Друзья и враги Анатолия Русакова - Георгий Тушкан

Наконец, поглаживая примостившегося на коленях Майка Второго, он, помолчав, сказал:

— О том, как мне жилось в колонии, я вам писал. Теперь не нужно меня агитировать учиться. Все понял… Сам рвусь. Но сидеть на чьей-либо шее — не хочу.

— Да что ты, сынок! — укоризненно воскликнула мать. — Да я…

— Нет уж, лучше сразу все объяснить, — возразил Анатолий.

И он рассказал, что в колонии закончил девятый класс, а здесь поступит в десятый класс вечерней школы рабочей молодежи. Днем будет работать.

— Не спеши, — вмешался дядя. — Мы думали, что прежде всего — ученье. У меня персональная пенсия, мать твоя тоже теперь повысила квалификацию, экзамены даже сдала. Мы просим тебя — заканчивай десятилетку. А там дело покажет: или дальше учиться пойдешь, в институт какой, или работать начнешь.

— Я не малютка, чтобы на маминых и дядиных харчах сидеть. Руки-ноги есть, не инвалид, — упрямо повторил Анатолий.

— Мы же для тебя стараемся, чтобы ты на мель не сел, чтобы облегчить начало, — настаивал дядя.

— Знаю. Мать будет по три дежурства подряд брать, чтобы подработать, а ты, дядя, откажешься от походов по книжным магазинам… И все это для того, чтобы здоровенный балбес не переутомлялся. Нет! Буду работать днем, а учиться вечером. Закончу десятый класс, поступлю заочником в автомеханический институт.

— Или ты боишься, что после уроков нечем будет занять свободное время? — И дядины серые проницательные глаза с хитринкой уставились на юношу. — Учи иностранный язык: Дельная вещь, поверь моряку! Музыке учись, ведь ты умел на баяне…

— Ничего я не боюсь, — уже сердито сказал Анатолий. — Я буду работать и учиться. И точка! Про колонию я вам потом как-нибудь расскажу: там учат и уму-разуму и труду. Я там не только девять классов закончил, но выучился на слесаря пятого разряда и на шофера третьего класса.

Ольга Петровна вдруг всхлипнула, подошла к сыну и порывисто поцеловала его в голову. Лицо дяди расплылось в улыбке.

— Ну, брат, вот это действительно здорово! Вот это хорошо! Но все-таки учиться тебе надо — это прежде всего.

А счастливый Анатолий продолжал:

— В колонии мы и машины ремонтировали, и запчасти к машинам делали, премии получали. Я около трех тысяч с собой привез. Мотоцикл куплю. В колонии остались друзья. Надо будет посылки им послать…

— А кто они, эти твои друзья? — настороженно спросила мать.

— Активисты, конечно!

— Кто-кто? Какие активисты?

— Ну, надо там побыть, чтобы понять. Активист — это тот, кто понял свои ошибки, отвернулся от прошлого гнилья и доказал это делом. Словом, лучшие из ребят.

— И много в колонии у тебя друзей?

— Приятелей много, а друзей только трое…

— А кто они? Как попали туда?

Анатолий налил чай на блюдце и, шумно отхлебывая («совсем разучился прилично есть», — огорчилась мать), сказал:

— Есть у меня друг Влоо, то есть Володька Степин. Отца у него убили гитлеровцы, а у матери вторая группа инвалидности, ее фашисты в гестапо мучили. Умерла сестренка. Влоо, чтобы не умереть с голоду, крал картошку, консервы, шоколад, попал в шайку. Потом пришли наши, а шайка его не отпустила, заставляла красть уже при советской власти. Он слабохарактерный, пошел на это и вместе с шайкой попался. К нам в колонию он пришел полуграмотный, никого не слушал, ругался. А потом начал учиться, работать, да еще как! Стал активистом и помог мне против Франца. Мы подружились. Вот ему-то хочу отправить посылку.

— Пошлем! — горячо отозвалась Ольга Петровна. — А что это за Франц?

— Франц? — Анатолий нахмурился и покраснел. — Неприятно вспоминать. Был такой тип, я даже с ним, дурак, сначала дружил. Хотел он командовать нами, как атаман, и жить паразитом. «Бросай учиться и работать, государство и так нас обязано кормить. А кто не согласен, тому перо в бок…» Ну, кончилось это тем, что вошел он в шайку, сделали они ножи, запаслись железными болтами, видно, собрались крепко пошуметь. Мы, активисты, вовремя заметили. Франц на меня с ножом, а тут Володя — хвать его за руку… Потом еще Глеб. Родителей нет… Он у нас мировецкий поэт. Думаете, заливаю?

— Толя! — воскликнула мать.

— Ну ладно, ладно… ну, не вру. Его стихотворение недавно даже в комсомольской газете напечатали.

— Такой талантливый мальчик… Как же так? — Ольга Петровна поднесла платок к глазам. — Пошлем посылку всем. Я сама им письма напишу.

После завтрака дядя попрощался и направился к двери.

— А охота? — крикнул Анатолий, прижимая к груди щенка.

