании не присутствуют ): Боюсь, что так оно и было, сэр. При всем уважении к памяти усопшего, боюсь, он пошел в отца.

КОРОНЕР: Мистер Парр – запойный пьяница? Мистер Крик, вы можете это подтвердить?

ОТЕЦ: …

КОРОНЕР: Мистер Крик?

ОТЕЦ: Ну, он не прочь пропустить стаканчик-другой, сэр.

КОРОНЕР: Мистер Парр – пьяница, и, оказывается, все об этом знают. А еще мистер Парр – сигнальщик и смотритель при железнодорожном переезде…

А почему, собственно, подобные факты – а коронер мог бы и далее развить эту тему, не будь он занят совсем другими делами, – не повергали в перманентный трепет сердца водителей, мотоциклистов и прочего дорожного люда, привыкшего полагаться на шлагбаум Джека Парра, не говоря уже о проводниках, охранниках и пассажирах Большой Восточной железной дороги? И почему железнодорожным властям никогда даже и слышать не доводилось о недопустимой на таком ответственном посту слабости нанятого ими работника – тем более, что эта слабость (хотя коронер об этом так никогда и не узнал) подпитывалась нелегальными поставками спиртного на их же собственном подвижном составе?

По той простой причине, что миссис Парр – и об этом тоже знала вся округа, мог бы добавить констебль Уайбрау, – сама управлялась со шлагбаумом и сигнальными огнями, пока ее муж бывал не в себе. Именно она, пусть с усилием, но движением настолько привычным, словно с ним она и родилась, перекидывала туда-сюда лязгающие рычаги сигнальных стрелок; именно она принимала и передавала по адресу телеграфные сообщения из Эптона в Ньюхайт, из Эптона в Уэншем, что девять десять на Гилдси задерживается на двенадцать минут, что товарный переставлен в расписании; именно она в льдистых зимних предутренних сумерках размораживала при помощи паяльной лампы примерзшую навеску шлагбаума, покуда муженек храпел себе, где застало, сгружая воздух перегаром вчерашнего американского бурбона.

И какова же была причина столь позорной расхлябанности со стороны мужа и подобного – неординарного – попустительства со стороны жены?

Молва гласит, что в ранний и трезвый период сигнальщицкой службы Джека Парра на Хоквеллском переезде едва не произошла ужаснейшая из аварий. Что кошмар, который мучит по ночам всех смотрителей на переездах, однажды воплотился в реальность, и Джек Парр забыл опустить шлагбаум, который как раз и следовало – опустить. Он уже начал было задремывать в своей будке, как вдруг его словно током пробило не столько даже воспоминание о страшной оплошности, сколько сочетание двух разнесенных покуда в пространстве факторов. Во-первых, на мост через Лим лениво взбирался алый почтовый грузовичок с южного берега, откуда в силу рокового топографического казуса, сведшего воедино поворот, береговую дамбу и лесополосу, железная дорога на северном берегу была не видна; а, во-вторых, с левой стороны от Джека Парра по убийственно прямому в этом месте полотну мчался на всех парах в направлении на Эптон пунктуальный до идиотизма Кингз-Линнский экспресс. И Джек Парр был единственный одушевленный участник этой сцены, который мог увидеть ее во всей полноте и во всех душераздирающих последствиях. С невероятной, воистину панической скоростью он вылетел из сигнальной будки, в два прыжка одолел металлическую лестницу и принялся вращать, как только напуганный до безумия человек может вращать, коленчатую ручку подъемника.

Сцена взрывается развязкой. В единый – немыслимый, на последней доле секунды – миг шлагбаум закрывается, почтовый грузовик останавливается, истошно вопя тормозами, а Кингз-Линнский экспресс, под столь же оглушительный скрежет собственных тормозных колодок, проносится мимо. Никто не пострадал. Послужной список Джека Парра остался чист. Но шок был настолько сильным, настолько ужасна мысль о том, что могло бы случиться, а вероятность еще одной подобной оплошности настолько невыносима, что папаша Фредди Парра честно ударился в питие, предвосхищая возможную – когда-нибудь – забывчивость регулярными вылазками в алкогольное забвение, где заранее отпущены все грехи.

Однако вся эта история может оказаться не чем иным, как байкой в оправдание, рожденной в проспиртованном насквозь мозгу Джека Парра. Может быть, Джек Парр и пил-то в силу тех же самых причин, по которым и прочие, немалые числом, обитатели Фенов прикладываются к бутылке. Потому что на него давили плоские черные фенлендские поля заодно с широким и голым фенлендским небом. Потому что он устал каждый день смотреть, не имея права покинуть свой пост, на одни и те же безликие речные берега, на воду меж берегов, цвета флегмы, на бесконечные картофельные и свекловичные грядки, на прямые как струна рельсы и на шеренги пирамидальных тополей; на продувную, на семи ветрах, платформу железнодорожной станции Хоквелл, на то, как сходятся и разбегаются в пространстве, терзая мозг своей невыносимой геометрией, прямые линии канав и дрен. Потому что это все, вкупе с железной размеренностью служебных дел – жуткое сочетание пустоты и ответственности, – потому что для него все это было слишком.