Навеки моя - Шарлин Рэддон

– Мы оба сироты.

Бартоломью ожидал услышать что угодно, но только не это:

– Что вы сказали?

Эри встала из-за стола, оставив ужин недоеденным, и опустилась на колени перед камином. Ее волосы были влажными и спутанными. Он смотрел, как она вытаскивает заколки, как ее волосы струятся по плечам до самого пола, когда она опускается на пятки. Эри расчесывала их пальцами, вытаскивая то лист, то сосновую иголку и бросая их в пламя. Огонь в камине подсвечивал ее безукоризненный профиль, придавая ей почти классическую красоту, от которой у Бартоломью захватывало дыхание.

– Вы и я, мы оба сироты, – повторила она.

Он ждал, с удивлением осознавая, что знает ее уже достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что ее слова – какими бы странными или несвязными они ни казались – со временем обретут положенный смысл. Она к чему-то подводила его. Дождь со снегом мягко стучал в окно, это было похоже на барабанный стук пальцев по дереву.

– В Новой Гвинее, – продолжала Эри, как будто меняя тему разговора, – есть птица, которую называют шалаш-ницсй, потому что самец строит для своей подружки гнездо, устанавливая веточки и хворостинки вокруг молодого дерева таким образом, что получается шалашик. Она покрывает пол мхом, затем украшает его разноцветными камешками, радужными крыльями жуков и цветами. Когда прилетает самочка, самец танцует вокруг нее, держа в клюве орхидею, чтобы заманить ее внутрь. Некоторые шалашницы даже раскрашивают стены пучками листьев, обмакивая их в сок ягод.

Он ничего не сказал на это, просто терпеливо ждал. Когда она вновь заговорила, голос ее был низким и задумчивым:

– Я могу рассказать вам сколько угодно таких романтических историй – например, о том, как самец журавля кланяется своей потенциальной партнерше и как он танцует, превращая свои движения в грациозный балет на воде. В конце самец возбуждается настолько, что просто набрасывается на самку. И конечно же, нельзя не сказать о лебедях-трубачах, которые буквально танцуют над водой. Или о больших гребенчатых утках-поганках, которые танцуют с пучками донной травы, свисающими из их клювов. Я даже могу подробно рассказать вам, как птицы совершают акт спаривания.

Она приподняла руки на секунду и уронила их на колени:

– Но у меня нет ни малейшего представления о том, как совершают те же действия человеческие существа.

Комната погрузилась в молчание.

Бартоломью уронил последний кусочек своего печенья на тарелку и проглотил его. Как он и ожидал, все стало на свои места. Его охватило болезненное, выворачивающее внутренности ощущение, на которое он так хотел бы не обращать внимания.

Эри почувствовала, что краска заливает ее щеки, но она, едва дыша, ждала, что он скажет или сделает. Секунды шли одна за другой, шипение и треск огня в камине становились все громче и громче, и наконец она рассердилась. Сжав кулачки, она резко повернулась к нему:

– Почему размножение человека, вещь, столь важная для каждого живого существа, покрыта завесой столь абсурдной таинственности? Или я похожа на идиотку, которой никто никак не решится доверить такие сведения?

Темное лицо Бартоломью покраснело:

– Ну что вы, конечно же, не похожи.

Он вскочил со своего стула так резко, что тот забалансировал на одной ножке, прежде чем опуститься снова на все четыре. Бартоломью наполнил свою чашку кофе, сделал большой глоток и поперхнулся горячей жидкостью. Эри подбежала к нему, чтобы постучать по его спине.

– Ну вот, – сказала она, как будто между ними ничего не произошло. – Теперь с вами все в порядке?

– Да, – он снова закашлялся, – спасибо, со мной все хорошо.

– Нет. Вы шокированы и, вероятно, испуганы, – повернувшись кругом, она направилась к камину. – Размножение человека – это не тот предмет, над которым задумывается хорошо воспитанная женщина, особенно незамужняя. Мы должны делать вид, что такого рода отношений не существует, и падать в обморок при любом намеке на что-либо столь вульгарное, как физиологические функции. Но, будучи женщиной, я остаюсь человеческим существом не в меньшей степени, чем мужчина.

Положив одну руку себе на бедро, а другой рассекая воздух, как ножом, она приблизилась к нему; глаза ее горели, ноздри раздувались:

– Это также не означает, что мы не испытываем тех же потребностей, что и мужчины. А поскольку именно мы вынашиваем детей и терпим боль во время их рождения, совершенно очевидно, что мы имеем право хотя бы на то, чтобы иметь полное представление обо всей этой процедуре до того, как мы ей подвергнемся.

В совершеннейшем затруднении Бартоломью потер сначала шею, а затем подбородок, уже темный от свежей щетины – она появлялась на его лице каждый вечер. В тишине, воцарившейся в комнате после ее тирады, было слышно, как трется о его загрубевшие пальцы щетина. Он взглянул на Эрию, которая по-прежнему гневно смотрела на него, как будто предлагая поспорить с ее утверждениями. Она определенно намеревалась вырвать у него ответ, и Бартоломью не представлял себе, как выпутаться из этого положения. Наконец он прочистил горло и, старательно глядя в сторону, произнес:

– Разве ваша мать не разговаривала с вами на эту тему, когда вы вступили в девичество?

– Моя мама умерла, если вы помните, когда мне было всего тринадцать.

Он вздохнул и уселся на обитый парчой стул, лицом к креслу-качалке у камина:

– А ваш отец?

– На мой семнадцатый день рождения отец сказал мне, что пришло время мне подумать о том, за какого мужчину я хотела бы выйти замуж. Когда же я объяснила, что мне было бы легче принять решение, если бы я больше знала о том, что от меня потребуется в супружеской постели, он долго хмыкал и мычал что-то невразумительное, пока наконец не сказал, что в кабинете его ждет срочная работа и он должен идти.

Бартоломью криво улыбнулся уголком рта. Он совершенно точно знал теперь, как чувствовал себя тогда Джеффри Скотт. К сожалению, у Бартоломью не было кабинета, в который он бы мог сбежать.

– Эри, мне кажется, что я – не тот человек, с которым вам следует обсуждать такие вопросы.

Она всплеснула руками, расхаживая перед камином:

– Тогда с кем? Я могла бы спросить у Эффи, если бы мы задержались там подольше. Она казалась такой доброй и открытой. Но прежде, чем я почувствовала, что знаю ее достаточно хорошо, мы уехали.

И снова Эри захотелось узнать, что еще преподнесет им судьба. Совершенно очевидно, что не брак. Не сейчас, по крайней мере. Это означало, что она действительно должна стать миссис Причард Монтир. Она повернулась, чтобы взглянуть Бартоломью в лицо.

– Через несколько недель я выйду замуж, но я не имею ни малейшего представления, чего ожидать и что от меня потребуется, – она опустилась на колени рядом с его стулом, глядя на него снизу вверх, и в ее голубых глаза сейчас было больше страха, чем гнева. – Это так ужасно – я имею в виду то, что происходит в супружеской постели, – что все боятся рассказать мне об этом?