— Приезжай на дачу в субботу вечером или в воскресенье утром, пораньше. Большой добычи не обещаю, а побродить по лесу — побродим.

— Ну, пойдем к тебе, отдохни с дороги, — сказала мать.

Все как прежде в его комнате: та же кровать, тот же шкаф, коврик с оленем над кроватью. Все было давно знакомо, но все так волновало теперь. Справа на полке стояли все три тома «Графа Монте-Кристо». Анатолий усмехнулся, подмигнул старым приятелям: «Такие-то дела, брат Эдмон Дантес, благородный граф Монте-Кристо! Теперь и мы узнали, что такое коварство и клевета…»

Анатолий потянулся к баяну, который в чехле стоял на этажерке. Что же сыграть? Анатолий начал свою любимую — «Раскинулось море широко». Мать отвернулась, чтобы скрыть слезы: эту песню любил ее покойный муж.

Играя, Анатолий глядел на снимок, висевший на стене. Когда-то снимались всем классом… С фото на него смотрели большие глаза девочки в школьном платье. «Нина, как-то мы встретимся с тобой? Что ты думаешь обо мне?»

— Ты все же поспи, сынок, отдохни, — сказала мать, входя.

— Да я не устал.

— Это так кажется. Поспи! Ну, сделай это для меня. Спать не хотелось, но Анатолий разделся. Зеркало на столике отразило смуглое стройное тело. На левой руке у запястья красовалась татуировка — якорь, на бицепсе — инициалы «А. Р.» и две руки в рукопожатии. «Проклятая дурость! — с горечью подумал он. — Патриарх! Надо уничтожить эту гадость. Но как ее свести?»

В комнате, оклеенной зеленоватыми обоями, было совсем тихо. Анатолий закрыл глаза, потянулся так, что затрещало в суставах. Днем он не привык спать. Сон не приходил. Он лег, закинул руки за голову, закрыл глаза, и ему удивительно ясно представился невысокий, стройный пожилой человек с внимательными глазами — Иван Игнатьевич. «Что было бы, если бы не он? Что-то теперь поделывают ребята в колонии? К сегодняшнему дню Глеб с членами редколлегии — с „писательско-художественной командой“ — должен вывесить новую стенгазету. Надо будет написать им для следующего номера, обещал… Пойду завтра в Зоопарк, испробую новый фотоаппарат… Надо купить книжку по фотографии… Интересно, где помещается ближайшая вечерняя школа рабочей молодежи?.. Позвонит ли Лика? Я сам первый не буду звонить… Какая замечательная девушка!..»

В дверь постучались. Анатолий открыл глаза. Дверь приоткрылась, и показалась седая голова матери.

Точечка, ты говорил — спать не хочешь, а знаешь, сколько проспал? Уже скоро вечер!

Мать вошла в комнату и подала письмо. На конверте значилось:

БЕСКОНЕЧНАЯ ВСЕЛЕННАЯ

НАША МЕТАГАЛАКТИКА. ГАЛАКТИКА.

НАША СОЛНЕЧНАЯ СИСТЕМА.

ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ. МАТЕРИК ЕВРОПА.

СССР, РСФСР.

г. Москва, ул. Воровского, дом 29, кв. 41.

Гражданину Анатолию Владимировичу

Русакову

— Узнаю! Узнаю! — закричал Анатолий.

Это была первая весточка от московских друзей. Он разорвал конверт. Внутри оказался крошечный листок бумаги. Разборчиво, но очень мелко было написано:

Если хочешь услышать мой чудный голос, позвони Б 3-36-13.

Белый карлик.

— Юрка Кубышкин! Это ты! — Анатолий вскочил, в одну минуту оделся и, волнуясь, побежал к телефону.

Разговор был коротким: Юра помнит и по-прежнему любит Анатолия, и в этом он скоро убедится на деле. Сегодня и завтра Юра не сможет зайти, очень занят, работает за Москвой. Заедет утром в воскресенье. У него свой «Москвич». «А по телефону у нас с тобой ничего, кроме „ахов“ и „охов“, не получится, держу пари», — закончил он.

— Помню, ты с дедом своим ездил на охоту. И сейчас увлекаешься? — спросил Анатолий.

— И сейчас охочусь.

— Раз так — едем вместе в субботу вечером или утром в воскресенье на охоту. Дядя знает места. Принято?

Условились выехать в субботу вечером.

Анатолий повесил трубку, но долго еще стоял у телефона.

Первый звонок… И какой хороший!

В последние недели в колонии да и в дороге он долго раздумывал о том, какой-то будет встреча со старыми друзьями, с настоящими, с теми, с кем дружил еще до этого проклятого Хозяина. Простят ли они? Захотят ли продолжать дружбу? А вдруг начнут читать скучные нотации? А может быть, отвернутся, постыдятся водиться с отбывшим заключение. Но ведь он, Анатолий, полностью реабилитирован, признан невиновным! Это по суду. А по своей совести? Разве он не изменил друзьям ради Хозяина, Яшки Глухаря, Чумы? Да, он был еще мальчишкой, не разобрался, не понял… И все-таки мысли о предстоящих встречах вызывали робость и неуверенность.