Тезей - Валентин Проталин

- Вот именно, - подтвердил Афидн. - К тому же возьмем положение наше. Если посуху, - за нами малоповоротливая Беотия. По морю ее обогнешь - дикие фессалийцы. Перед нами? Вы,- афиняне.

- Все мы жители Аттики, - поправил Афидна Тезей.

- Ну-у..., - неопределенно протянул хозяин.

- Тебе нет дела до отечества? - изрек Герм.

- Мне очень даже есть дело до отечества, - возразил Афидн. - Мое с ними отечество. - Он сначала повел рукой в сторону разместившихся вдоль стен изваяний, а потом обеими руками указал наверх, в небеса. - Там наше отечество.

- А здесь что? - продолжал напирать Герм.

- Здесь, как я уже говорил, мы находимся посередине, - продолжал Афидн, - поэтому должны дела свои соразмерять.

- Взвешивать, - усмехнулся Мусей.

- Пожалуй, - согласился Афидн. - К тому же - вот мы, лучшие, последнее относилось к собравшимся, - хотим добра. Добра для многих. А чем в действительности это наше желание обернется... Ведь мы не боги. Большинство людей, как вы сами знаете, если их жизнь затронуть...

- Значит, стараться улучшить людскую жизнь бесполезно?.. Хороша позиция, - уже рассердился Пилий.

- Добро, конечно, не вред, - по-своему согласился с ним Афидн.

- Получается лабиринт, - заметил Тезей.

- И где взять нить Ариадны, - словно поддержал Афидна Мусей.

Получалось, что беседующие стороны понимают друг друга, а решение ускользает. Противников, выходило, проще дожимать. Вот-вот возникнет спор. И уедем ни с чем - подумал Тезей.

- Действовать надо, действовать, - не выдержал общего молчания Герм.

- Что на это скажешь? - спросил Афидна Тезей.

- Да я что, - даже огорчился Афидн. - Я же хотел, чтобы мы порассуждали вместе... А так, я согласен. Опять же против неизбежного и боги бессильны.

- Вот и отлично, - обрадовался Тезей.

- Что до перепелок и цикуты, - повернулся к Пилию Афидн, - то в петушиных боях только перепела, убежав было от противника, возвращаются назад.

- В лесу прячутся, - подзадорил его Пилий.

- Мы в лесу живем, но мы открыты беседе и дружбе, и рады тебе, Тезей, и твоим друзьям.

- Чтобы я в вашем лесу спрятался, - рассмеялся Тезей,

- Зачем самому Тезею прятаться. Тезей может что-нибудь у нас спрятать.

Эти слова Афидна звучали почти пророчеством.

На обратном пути Мусей вслух размышлял:

- Знаешь, Пилий, зачем необходимо народовластие, равенство людей?

- Зачем?

- Чтобы люди научились ценить и, главное, понимать друг друга, видеть друг друга по-настоящему. А потом и идея народовластия себя исчерпает.

- Чего? - не понял Пилий.

- Народовластие само себя исчерпает, когда люди научатся понимать и ценить друг друга.

- И любить, - подумав, добавил Пилий.

- Любить? - повторил Мусей. - Действительно... И зачем тогда нужно будет какое-то властие...

- А что же там будет?

- Не знаю... Это так далеко, что для нас и для наших детей значит никогда.

- Опять твои дальние пророчества, - огорчился Пилий, - вот утешил...

В Марафоне они снова задержались. Тезей все-таки решил выполнить свой обет и поставить алтарь Гекалине. Старой Гекалине, которая приняла его и обогрела, когда он приходил сюда, теперь уже, казалось, вечность назад, чтобы поймать критского быка.

Хрисипп, предводитель Марафона да и всего четырехградья, охотно и искренне откликнулся на предложение молодого афинского царя, хотя и не особо понял: почему алтарь - Гекалине. При жизни Гекалину здесь считали странной, относились к ней отчужденно, порой неприязненно. Сейчас, когда старая женщина умерла, все ее странности позабылись. Но, если кого спросить, отношение к ней и теперь вызывало вроде как недоумение - всех, достойных и недостойных, хотя все помнили, что всех их, достойных и недостойных, Гекалина жалела.

- Чему алтарь посвятим? - Хрисипп пытливо вглядядывался в Тезея.

- Доброте.

- Верно! - обрадовался Хрисипп. - Правильно.

Когда уже и от Марафона отъезжали, Тезей, словно сам себе, проворчал:

- Добро... добро... Доброта, вот с чем иногда рождается человек, вот, действительно, божественный дар. Остальное надо приобретать.

- Слышал, Мусей, - встрепенулся Пилий, - вот это пророчество. И в отличие от твоих предсказаний, действует прямо сейчас.

- Так ведь царь, однако, - улыбаясь, развел руки Мусей.

Пусть даже обольщеньями своими...

