Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стеклов куда-то исчез, и доделывать конституцию мы остались вдвоем с Милюковым. Помнится, клочок бумаги неправильной формы, на котором была написана декларация, перешел в мои руки, и я при содействии Милюкова написал наверху его: «В своей деятельности правительство будет руководствоваться следующими положениями»… Теперь как озаглавить документ?
— От Временного комитета Государственной думы, — предложил мне надписать Милюков. Но меня это не удовлетворяло. При чем тут Государственная дума и ее комитет?
— Чтобы сохранить преемственность власти, — ответил Милюков. — Ведь этот документ должен подписать Родзянко.
Мне все это не нравилось. Я предпочитал, чтобы дело обошлось безо всякой преемственности и без Родзянки…
— Вы думаете, что Родзянке не подписывать? — с сомнением сказал он. Затем, перебрав несколько заголовков, он заявил:
— Ну хорошо, пишите «От Временного правительства».
Я написал это наверху склеенной бумажки, имевшей весьма беспорядочный вид. Необходимо было перестукать ее на машинке и послать в типографию не позже 10 часов. Но сначала надо было собрать на подлиннике подписи министров. Мы пошли их искать по думским комнатам. Большинство тут же подписывало, не читая или, во всяком случае, не вникая в подробности…
Был десятый час. И Совет, и митинги давно разошлись. Дворец был почти темен и почти пуст. Но были налицо признаки новой советской «организации». Мне без большого труда удалось отыскать «дежурную» машинистку и засадить ее за переписку первой «конституции», задержав курьера, готового отправиться в типографию с другими материалами»[2303].
Так вечером 2 марта было обнародовано решение о создании Временного правительства. Оно само назначило себя, и с этой точки зрения было ничуть не менее самозваным, чем Совет. Дума по существу с этого момента приказала долго жить. Глинка, отдавший Думе 11 лет жизни, был поражен этим обстоятельством: «На первом же заседании Совета министров, на котором мне пришлось присутствовать, меня поразило то, что первым был поставлен вопрос об уничтожении Государственной думы как учреждения, то есть сами вырвали у себя из-под ног фундамент, на который могли опираться. Они сами себя назначали, сами себя увольняли»[2304]. При этом Временный комитет Государственной думы формально не прекращал своего существования до сентября 1917 года, когда влился в Предпарламент, однако существенной политической роли уже не играл. Ничего в декларации не говорилось и о Государственном Совете. Собирать его было некому: председатель верхней палаты парламента Щегловитов сидел в Петропавловской крепости. «Мы вообще ничего не знали друг о друге, — вспоминал член Госсовета бывший военный министр Редигер. — А о каких-либо собраниях, хотя бы частных, не было и речи». Самых благонадежных в глазах думцев — Таганцева, Кони, Манухина — позднее сделают сенаторами, остальных 5 мая уволят. Официально же Государственный совет будет упразднен уже большевиками 14 декабря 1917 года[2305].
За сутки, прошедшие с момента его утверждения, состав кабинета не претерпел кардинальных изменений, если не считать окончательного появления в его составе Керенского. Ученые, юристы, промышленники, они неплохо разбирались в общеполитических вопросах и парламентской практике, но никто из членов кабинета не обладал ни малейшим опытом административной или государственной работы. А премьер Львов был настоящей катастрофой для революционной эпохи — бездеятельным, мягким и благодушным популистом, безгранично верившим в добрую душу народа и испытывавшим отвращение к любому централизованному управлению.
«Как личности — все честные люди, но не крупные, решительно… Все это поневоле приводит в смущение. В сомнение насчет будущего»[2306] — записала в тот же день, едва узнав состав кабинета, Зинаида Гиппиус. Интересно, какие еще фамилии она хотела там увидеть (кроме, конечно, ее друга Савинкова)? В правительстве были все лучшие кадры оппозиции.
В заявлении об образовании Временного правительства вслед за его составом шли «основания» его деятельности, которые после всех согласований приняли следующий окончательный вид:
«1. Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям, аграрным преступлениям и т. д.
2. Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями.
3. Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений.
4. Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.
5. Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления.
6. Выборы в органы местного самоуправления на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования.
7. Не разоружение и не вывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении.
8. При сохранении строгой воинской дисциплины в строю и при несении военной службы — устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам»[2307].
Это были принципы деятельности правительства страны, ведшей страшную войну. Милюков напишет: «За исключением п. 7, имевшего, очевидно, временный характер, и применение начала выбора к начальству милиции в п. 5, все остальное в этом проекте заявления не только было вполне приемлемо или допускало приемлемое толкование, но и прямо вытекало из собственных взглядов вновь сформированного правительства на его задачи»[2308]. Милюков был скорее горд за итоги своего совместного с социалистами труда.
Современные историки от этого документа скорее в шоке. В том числе и западные. «Эти положения программы приведут к дезорганизации всей общественной жизни страны. Органы власти на местах, земства, городские советы, ничего не выигрывают от того, что в разгар беспорядков их призывают провести неподготовленные выборы и принять на себя неясную ответственность. Оставить оружие в руках восставших солдат равносильно тому, чтобы дать им возможность оказывать давление на власть. Что касается мер по амнистии, то благодаря им из Сибири и из-за границы в столицу вернутся из ссылок наиболее экстремистские политические элементы, которые возобладают над умеренным лагерем»[2309], — подчеркивает Элен Каррер д’Анкосс.
И с этим невозможно не согласиться. Замена полиции народной милицией и выборы местного самоуправления одним махом сметали правоохранительные органы и губернские администрации — два важнейших столпа, на которых традиционно держалась российская государственность. Если прибавить к этому Приказ № 1, доконавший армию, то можно прийти к выводу о том, что ни одна революция в мире не производила столь опустошительного разгрома государственного и административного аппарата, как решения, принятые в Таврическом дворце 2 марта 1917 года. После этого государство не то, что не могло
