Избушка на костях - Ксения Власова

– Позабыл он меня, – с тихим смешком ответила я, уткнувшись в плечо Тима. – Ветреные нынче молодцы пошли.

– Значит, освободил он мне дорогу, – довольно протянул Тим. Я не видела его лица, но по голосу слышала, что он улыбается. – Прекрасно, не придется биться с ним в чистом поле.

– Это что еще значит?

Тим отстранился, но объятия не разорвал. Вглядывался в меня долгий, безумно сладкий миг, а затем ласково, нежно убрал мне за ухо выбившуюся из косы прядку. Я застыла, чуя, что это может стать началом чего-то прекрасного. Щеки вспыхнули, дыхание участилось, но Тим медленно отступил. Его рука соскользнула с моей талии, и мне тут же стало холодно, будто только ее тепло и согревало мое озябшее тело.

– Хочу присниться тебе, – мягко проговорил Тим. – Встретиться с тобой во сне: в месте, где сбываются самые потаенные желания.

С этими словами он передал мне свечу, и я, поколебавшись, приняла ее. Разочарование острой стрелой застряло в груди. Тим, глянув на меня еще раз, исчез в дверях своей спальни. Я же с тяжким вздохом последовала его примеру.

Долго, очень долго ворочалась на жесткой постели, глупо улыбаясь, вспоминая наш разговор у дверей спален и представляя, как за стенкой так же не спит и Тим. Наконец я все-таки провалилась, будто в яму, в тяжелый, тревожный сон.

Но в нем ко мне пришел вовсе не Тим.

Глава 9

Меня затягивало в черный, обжигающий холодом омут. Я захлебывалась вязкой темнотой, боролась с когтистой рукой-тенью, все сильнее сжимающейся на моем горле. Безмолвие, царящее вокруг, оглушало. Из моего распахнутого в крике рта не вылетало ни звука. Ужас, сковавший тяжелой цепью грудь, отнимал силы, вытягивал их, словно жилы из плоти – одну за другой. Я уходила с головой под черные, плотные воды, сплетенные, казалось, из тьмы самой черной ночи, а затем снова ненадолго оказывалась на поверхности. Жадно глотала пахнущий отчаянием и гнилью болот воздух, молотила руками и ногами, пыталась сбросить когтистую руку, но все зря. В миг, когда последняя надежда растаяла и перед глазами снова сомкнулась темнота, кто-то ухватил меня за косу и потянул наверх. Задыхаясь, отчаянно кашляя и выплевывая вязкую тьму, словно сгустки крови, я обхватила руками шею. Ее больше не сдавливали чужие сильные пальцы. Хищная рука, прижатая лапой ворона, притихла и лишь робко скребла когтями по земле. На ней проступали глубокие борозды.

– Тень, это ты?

Ворон неохотно глянул на меня глазками-бусинками, склонил голову сначала направо, затем налево и… исчез. Истаял быстрее, чем влажный туман поутру. Когтистая рука, получившая свободу, привстала на подушечки узловатых пальцев и задумчиво покачнулась из стороны в сторону.

– Нет-нет-нет! – прокричала я и попятилась.

Но поздно. Свет снова померк в моих глазах и, кажется, уже навечно.

Я проснулась с бешено колотящимся сердцем и немым криком, застывшим на дрожащих губах. Привстала на постели и спрятала лицо в ладонях. Из глаз хлынули слезы, и я не сдерживала их. Проплакаться – иногда лучшее лекарство, горькое, но необходимое. Я прибегала к нему и прежде, когда жила с мачехой и сестрами под одной крышей, поэтому плакать беззвучно уже умела.

За закрытыми резными ставнями ухнула сова, прошелестели птичьи крылья. Где-то вдалеке послышался протяжный волчий вой, и я невольно вспомнила о царевиче, вынужденном бродить по лесу в звериной шкуре. Страшно ли ему? Злится ли он на Ягу или смирился со своей долей?

Слезы постепенно высыхали, в голове прояснялось. Я отняла руки от лица и, глянув в прорези закрытых ставен, увидела лишь темноту ночи, темно-зеленые кроны деревьев и краешек маслянисто-желтой луны. Ветер ударил в окно, бросив мне в лицо костяную пыль и пару листочков. Я осторожно подняла один из них с подушки, на которую тот приземлился, и поднесла к глазам. Верхняя сторона была жестче, чем нижняя, покрытая мягкими ворсинками.