Раскрыв себя, не избежать вреда.

Жизнь вдруг предстанет терпкой, как страда.

Вы - гость иллюзий? Оставайтесь с ними.

И слейтесь с упованьями благими.

Когда-нибудь порыв таких утех,

В грядущих днях, охватит сразу всех.

И вправду станут истины простыми.

Порыв души, что вспыхнул и пропал

Прообраз золотых первоначал.

Не вечно будут зеркала кривыми.

Вот вы едины в чувствах, и сейчас,

Экстазу вторя, именно для вас

Мир благом наливается, как вымя.

Что же касается Афин, взбудораженности в городе будто прибавилось. Тезей раздумывал, поглядывая со своего коня на снующих туда-сюда людей, на горластые кучки размахивающих руками. Заболевание и выздоровление состояния одинаково переходные. Разберешься ли, чт на самом деле происходит. Лихорадка у отдельного человека понятна. Начало заболевания с началом выздоровления не перепутаешь. А если всех лихорадит? Общество? Как отличить выздоровление от заболевания? Очень просто и в дураках оказаться.

До ушей Тезея долетало:

- Народовластие!

- Аттика, объединяйся!

- Новые афиняне!

- Школы - для юношей!

- Учеба - для девочек!

- Даешь народные праздники!

Так встречали Афины своего царя.

Спутники Тезея радовались, считали, что город готов к переменам. Тезей же почему-то опасался ошибки в своих впечатлениях от городской трескотни. Ведь известное дело: всякий эллин в начале пира пьет из маленьких чаш, а, разгорячившись, да на полный желудок, хватается за большие. И тогда ему все нипочем, а он ни к чему не годен.

Тезей внутренним взором попытался нарисовать себе образ предлагаемой им демократии, но воображение представило ему лишь какую-то сырую болванку даже без самых первых нашлепков глины для будущих рук, ног, головы. Хорош мастер, думал о себе Тезей.

И все - одно к одному. Над Афинами, кроме прочего, словно разгорелось весеннее солнце. В городе - море улыбок: Геракл осчастливил Афины своим появлением.

Вопреки своему сурово-сдержанному характеру, всеэллинский герой тоже был необычно весел, жизнерадостен. Совсем недавно Геракл выбрался из годичного рабства, в коем пребывал у лидийской царицы Омфалы. Вырвался, можно сказать, на свободу. И загулял. Даже к Эврисфею не явился, рабом которого для исполнения двенадцати подвигов все еще по воле богов оставался. Формально оставался, поскольку Эврисфей только в силу ниспосланных свыше распоряжений дерзал приказывать Гераклу. Сам же всегда побаивался знаменитого героя, даже элементарно трусил перед ним. Поэтому и приказания свои передавал Гераклу через других людей. Последнее же повеление Эврисфея Гераклу - отправиться за поясом царицы амазонок, оберегающим от любовных чар, влюбленностей и вообще от коварного Эрота, - донесла до Геракла общеэллинская молва. Лишь она смогла догнать его по дороге в Афины. Посланцы Эврисфея с этим не справились.

Рабство у лидийской царицы Омфалы было настоящим, хоть и не лишенным услад. Этой зрелой женщине этот крепкий мужчина был отдан, пусть и на время, но в полную собственность. Получила она его и стала делать с ним, что в голову взбредет. Самое несообразное и неслыханное. Например, Омфала, словно куклу, наряжала Геракла в женские одеяния, заставляла вертеться перед зеркалом, а то и исполнять всю женскую работу по дому... Любая женщина такая загадка на белом свете, такая головоломка... Ну что она вдруг так?

И как не понять Геракла, вырвавшегося на свободу после целого года таких испытаний и, естественно, загулявшего. Желание гулять к тому же усиливалось, обострялось совершенно неожиданным для него - до отчаянья, глупым, ни с чем несравнимым ощущением потери. Геракл чувствовал, что потерял Омфалу, что ничего подобного в жизни его больше не повторится и что Омфалы ему всегда будет теперь не хватать.

- Она меня называла женой, а я ее мужем не называл, - почти мстительно заявил Геракл Тезею и его друзьям, обступившим его со всяческими вопросами.

- А что потом? - допытывался Пилий.

- Потом... - не сразу ответил Геракл, - потом она развязала мой пояс.

Молодые люди дружно расхохотались.

- Глупенькие, это по-вашему "распустить пояс" - значит лишить невинности, - пояснил Геракл. - По-лидийски "развязать пояс" означает отпустить на свободу. - Помолчал и добавил. - Да будет так, пусть она пьет и ест.

Этот словесный оборот "пусть она пьет и ест" молодежь поняла безошибочно, хотя такая восточная формула и была необычна для их слуха.

- Что вы все про Омфалу да о женщинах, - отмахнулся гость, - как будто больше не о чем рассказывать.

- О чем, например? - поинтересовался Тезей.