Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Антология

– Стэнфорд.

Карта мира в голове Ван Лань, наверное, ограничивалась только столицами разных стран, потому она снова задала вопрос:

– Это в Вашингтоне?

Старая дева по-прежнему равнодушно ответила:

– В Калифорнии.

Линь Фэй впервые рассказывал кому-то свою историю о том, как за эти пять лет они с У Сяолэй чаще были порознь, чем вместе, о том, как он страдает и какая бесчувственная У Сяолэй, и даже сейчас выбирал достаточно мягкие формулировки. Хотя Ван Лань из разговора с однокурсницей уже знала кое-какие детали, но то была история, рассказанная спокойным голосом о постороннем человеке и в общих чертах, но теперь она обрела полноту, а голос и интонация рассказчика и лирическая музыка стали ее фоном. Разумеется, история была заурядной, обычная любовная история обычного человека, при этом довольно простая, без крутых поворотов, как печатают в вечерних газетах, но все же Ван Лань растрогалась, более того, когда в уголках глаз Линь Фэя блеснули слезы, у нее на душе стало вдруг тяжело, а потому девушка побыстрее опустила голову, чтобы отхлебнуть сока, лишь бы не встречаться взглядом с этими несчастными глазами.

На самом деле все люди одинаковые. Каждый считает, что его любовь самая романтическая, больше других заслуживает того, чтобы лечь в основу книги, яркого любовного романа, и так всегда. Поэтому когда Ван Лань высказывала свое мнение, то сказала, что у каждого свои стремления, насильно мил не будешь и это непреложная истина. Она не хотела вставать на сторону Линь Фэя и подливать масла в огонь. На самом деле конец истории Линь Фэя она уже знала, Ван Лань была постарше на несколько лет и могла судить с высоты своего опыта, а потому считала, что и Линь Фэй все понимает, вот только признать не хочет. Линь Фэй согласился с точкой зрения Ван Лань, даже поддакивал, но стоило поменять тему, как он тут же забыл все, что она говорила, и погрузился в собственные переживания с головой.

В этот момент женский голос запел то ли отрывок из «Турандот», то ли из «Мадам Баттерфляй», Линь Фэй не слишком хорошо разбирался в операх, но их с Ван Лань почти одновременно покорило это чистое и торжественное пение, они перестали обсуждать то, что только что обсуждали, и прислушались. В этот момент к пению прислушались почти все посетители, сидевшие и разговаривавшие в зале, в тишине наслаждаясь этой мелодией, не совсем попадающей в такт их жизни. Линь Фэй нашел взглядом певицу, одетую в белое платье, которая стояла рядом с фортепиано, положив одну руку на него. Линь Фэй не понимал, о чем песня, но ее мощь покоряла. Это любовная песня? Но она такая серьезная и даже надменная! Певица пела без микрофона, но казалось, голос такой силы, что он уносится прямиком в небо, и весь зал, весь стеклянный купол, в мгновение ока наполнился чувством, завибрировал, и все перестали даже шептать, позабыв обо всем на свете.

Линь Фэй, понятное дело, растрогался, его сейчас и так легко было растрогать, и этот момент не стал исключением, он не мог сдерживаться, и когда выступление закончилось, тут же нетерпеливо зааплодировал. В зале звучали лишь его одинокие аплодисменты, поскольку больше никто не хлопал, остальные видели выступления и на большой сцене, их все это не так тронуло. Когда певица поблагодарила его легким поклоном, Линь Фэй несколько смутился, он увидел, что на него устремлен насмешливый взгляд Ван Лань, и сказал, что надо спросить у певицы, что это за ария.

Этот прекрасный вечер был полон волнений и чудес, одно чувство подходило к концу, зато зародилось другое. Иногда Линь Фэй думал, что на самом деле бог его любит и не хочет, чтобы Линь Фэй пал духом, чтобы в любви сдался сразу же после первого поражения, как это назвать – компенсация или спасение?

Их история началась вечером, тогда Ван Лань с удивлением обнаружила, что время незаметно подобралось к одиннадцати часам. Она сказала:

– Хватит, надо поторопиться, а то в одиннадцать выключают лифт, подъем на пятнадцатый этаж меня убьет.

Они в суматохе расплатились по счету, быстро поймали такси и поехали в сторону дома Ван Лань, но явно опаздывали, то есть сегодня вечером им придется, пыхтя и поддерживая друг друга, подниматься на пятнадцатый этаж.

На третьем кольце их остановил патруль. Водитель внезапно повернул голову и сказал:

– Запомните, вы знакомы, быстро узнайте друг у друга имена.

Они еще не успели понять, что происходит, а машине уже преградили путь, и по обе стороны встали два полицейских, Линь Фэй и Ван Лань велели выйти, потом отвели на обочины по разные стороны дороги, и теперь их разделяла широкая улица.

Линь Фэй до сих пор помнит прыщавого юнца-полицейского и его низкий гортанный голос, то, как он медленно и лениво спрашивал: откуда Линь Фэй родом, зачем приехал в Пекин, какие отношения связывают его с Ван Лань.