Я задумчиво покрутила в руке лист мать-и-мачехи, помяла в пальцах, ощущая легкий, едва касающийся носа травяной аромат, смешанный с тяжелыми, кусачими нотками мокрой земли. Странно, ведь мать-и-мачеха уже отцвела. Да и возле избушки я не видела ее изумрудных кустов…

Вздохнув, я положила лист под подушку и спустила босые ноги на холодные половицы. Чуть постояла, колеблясь, но все-таки подхватила с лавки сарафан и надела его поверх ночной рубашки. В горле пересохло, страшно хотелось пить. В спальне не оказалось ни кувшина, ни ковшика, поэтому я осторожно отворила дверь и выглянула в образовавшийся проем. За порогом клубилась темнота, и память услужливо напомнила, как та может быть опасна. Наверное, будь я пугливой, закрыла бы дверь и вернулась бы в постель. Но даже мачеха нередко бросала мне, что я слишком отчаянна для девчонки. Потому я потянулась к свече, оставленной на крышке сундука. Огнива нигде не было видно, и, нахмурившись, я осторожно щелкнула пальцами так, как это прежде в подвале делала Яга. Щелчок, еще один… Ничего. Высунув язык от усердия, я с такой силой проходила пальцем по пальцу, что нежная кожа на подушечке болезненно заныла. Снова щелчок и… С кончика пальца сорвалось пламя. Оно перекинулось на язычок свечи, заставив его вспыхнуть, и взметнулось ввысь. Я торопливо отдернула руку и потрясла ею, чтобы сбить огонь. Тот послушно угас. Огонек свечи уменьшился до тыквенного зернышка, но при этом его свет стал ровным, сильным. Лишь в самом сердце пламени проклевывался, как робкий побег, зеленоватый колдовской отблеск.

Ледяные, остывшие за ночь половицы обжигали босые ступни. Сквозняк пробирался под сарафан мимолетными холодными прикосновениями, от которых спина покрывалась гусиной кожей. Аромат пирогов и хлеба, витающий по избушке после вечерней трапезы, выветрился. Вместо него по узкому коридору разлился запах ночного леса, просачивающийся даже через неплотно прикрытые ставни: хвойная смола, горькие травы, зеленый мох и гниющая древесина – смешанное в разных долях, оно дурманом окутывало голову.

В темном коридоре единственным робким источником света оставалась свеча, зажатая в моей руке. Размахивая огарком, как мечом, я шугала особо смелые тени, с жадностью набрасывающиеся на меня из пустых углов. Тьма неохотно расступалась, лишь кое-где кто-то снова цеплялся за подол моего сарафана. Я ступала по скрипучим половицам, как по узкой дорожке из тонкого узорчатого льда: сделаешь неверный шаг в сторону и ухнешь с головой под воду.

С подпрыгивающим до самого горла сердцем я дошла до трапезной. Выдохнула с облегчением, но тут же нахмурилась. Ни на столе, ни возле печи не было кувшина. У окна нашлись два ведра с коромыслом, да только все равно пустые. Я досадливо цокнула языком. Пить хотелось до изнеможения и с каждым мигом все сильнее.

За спиной раздалось громкое уханье, и я резко обернулась. В окне, в полураспахнутых ставнях, виднелись желтые птичьи глаза-плошки. Миг мы с совой глядели друг на друга, а затем раздался шелест крыльев, промелькнули длинные, загнутые когти на фоне темного ночного неба. Ставни со скрипом распахнулись, обнажая двор и костяной забор с черепами на остро заточенных вершинах столбов. А за ними раскинулось бескрайнее море зелени. Густые кроны чуть покачивались на ветру, создавая едва слышную мелодию спящего леса.

Я подошла ближе, намереваясь закрыть ставни, и тут мой взгляд зацепился за бревенчатый колодец в дальнем конце двора. Недолго думая, я схватила с пола пустое ведро и, стараясь не греметь, осторожно пробралась к порогу, откуда выскользнула на крыльцо. Крепко держа в одной руке бадейку, а в другой – свечу, я сбежала по высоким крутым ступеням и пересекла двор, залитый мерцающим светом луны.

Оказавшись у колодца, пристроила свечу между бревнами, а сама уверенно взялась за дело. Металлическая ручка ворота тяжело легла в ладонь. Зазвенела раскручиваемая цепь. Ведро, громыхая о стены колодца, поползло вниз. Ярко-желтая, как кругляшок свежего сливочного масла, луна нырнула в рваную мрачную тучу. Налетевший порыв ледяного ветра задрал юбку сарафана, укусил оголенные ноги и задул свечу. Меня мгновенно облепила кромешная темнота. Хищные тени устремились ко мне, как голодные псы. Очертания оскаленных морд проступили совсем рядом со мной, заставив волчком завертеться на месте. Ручка ворота выскользнула из ладоней. Железная цепь отчаянно засвистела, замелькала так быстро, что глаз не поспевал за ней. Ведро ухнуло вниз и с плеском приземлилось на самое дно колодца.

С моих губ успел сорваться отчаянный крик. Он разнесся