Линь Фэй вытащил удостоверение личности со словами:

– Мы с ней земляки, вместе учились.

Это, конечно, он ляпнул наобум, но когда посмотрел тайком на Ван Лань на другой стороне дороге, то почувствовал, что девушка смешалась еще сильнее, у нее определенно нет с собой удостоверения личности, поэтому она отчаянно жестикулировала, уж не забыла ли она его имя? В конце концов он увидел, как Ван Лань листает телефонную книжку, бросив на землю сумку, отчего все ее содержимое рассыпалось, должно быть, она ужасно злилась, но ничего не могла поделать. Линь Фэю вдруг захотелось улыбнуться, поскольку Ван Лань от нетерпения притопывала ногой, как маленькая девочка. Хотя ситуация в итоге и прояснилась, но подъема на пятнадцатый этаж им было уже не избежать.

Ван Лань ненавидела себя и ненавидела этот дурацкий вопрос, но если посмотреть на документы, которые составляла старая дева, то они далеки от правильных, как минимум; чтобы достичь того же уровня, не обязательно ехать учиться в Штаты. Но зато старая дева добилась расположения директора, поскольку училась за границей, а в Стэнфорде даже директор не учился, и тут они соревновались, а потому все бредовые идеи старой девы, которые словно бы с луны сваливались и фонтанировали, как из унитаза, воспринимались как ее американский английский, типа международный уровень. Вот только проекты ее часто возвращали, поскольку они были скучнее и не отвечали духу времени. Потом, когда кто-то произносил словосочетание «дух времени», Ван Лань тут же вспоминала фонтанирующий унитаз.

Вскоре Ван Лань узнала, сколько зарабатывали две ее товарки, и лишилась дара речи. Той, что постарше, платили тысячу в месяц, а «иностранке» и того больше – целых две, поэтому она поклялась, что сменит работу и побыстрее уберется из этого дурацкого места.

Жилье она тоже сменила, и хотя по-прежнему жила в одноэтажном доме, но из Пингоюаня перебралась в Бэйсиньцяо. Одна ее коллега из рекламного отдела – ну, если точнее, то тамошняя уборщица – как-то раз спросила, не может ли Ван Лань позаниматься с ее сыном-негодником, а то ему в старшие классы вот-вот переходить, а оценки такие, что вслух и не скажешь, но сразу предупредила, что много платить не сможет. Сделай доброе дело, помоги! Ван Лань согласилась и с улыбкой ответила, что денег не возьмет. Она увидела «негодника», которому оказалось пятнадцать лет. Он был удивительно высокий, а под носом уже пробивались усики, твердолобый тупица с вонючими ногами. Каждый раз, когда она приходила, мать ругалась, дескать, ты бы хоть ноги вымыл, а то в комнате воняет! Коллега каждый вечер готовила ей и сыну тушеную курятину в соевом соусе или же брала поросячьи ножки вместо курятины. На самом деле Ван Лань вовсе не хотела, чтобы коллега тратилась, просто хотела помочь ей и «негоднику». Какие уж тут деньги, хотя как учитель она оказалась вполне на уровне, даже перед экзаменами заставила этого твердолобого юнца хоть как-то соображать, и хотя он поступил только в профтехучилище, мать осталась довольна.

Дом в Бэйсиньцяо принадлежал на самом деле пожилой тетушке коллеги, чтобы растрогать тетушку, коллега специально поехала убедить старушку освободить тот крошечный флигель, где свален всякий хлам. Арендная плата составила сто юаней в месяц с помесячной оплатой, знающие люди говорили, что Ван Лань повезло встретить хороших людей, потому что в этом районе дешевле цен не сыщешь, считай, живет задаром. Как говорится, хорошие поступки не остаются без вознаграждения.

Когда Ван Лань наконец увидела флигель и поняла, что там было раньше, она все равно бесконечно обрадовалась. Когда комнатку освободили от хлама, Ван Лань оклеила глинобитные стены газетами, а поверх наклеила белую бумагу, пол оказался земляной, потому она нашла человека, который залил его бетоном. Флигель круглый год не видел солнечного света, поскольку его загораживал основной дом, но Ван Лань купила зеленые шторы, при закрытой двери комната наполнялась зеленым светом, и даже в самые жаркие летние дни здесь было прохладно.

С ее приездом во дворике стало более оживленно, в доме напротив поселился еще один тетушкин жилец, приехавший из провинции Ань-хуэй и подрабатывавший в больнице, в другой комнате жил тетушкин младший двоюродный брат, две его дочери уже вышли замуж, так что остались только двое стариков. Хозяйка относилась к ней очень хорошо. Она курила папиросы и всегда держала наготове папиросу в руке, если происходило что-то смешное, то старушка смеялась, как молоденькая кокетка, прикрывая рот рукой, а в серьезные моменты любила приговаривать «Вот оно что». Старики пришли помочь Ван Лань клеить газеты на стены, на новый год и другие праздники дарили ей «подарочки», а зимой принесли из дома чугунную печку и попросили и для нее привезти с угольного склада сотню угольных брикетов.